***
Каждый удар — испытание, Не вытерпишь — проиграешь. Но самых крепких людей Самый сильный удар ломает.
… Итачи не помнил, сколько именно его несли. Перед глазами мелькали деревья, как частокол. Странно, ведь, по его расчетам, до деревни отсюда было рукой подать. Куда же тогда направляется отряд? Учиха догадался обо всем, когда лес стал гуще и непроходимее. Похоже, шиноби Леса были хорошими стратегами: они спрятали секретную допросную за пределами селения, чтобы шпионы, попавшие в руки караульных, не смогли ничего узнать. Получается, гений не просто провалил задание. Он сам оказался в таком положении, что потребовалась бы еще одна миссия — по его спасению. «В Скрытой Звезде все похоже на паутину, » — отвлеченно думал подросток, от слабости не способный даже придумать план побега. Несший его ниндзя бежал, как ни странно, довольно аккуратно, и пленника не укачало, хотя это мало спасало ситуацию, — «И я — очередная мушка, которая в нее попалась.». Они добрались до места. Отряд остановился, но Учиха по-прежнему не видел, что делалось перед его перевозчиком. Возможно, один из шиноби ввел особый код или сложил определённые печати, но после каких-то манипуляций открылась, судя по звуку, железная дверь. Высокие технологии посреди леса Итачи разглядеть не позволили. Конвой снова пришел в движение, помчавшись по коридору еще быстрее. Стук шагов о бетонный пол раздавался высоко под потолком, серые стены из неизвестного материала смешались на скорости в сплошную линию. Без шарингана Итачи не мог понять, есть ли в них двери в какие-то помещения. Но то, что периодически под полом попадались пустые помещения, он готов был сказать точно. Итачи чувствовал себя связкой тряпок. Он чувствовал свое тело, не было онемения, просто каждую клетку сковывало полное отсутствие сил. Не будь веревок, Учиха бы точно так же не мог пошевелиться. Распахнулась одна из дверей, и отряд ворвался в помещение, дурно пахнущее и будто совершенно лишенное воздуха. Все залило красным светом, юноша попытался проморгаться, но вскоре понял, что это просто освещение. А вот от духоты подросток задышал жадно и глубоко. Для его больных легких обстановка — хуже не придумаешь. Все произошло слишком быстро. Пленника внезапно скинули на пол, поставив на колени. Итачи не смог выпрямиться, голову тут же пригнули, заставив склониться почти к самому полу. Вывернутые руки заныли, как и согнутый позвоночник. Но шиноби молчал, ожидая, что будет дальше. — Акуму ждать не будем, — капитан прошел вглубь красной комнаты. Его ботинки Учиха видел почти у своего лица, а затем и они исчезли из поля зрения, — Конечно, он в этом деле куда опытнее меня, но, думаю, много умений не надо, чтобы научиться управляться со всеми этими приспособлениями. Наконец, голову Итачи отпустили, будто только этих слов и ждали. Подросток моментально сел прямо, отчего плечи и спина негромко хрустнули, поднял глаза перед собой и едва сдержался, чтобы не задрожать от ужаса. Первым, что появилось перед глазами юноши, был массивный стол. Он стоял прямо посередине комнаты, как алтарь для жертвоприношений, вот только даже с высоты, с которой смотрел Учиха, было видно, что на самом деле на этом столе хранились инструменты. Итачи время от времени бывал в пыточной отца Ибики — у них целый клан был задействован в этом. Но даже там, среди, казалось бы, самых жестоких орудий, юноша не видел того, чем обладали здешние шиноби. Щипцы разных размеров, явно не для строительных работ; множество прутьев, скорее всего, раскаляемых в печи — на некоторых остались следы горения; кнут, ни в какое сравнение по размеру не идущий с тем, которым орудовал кто-либо из Морино; иглы, похожие на аккупунктурные, наполовину в уже не смывающейся крови. И это только половина того, что рассмотрел подросток. Вдоль стен стояли самые разные приспособления. В одном месте в землю был вбит высокий и широкий кол, а над ним — подъемная конструкция из ремней и цепей. Итачи содрогнулся: он уже представлял, что делали с помощью всего этого. Рядом в печи горел огонь, и он как раз создавал жару во всем помещении. Почему-то Учихе, едва ли не сроду привыкшему к пламени, здесь было совсем не комфортно, и терпеть жар становилось все труднее. — Что, впечатляет? — усмехнулся капитан, заметив, как Итачи оглядывается, изучая взглядом помещение. От его голоса подросток вздрогнул и повернулся к говорившему: интуиция подсказывала, что лучше не выпускать незнакомца из виду, — Ребята, устройте-ка его поудобнее! У нас достаточно времени, чтобы выведать все, что требуется. В компании вновь поднялся нестройный гомон, смех и жуткие шутки. Учиху, ухватив за плечи, рывком подняли с пола и потащили к одной из стен. Подросток не сопротивлялся, едва мог держать голову, поэтому, когда веревки на его теле разрезали, держа каждую конечность в несколько рук, ему показались забавными такие меры предосторожности. Неужели не видно, что он и так уже ничего им не сделает? Даже на шаринган не осталось чакры. Конвойные стянули руки подростка за спинкой стула. Грудь, живот и плечи примотали к ней же ремнями, а ноги чуть ли не в кокон завернули. Так связывают буйнопомешанных, но никак не детей, из которых и так вытянули всю чакру. Капитан подошел к пленнику, оценивая работу подчиненных. Итачи смотрел на него с решимостью и непоколебимой волей. Эти люди не заставят его предать Коноху. — Ишь, какой взгляд! — усмехнулся мужчина, хватая подростка за подбородок и поворачивая его лицо к себе то одной, то другой сторогой, словно товар на рынке. Прикосновения, грубые и отвратительные в своей наглости, только распалили гнев юноши, — Все Учихи такие гордые, аж страх берет. Ну да ничего, у нас и не такие шелковыми становились. Итачи представил отца. Шиноби до мозга костей, преданный своим убеждениям. Когда он выбирал, кого защищать, было сразу понятно: даже Конец Света не поменяет его решения. Закрыв глаза, юноша еще четче увидел перед собой его образ. Когда Итачи был маленьким, это был символ защиты, силы, могущества, сравнимого разве что с божественным. Мать дарила тепло, не дающее замерзнуть в холоде войны, мать оберегала по-своему, хотя и в ней мальчик чувствовал силу. Если он — их сын, то эта сила не должна угаснуть, хотя бы морально. Думая так, Итачи смог сдержать стон, когда по ребрам пришелся четкий удар плетью. Сцепленные зубы, казалось, скрошатся в пыль, но ни звука не сорвалось с сомкнутых губ. За спиной, где стояли конвойные, стихли разговоры. Как будто свист кнута разом пресек все, что могло прозвучать в комнате. Сквозь звон в ушах Итачи услышал чей-то неуверенный голос: — Капитан, разве не полагается начинать с ручного избиения? Он может не выдержать таких пыток и умереть, ничего не сказав. «Смешно, » — гений хотел бы обернуться, чтобы попробовать угадать, чей это голос. Но ремни тогда передавили бы горло, и несколько секунд без кислорода точно убили бы юношу, — «Ты за меня заступаешься? После того, как принес сюда?». Капитан свернул хлыст, рассекающий воздух с характерным звуком. — Он — Учиха, — холодно пояснил мужчина, уже одним тоном запрещая своим подчиненным возражать, — Эти ребята вытерпят что угодно. Нужно начинать сразу с самого серьезного, что у нас есть, если мы хотим чего-то от него добиться. Сзади шиноби понимающе загудели, и Итачи горько скривил губы: он знал, что надеяться на жалость не стоит. Этих шиноби волновала только миссия — а с кем было по-другому? С АНБУ Конохи, который погиб за свою доброту?.. Итачи не смотрел, что дальше делал капитан. Звенел металл, по пленнику то и дело приходились удары тупым тяжелым предметом — так, кажется, говорят патологоанатомы. Учиха не разбирал, менялись ли размеры палок, которыми его избивали. Где-то на руках проступила кровь — точно такая же накопилась во рту и теперь капала с приоткрытых губ. Опустив голову, Итачи не мог закрыться от того, что с ним творили. «Они такие же, как я, » — убеждал себя подросток, когда услышал запах раскаляемого металла и почувствовал, как один из караульных, натянув ткань рубашки пленника, разрезал ее кунаем, обнажив плечо. Не то, на котором уже два года заслуженно стояла татуировка АНБУ, — «Они воюют за свою деревню. Они — солдаты. Вот только я бы не смог так обойтись с кем-то… Наверное.». Гулкие, тяжелые шаги. Капитан нарочно стучал подошвами, чтобы нарушитель слышал приближение нового испытания. Рука в холодной перчатке провела по оголенной коже, и в следующее мгновение контрастом к плечу прикоснулся обжигающий конец прута. Стон все же вырвался из груди Итачи. Высокий, почти как у женщины, и наполненный обидой и болью. Нестерпимые ощущения, его никогда не готовили к такому. Из глаз брызнули слезы — первый признак того, что испытуемый начал приближаться к той грани, после которой человеку все равно, зачем он до этого терпел. Образ отца начал распадаться на части. Итачи думал, что вытерпит, думал, что должен быть к этому готов. Капитан молчал. Ему безумно нравилось, как стонал, почти срываясь на вой, подросток, пока каленое железо выжигало на его коже произвольные узоры. Если есть на свете нечто бесчеловечное, то в этом человеке оно нашло колоссальное развитие. Но страшнее всего Итачи стало, когда за спиной послышались радостные возгласы. Не может быть… Неужели им всем доставляет удовольствие видеть, как мучают того, кто не может защищаться? «Нет… Им не нужна защита деревни, » — начал догадываться юноша, не в силах унять слезы, даже когда прут убрали, и истязание его плеча закончилось, — «Они… Не люди. Они все просто любят издеваться…». — Капитан, это бесполезно, — подал голос другой шиноби, — Он может реветь сколько угодно, но до сих пор ничего не сказал. В его голосе была равнодушная констатация факта. Что же так ожесточило его сердце, если мужчина поддакивал этой жестокой массе? — Ничего, сейчас заговорит, — усмехнулся капитан и, вернувшись к столу, взял что-то, тонко зазвеневшее. Игла? Что ж, это не так страшно. Итачи уже кололи иглами, он не боялся даже самых болезненных точек. АНБУ обошел его стул, встав за спиной. Другие отошли в стороны, но подросток кожей чувствовал их взгляды. Такие холодные, жестокие, изучающие, как у ученых, препарирующих лягушонка. Мужчина присел и взял подростка за запястье, выпрямляя указательный палец. Итачи вспомнил, как у него брали кровь на анализ. Прокалывали кожу, выдавливали немного красной жидкости в пробирку и отправляли ждать результатов. С тех пор, как юноша заболел, это делали часто, так что к подобным процедурам он привык. Острие прошло под коротко стриженный ноготь. Итачи не успел даже испугаться или о чем-то подумать: капитан надавил на орудие, и длинная, тонкая железная игла начала прорывать кожу и мясо, а из-под белой полосы потекла струя крови. Перед глазами Учихи рассыпались алые пятна. Он не помнил, как завопил не своим голосом. Это была адская боль, он не знал, что делать, беспомощно дергая пронзенным пальцем и судорожно дыша. Вопль эхом отдался в каждом углу, словно напоминая: тебе нельзя ломаться, ты не должен допустить слабости. Но капитан думал иначе. Пока подросток приходил в себя, он вернулся к столу, немного медля. Мучитель будто давал жертве шанс решить, что враги довольны его реакцией, и теперь позволят ему самому выбрать, рассказать все самому или дождаться, пока его заставят. Никто не предполагал: у командира и в мыслях не было предоставлять пленнику какую-либо свободу. Как только юноша, уже попривыкший к ощущениям, перешел на сдавленное шипение, капитан подошел к нему еще с несколькими иглами. Итачи не знал, откуда у него взялись силы столько времени, не переставая, орать от боли. Каждый раз, когда новая игла уходила глубоко под ноготь, он успевал только вдох сделать, потом же легкие полностью опустошались, а горло драло так, что подросток всерьез рисковал остаться без голоса. Руки он не чувствовал. Когда иглы уже попросту некуда было вставлять, боль стала монотонной и ноющей, а сам юноша понемногу забывал, что вообще здесь делает. В какой-то момент он был готов рассказать что угодно, вот только даже не помнил, что от него изначально требовали. Сознание гения отрезвил голос капитана, вставшего перед еле переводящим дыхание Итачи и, подняв его перекошенное лицо тем же унизительным захватом, спросившего: — Ну что? Уже готов давать показания, или мы продолжим? Учиха словно из-под воды вынырнул. В памяти вспыхнуло все: отец, Третий, напарники, младший брат… Он едва не подставил их всех, а те, кто сейчас любовался его состоянием, не стоили жизни никого из Конохи. Встретив осмысленный и вполне однозначно выразивший мысли юноши взгляд, капитан разочарованно вздохнул. Если бы Итачи видел глаза пыточника, он бы понял: молчание пленника только распаляет жестокость АНБУ. Как будто это и было в планах незнакомца. — И что теперь делать? — спросил один из конвойных, разводя руками, — Его больше ни на один агрегат нельзя — помрет, вон, уже еле дышит. Команда начала в замешательстве переговариваться. Капитан повернулся к ним, потом снова к Учихе, вглядываясь в каждую черту его лица. Если бы не недостаток чакры, мужчина бы сполна поплатился за свою дерзость, однако сейчас подросток был не более, чем жертвой. Внезапно аура капитана, которую чувствовал юноша, стала еще темнее. Что бы ни задумал пыточник, это точно не кончилось бы для Итачи добром. Отпустив подбородок юноши, напоследок царапнув его ногтем сквозь перчатку, мужчина, усмехнулся так же противно, как и до этого. — Этот партизан как-то не особо на парня похож, — чересчур бодро, с вызовом произнес мужчина, засунув руку в карман, — Имя девчачье, физиономия девчачья, еще и переоделся в девушку. Как думаете, может, он еще и подрабатывает девчачьими делами? Учиху захлестнула паника. Конвойные согласно закивали, тот, кто постоянно задавал вопросы, со смехом крикнул: — А давайте проверим! Его идею поддержали. Как стая голодных волков, АНБУ накинулись на подростка, сначала отвязывая его от стула, а затем принявшись добивать, чтобы тот даже потенциально не мог сопротивляться. Удары сыпались со всех сторон: Итачи инстинктивно сжимался, пока живот и спину чуть ли не сминали, как бумагу. Один из ударов пришелся в висок, другой — в затылок. Сознание тут же поплыло, всего остального Учиха уже не чувствовал. По знаку капитана АНБУ отошли от подростка. Только двое подняли безвольное тело с земли, кто-то еще убрал со стола инструменты, переложив в ящики в другой части комнаты. Шиноби положили юношу на стол. Два отверстия в деревянной поверхности, служившие подставками под емкости с лекарствами, заменили петли-крепежи: сквозь них пропустили веревку, к двум концам которой привязали руки Учихи, положив его на живот. Затянув до полной фиксации запястья, мужчины собрались вокруг другой половины стола, на которой были распростерты ноги подростка. По команде капитана один из конвойных взял ледяную воду в стакане, приготовленную здесь же, и выплеснул ее в лицо Итачи. — Гляньте, проснулась красавица! — глумливо прокомментировал один из АНБУ, когда Учиха, кашляя и отплевываясь, открыл глаза и начал осознавать свое положение. С мокрыми волосами, красными от жара щеками и рваным дыханием подросток выглядел невероятно соблазнительно, по крайней мере, для извращенной фантазии. — Он ваш, ребята! — слова капитана подействовали на остальных, как лампочка на собачку Павлова. Никто не задумался, что нужно было сначала спросить у пленника, не изменил ли он своего решения. Когда мысли Итачи пришли в норму, он почувствовал, как грубые руки сдирают с него одежду, разрывая рубашку и стаскивая штаны. Так страшно подростку не было никогда: сердце билось где-то в висках, дыхание перехватило. Оставшись совсем без одежды, юноша едва не упал в обморок снова, когда широкая ладонь прошлась по его обнаженным ягодицам. Пальцы погладили бедро, прочертили круг по сжавшейся мышце и, наконец, коснулись узкого отверстия. — Не-а, — возвестил обладатель руки, массируя кожу дрожащего юноши, — Девственник. — Жалко, — ответил ему напарник, становясь рядом с головой подростка, — Я надеялся, что он меня профессионально обслужит. Придется всему по ходу дела учить. Итачи испуганно приподнял голову, смотря на возвышавшегося над ним АНБУ. Стол находился за высоте его колен, и мужчина казался едва ли не огромным. — Похоже, ему самому интересно, — захохотал АНБУ, расстегивая ширинку. Итачи прошиб холодный пот, когда мужчина вытащил из брюк крупный, возбужденный орган, — Значит, так, — рука шиноби вцепилась в волосы юноши, оттягивая назад, — Твоя задача — не сомкнуть зубы. Если хоть коснешься — Змея тебя катаной растянет. В подтверждение его слов, раздался лягк железа, и к анальному отверстию Итачи, которое только что трогали пальцы конвойного, приставили лезвие. Учиха, не сдержав слез, затрясся от ужаса, едва не падая из коленно-локтевой позы, в которую его поставили. — Нет… — пролепетал подросток, умоляюще глядя на АНБУ. Не успел он договорить, как мужчина схватил жертву руками за щеки, просунув большой палец между челюстями, раскрывая настолько, что у Итачи, судорожно плачущего в полуистерике, заныли мышцы лица. — Тогда будь послушным мальчиком, — посоветовал мужчина и, надавив на язык ребенка, впихнул в широко раскрытый рот уже начавшую болеть плоть. Головка уперлась подростку в горло, и слезы полились вдвое сильнее от тошноты. Конвойный дышал шумно, немедленно начав двигаться. Член входил только наполовину, неприятно водил по небу и языку юноши. Итачи хотелось оказаться где-то не здесь. Дома, в деревне, на другой миссии. Но не здесь. Ему было отвратительно, но уже не столько от окружающих его нелюдей, сколько от самого себя. — Эй, это несправедливо! — возмутился кто-то из остальных, — Чего это только Птица развлекается? — Ну, хочешь, присоединяйся, — пригласил его другой, — Зря мы его раздевали, что ли? Итачи пропустил момент, когда сзади пристроился еще один мужчина, хватая пленника за ягодицы, начиная мять вспотевшую кожу. К сжимающемуся отверстию приставили истекающий смазкой орган. «Нет, пожалуйста!» — Учиха не верил в то, что с ним происходило. Описать его чувства было просто невозможно, даже в годы войны подростку не становилось так страшно, — «Не надо… Прошу вас, не надо!». Проталкивающийся в юношу член АНБУ двигался медленно, рывками. Второй, уже давно насиловавший рот Учихи, заглушил крик, превратив лишь в громкий стон. Учиха начал медленно обмякать, сползая на стол. Перед глазами потемнело, и он уже во второй раз перестал понимать, что происходит. Конвойный тут же удержал его за волосы, не давая упасть, а второй только крепче держал бедра. Он сам не сразу смог дойти до состояния, когда собственный дискомфорт отошел на второй план. — А он у нас неженка, — выдавил АНБУ. Выдержка шиноби в этот раз была использована, позволив прямо во время секса вспомнить, на какие точки нужно надавить, чтобы человека пришел в себя. Итачи не хотел возвращаться к тому, что творилось здесь, сейчас, с его телом. Его словно пилили тупым лезвием, даже когда насильник сзади уже достаточно «расширил» проход, страшные ощущения от его движений не прекращались. У подростка дрожали локти, колени, он жмурился от боли, разрывающей все, что ниже пояса. — Ох, какой же он узкий! — восхищенно выдохнул АНБУ, войдя на всю длину. Это уже была не игра и не желание надавить на жертву — самому мужчине действительно легче давалось проталкиваться в окровавленное и слабо сжимающееся нутро ребенка. Если бы Итачи не был перемазан в крови, он бы по запаху понял, что именно потекло по ноге, когда мужчина вытащил орган, вгоняя снова и вырывая каждый раз еще более громкий крик у юноши. «Больно… Прекратите, мне больно, » — единственное, что мог подумать подросток, едва не складываясь пополам, — «Пожалуйста… Неужели вам самим это приятно?». Первым кончил тот, кто уже лишил невинности рот пленника. Горькая сперма ударила в горло, и, чтобы не захлебнуться, пришлось ее проглотить. — Молодчина, — похлопал АНБУ по щеке Итачи, отходя. Одновременно с омерзительной похвалой пришло нечто еще хуже: другой насильник излился, даже не выйдя из юноши, и к внутренним ранам добавилось чувство мерзкой заполненности. Осознав, что с ним только что сделали, Учиха, склонившись к столешнице, разрыдался, всхлипывая и содрогаясь всем телом. — Перестаньте, — сквозь слезы молил он уже вслух, почти не осознавая, что делает, — Прошу… Не надо больше… Его не слушали. Другие солдаты, видя, как между ног и по подбородку подростка стекает сперма уже удовлетворенных АНБУ, не смогли остаться в стороне. Еще двое заняли места первых, и Учиху вновь подняли, заставляя запрокинуть голову. — Слушай внимательно, — заговорил тот, что собирался продолжить осквернять рот Учихи, — Если ты сейчас хорошо поработаешь, мы передадим феодалу, что поймали вовсе не шиноби, и тогда никаких конфликтов с Конохой и, тем более, войн не будет. Согласен? Этот рычаг давления был слишком сильным. Учиха, закрыв глаза, перестал противиться, и оба АНБУ одновременно вошли в него, вырывая уже только стоны. Но вскоре боль в кишечнике стала настолько сильной, что подросток не волновался ни о Конохе, ни о войне. Ему было так плохо, будто собственное тело превратилось в клетку, из которой хотелось вырваться. «Шисуи… Какаши-сан… Отец… Спасите меня…» — юноша обращался к ним мысленно, но так искренне, словно его могли услышать, — «Умоляю, заберите меня отсюда!». Вдруг мысли Учихи перебил голос АНБУ, кончившего, как и его предшественник, во внутренности подростка: — Такая шлюха стоит сотен профессионалов. «Шлюха?» — слово ударило в сознание гения, отчего он не успел сглотнуть и закашлялся, выпустив изо рта опавшую плоть насильника и выплевывая все, — «Неужели это правда… Ведь проститутки работают за деньги… И меня тоже купили, пусть и на другое…». Пятый АНБУ, пристроившийся сзади уже в одиночестве, был не менее бесцеремонным. Он вколачивался в тело подростка, сгибавшегося к земле, но тот уже только сипло выдыхал, жмурясь от жжения внутри. В душе у пленника не осталось ничего, кроме стыда и ненависти к себе. «Я не стою своего клана…». — Итачи-тян, тебе уже нравится? — усмехнулся мужчина, набирая темп. «Я — ничтожество…». Насильник кончил быстро, с рычанием толкнувшись особенно глубоко и сжав бедра подростка до синяков. «Отец… Ты возненавидишь меня за это. Как я себя возненавидел.». Слезы уже высыхали, как и кровь. Юноша сполз на стол, подрагивая от ощущения пустоты в себе, как физически, так и душевно. Ему не хотелось кричать, вырвать все, чего он наглотался, выплюнуть то, что сейчас смешивалось со слюной. Только умереть. Чтобы кто-то из этих тварей взял и прикончил подростка, которым попользовались уже все. Почти все. Капитан медленно приблизился к столу, глядя на распростертого пленника. Волосы, с которых сорвали ленту, растрепались и теперь испачкались в крови, текшей из разбитой губы и виска Итачи. Вытащив кунай, АНБУ перерезал веревку, но Учиха не двинул руками. Мужчина схватил юношу за плечи, стаскивая со стола. Тело не слушалось гения, и он покорно опустился на колени, когда капитану это потребовалось. — Ты так и молчишь, — проговорил АНБУ, расстегивая штаны. Итачи не смотрел на него: опустошенный взгляд был устремлен в стену, и когда капитан на глазах у своих подчиненных впихнул собственную плоть гораздо глубже, чем прежние, Учиха лишь зажмурился. Его снова затошнило, но движения мужчины выбивали последние силы. До ушей, как сквозь пелену, долетал низкий голос: «Какая же ты шлюха, Учиха… Всего лишь грязная шлюха, », и слова оседали в мутнеющем рассудке. Капитан излился в рот уже бессознательного тела, успев вытащить член и, держа пленника за волосы, начать застегивать штаны, когда дверь, которую единственные шиноби в этом коридоре не заперли (поскольку никто из «своих» в пыточную по доброй воле не заглянет), распахнулась настежь, и командир привычно усмехнулся под маской. — Я знал, что ты придешь. …