***
Гроза пройдет, мир не меняя, Взметнется в небо синева. Все будет жить, как прежде, зная, Что в нем ты больше не жива.
… Фугаку не доверял никому. Ни своему клану, ни другим. Раньше он был безоговорочным воплощением идей и желаний Учих, за что, собственно, и был избран главой клана. Теперь же все прошлые идеалы казались ошибкой. Летя по крышам над кварталом Учих, капитан смотрел на соклановцев. Их жизнь шла, как прежде. Они смеялись, работали, занимались своим делом. А его сын лежал в больнице после того, как, возможно, был уничтожен изнутри. Вся светлая жизнь теперь казалась такой наигранной и мелочной… Фугаку встряхнул головой, отбрасывая эти мысли. Клан не виноват в том, что случилось. Не они издевались над Итачи. Не они отправили его на это задание. Сейчас нужно было вообще не об этом думать. Храм Накано показался внизу слишком быстро. Капитан не был готов к тому, чтобы войти туда. Он вспомнил о жене, разговор с которой должен был пройти в голове и подготовиться. Ни одна фраза не устраивалась осмысленно, а ведь надо было рассказать все так, чтобы Микото поняла это правильно. Хотя как можно понять иначе новость, что твоего ребенка… Мужчина спрыгнул на землю. Вокруг никого не было, и он поторопился скрыться внутри, не привлекая внимание. Фугаку не сомневался: его жена здесь. Она бы не ушла никуда больше, когда иных способов как-то поучаствовать в спасении сына нет. Хотя, может, и ушла уже отсюда. Вернулась домой, и можно будет пройти еще несколько минут и сочинить более длинную речь. В храме было святилище. Оно находилось в основном помещении, тогда как зал собраний размещался под землей. Фугаку появился перед алтарем в одно мгновение и едва сдержал тяжелый вздох. Микото стояла рядом, погруженная в молитву. Она даже не почувствовала приближения другого шиноби, так и развернулась к нему, сложив руки на груди и словно прося уже не у бога хороших вестей. Глаза женщины, испуганные, молящие и нетерпеливые, встретились с глазами Фугаку. Между супругами повисло молчание. Капитан надеялся, что жена поймет все без объяснений. Она ведь столько раз угадывала его мысли, и сейчас — самое время. Быстрее, пока он не опустил глаза… Но страх на время лишил женщину ее догадливости. Она с каждой секундой ощущала этот страх все больше, но все равно не могла его истолковать. А капитан ни слова не говорил, только подстрекая все более ужасные мысли, которые куноичи гнала, как могла. Наконец, она не выдержала тишины и слабо, едва слышно, спросила: — Где Итачи? Она ни секунды не сомневалась с того момента, как увидела мужа живым. Ведь Фугаку бы не пришел, если бы случилось что-то непоправимое. Ей было важно только одно. Где сын? Где ее здоровый, живой, спасенный сын? Почему отец явился без него? Капитан сжал кулаки. Как бы он хотел ответить, что отнес Итачи домой, что тот просто устал, и сейчас не о чем уже беспокоиться. Но врать Микото невозможно — она из тех женщин клана Учиха, которые никогда не позволят сказать неправду. Она поймет, и тогда будет только хуже. Поэтому мужчина, собрав все свои силы, ответил: — Он в больнице. С ним Шисуи и Инаби. Голос дрогнул, лишив шанса чуть дольше не говорить правду. Фугаку смотрел, как на лице жены меняются эмоции. Изумление-радость-осознание-непонимание. А потом — снова испуг. — Что с ним сделали? — тон женщины стал пугающе тихим и вкрадчивым, как рычание тигра перед прыжком. Мужчина душой почувствовал: что бы она ни услышала, Микото готова была голыми руками растерзать Куро. Вот только тот уже был убит, и куноичи предстояло невероятное испытание: услышать обо всем и не иметь возможности отомстить, выместить свою боль. Фугаку подошел к жене ближе. Он чувствовал, что в храме, кроме них, никого нет, но сказать громко не мог. Каждое движение было как под водой. Такое же чувство у него возникало, когда предстояли собрания клана. Только здесь гораздо хуже: Микото не готова была принять все те ужасы, что он собирался рассказать, в отличие от клана. — Мы вернули его, — губы едва шевелились. Фугаку старался не смотреть, как в глазах его жены загорается надежда, но приготовился к любой реакции. Пусть она хоть убьет его, но это лучше, чем видеть, как эта надежда сгорит, — Итачи в больнице, он еще не очнулся. Микото едва не вспыхнула. Зачем муж повторяет одно и то же? Она ведь задала совсем другой вопрос. — Что они с ним сделали? — угрожающе выдавила женщина, и капитан на миг пожалел, что она отказалась от карьеры шиноби: такая куноичи бы точно заставила других трепетать при упоминании клана Учиха и своего имени, в частности. А сейчас, в роли матери, невероятно привязанной к своим детям, она была особенно пугающей. Как некогда Кушина, только рядом с той хоть можно быть настороже, а у Микото все проявляется в последний момент. Мужчина сделал над собой огромное усилие. Можно было отвести ее к врачам, и те сами бы все объяснили. Но тогда жена бы начала кричать и требовать, чтобы ей дали увидеть Итачи, и медики бы засомневались, стоит ли отпускать ребенка в семью, если там нет спокойной обстановки. Фугаку сам возложил на себя эти обязательства. Ради сына. — Итачи изнасиловали. Два слова, произнесенные на ухо. Микото явно услышала, как на их фоне раздался звук битого стекла. Женщина не знала, то ли пол вдруг поехал в сторону, то ли ноги сами потеряли опору. В любом случае, она едва смогла стоять, в то время как внутри разорвалось что-то, отчего хотелось согнуться пополам и закричать. — Что? Хоть бы она ослышалась. — Микото… — неуверенно начал Фугаку, но жена вцепилась в его плечи, заставив смотреть в ее глаза. Страшнее ему не было никогда, даже когда на деревню напал Кьюби. — Повтори, что ты сказал, — процедила женщина и вновь не дала ему произнести ни звука. Она сама удостоверилась, что это не было игрой слуха, и не смогла сдержать слезы, — Боже… Мой сын… Мой родной ребенок… Капитан попытался в третий раз дозваться до нее, но Микото уже не понимала, что делает. Она прижимала руки к лицу, всхлипывала, лепетала и кричала попеременно, бессвязно и оторопело, будто не могла поверить в то, что узнала. — Как он мог… — выла куноичи, путаясь пальцами в длинных волосах, — Итачи же… Всего лишь ребенок… Ему только тринадцать… Как он мог?! Сперва Фугаку удивился, как Микото еще в начале догадалась, что Куро был не один. Но теперь ее гнев вновь направился на конкретного человека, хотя легче от этого не становилось. Мужчина вздохнув. Его жена на глазах разрушала сама себя. Она была очень сильной женщиной, редко искренне показывала, что у нее на душе, и видеть ее слом было больно человеку, столько лет чувствовавшему ее скрытую поддержку, даже когда у самого не оставалось сил. Фугаку обнял Микото, не обращая внимания на то, что мог попасть под неосторожную руку. Он притянул женщину к своей груди, поражаясь тому, что до сих пор оставался на голову выше. Возможно, самому капитану было нужно хоть что-то сделать после того, как сообщил ей эти новости. Куноичи пыталась вырваться. Она плохо понимала, что происходит. Благодаря своей силе она никогда не познавала того, что в одночасье обрушилось на плечи ее сына. Микото не могла представить даже малой части того, что он пережил. Поэтому сейчас от этого непонимания сердце разрывалось на части. Как она сможет помочь? Почему она не защитила Итачи, если смогла уберечь себя?.. — Фугаку, — всхлипывала, срываясь на плач, женщина, постепенно перестав метаться и прижавшись к мужу, как к единственной непоколебимой опоре, выстоявшей, когда раскололась земля и треснуло небо, — Что же нам делать?.. Он же… Как он это переживет? Боже… Капитан не знал, что ответить. Ему было так же больно, так же хотелось, чтобы все это распределил кто-нибудь другой. Они с женой сейчас были не способны на такие решения, а если поступить неправильно, можно еще больше навредить Итачи. Учихи казались себе загнанными в угол. Они не смогли защитить сына тогда, не могут сделать этого и сейчас… Как после этого называть себя величайшим кланом? … В больнице было тихо. Возле двери одной палаты собралась довольно странная компания. Прежде врачи никогда не заставали сразу двоих Учих и двоих АНБУ, поэтому, даже проходя мимо, косились на них, пока могли видеть. Собственно, самим объектам наблюдения было глубоко все равно. Они гораздо больше переживали о другом. Какаши вертел в руке сюрикен, проделывая на одном пальце самые невообразимые трюки. Он проигнорировал напоминание медиков о запрете на использование оружия в больнице. Ему хотелось выплеснуть свою злость хоть как-то, поскольку в пыточной, как оказалось, было мало. Тензо уже перестал плакать. Однако он по-прежнему невольно тянулся к маске, то ли чтобы вытереть слезу, то ли для чего-то еще. Он очень хотел быть рядом с Итачи, хотел поговорить с ним, обнять, сказать тысячу раз, что ничего больше не случится, и никто не навредит этому ребенку. Он просто хотел, чтобы ни одной из перечисленных врачом реакций не было, и Учиха остался собой. Шисуи едва сдерживал эмоции. Ему хотелось бить кулаками и головой о стену, крушить все на своем пути, кричать и рыдать, потому что сердце иначе не могло выдержать столько страшных событий. Шисуи дорожил своим другом, как младшим братом. Как же еще должен чувствовать себя человек, с чьим братом так поступили? Юношу съедала вина. Он не успел. Он, гений клана Учиха, которого догнал только Итачи, позволил так надругаться над ребенком. Если бы слова были материальны, то каждое из них в объяснении Танаки пронзило бы Шисуи, как лезвие катаны. Инаби стоял, глядя в стену. Перед ним за считанные часы развернулась такая драма, при виде которой и камень бы не выдержал. Он недолюбливал Итачи. Мальчик, самый сильный в клане, казался высокомерным и вовсе не принадлежащим к Учихам, хотя его родители были чистокровными носителями шарингана. Теперь же перед глазами стояло избитое детское лицо, и Учиху переполняла такая жалость, что хотелось схватиться за грудь. Какаши знал об отношениях своего подчиненного с некоторыми соклановцами. Поэтому, заметив выражение глаз Инаби, был весьма удивлен. Конечно, он знал, что в такой ситуации только самые черствые люди не проявят сострадание, но было нужно уцепиться хоть за что-то, чтобы не было так тяжело. — Инаби-сан, — позвал Хатаке, прекрасно зная, что потом будет жалеть о своей любознательности, — Вы ведь были в натянутых отношениях с Итачи. Неужели все так одномоментно изменилось? Раньше Учиха бы ответил резко, ведь Какаши он тоже не принимал. Но сейчас у мужчины даже щеки не вспыхнули, он только вздохнул, рассеянно поморгав, как только что проснувшийся человек. — У меня двое детей, — неопределенным тоном проговорил Инаби, переминаясь с ноги на ногу и опираясь на дверь, — И я понимаю Фугаку. Если бы с кем-то из них случилось такое же, я бы не перенес этого, — Учиха зарылся пальцами одной руки в длинные волосы, нахмурившись. «Бедный мальчик,» — подумал мужчина, поражаясь тому, насколько черно сердце человека, способного изнасиловать ребенка. Всего лишь ребенка. Такого же, как все дети. Такого же, как его дети. …