***
Мэтт Мердок всегда думал о других больше, чем о себе. Он думал о Карен, которая переняла от него поразительную способность попадать в неприятности двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю; думал о Фогги, который в последнее время казался ему каким-то болезненным — совсем немного: появилась едва уловимая слабость, рассеянность, изменились дыхание, ритм сердца и запах. Он думал о Наташе Романофф, об Электре, об Адской кухне, обо всем городе. Даже о своих врагах Мэтт забывал до тех самых пор, когда они не оказывались в пределах видимости его радара. Когда чувствовал легкое колебание воздуха от их движений, слышал бьющееся в груди сердце, приглушенный шепот, сдерживаемое дыхание, крадущиеся шаги — вот тогда можно было и подумать. А в любое другое время он притворялся, будто проблемы вовсе не существовало. Но если безотказный радар и не улавливал тревожных знаков поблизости, у Мэтта все равно не оставалось ни одной свободной от тяжелых дум минуты. Даже когда ему казалось, будто неприятности остались где-то далеко, в сотнях, тысячах миль от него, они, тем не менее, свое существование совсем не прекращали, как бы сильно Мердоку этого не хотелось. Чем дольше затишье, тем сильнее буря. Мэтт в свое время очень хорошо уяснил эту простую истину, поэтому отныне не позволял себе терять бдительность ни при каких обстоятельствах. Было бы наивно полагать, что его действия не повлекут за собой определенные последствия, но времени поразмышлять об этом почти не оставалось. Забота о близких и о родном городе занимала все мысли Мердока. Кроме того, хоть Мэттью не признавался в этом даже самому себе, он все же не хотел ударить в грязь лицом перед своим суровым наставником. Стик — слепой мастер кунг-фу, ставший для Мэтта вторым отцом и первым разочарованием, — всегда говорил, что Мердок — особенный. Избранный, призванный послужить великому делу в грядущей войне. Не то чтобы Мэтт и впрямь верил в эту избранность, однако надвигающуюся войну он нутром чувствовал, а в подобных вещах, к сожалению или к счастью, ошибался он редко. Все эти мысли сбивались в голове Мэттью в путанный беспокойный клубок, пока он несся по крышам, спеша на очередной зов о помощи. Адская Кухня в тот поздний вечер купалась в теплом весеннем ливне. Если бы не этот дождь, ориентироваться было бы куда проще — не приходилось бы отвлекаться на стук тысяч капель, каждую из которых Мэтт слышал так же отчетливо, как и звук собственных шагов. Он торопился. Торопился, потому что знал, что любая его заминка могла стоить кому-то жизни. Однако, если Дьявол Адской Кухни все же поспеет вовремя, платить по счетам уже придется злоумышленникам. Платить своей кровью. Мэтт-юрист и Мэтт-католик при всех своих противоречиях точно соглашались в одном: методы Сорвиголовы вовсе не были излишне жестокими. По его мнению, они являлись лишь справедливой карой за злодеяния, а еще — полезным уроком на всю жизнь. Мердоку не доставляли удовольствия ни сахарный хруст ломающихся костей, ни теплая липкая кровь, которая сохла и стягивала кожу. Двигало им совсем другое. Жгучее желание, встающее комом в горле, бьющееся набатом в висках, заставляющее кулаки сжиматься до хруста в суставах. Горячее, непреодолимое желание, имя которому — жажда справедливости. Холодный ветер обжигал не скрытую под маской половину лица. Похолодало мгновенно и сильно — капли дождя замерзали прямо в воздухе и больно секли кожу. Подошвы скользили по тонкой корочке льда. Мердок уделял слишком много внимания таким мелочам, и все это хоть и не сильно, но все же ощутимо притупляло его чувства. Следовало бы догадаться, что что-то пошло не так, однако Мэтт боялся опоздать и упрямо мчался по намеченному пути. Вдруг крик о помощи раздался с другой стороны. А потом с третьей, с четвертой, с пятой. Мэттью вынужденно остановился и растерянно прислушался. Его чутье давало сбой, вокруг себя он ощущал лишь ледяной дождь и холодный ветер. Мердок с трудом представлял, где он находился. Тогда бы и забиться этой трепетной жилке страха, но у Мэтта она уже давно атрофировалась. Страх не забрался внутрь, не стянул тугим кольцом внутренности даже тогда, когда одна реальность померкла и на ее месте оказалась тьма.***
— Выпустите меня отсюда! Эй! ВЫПУСТИТЕ, ГОВОРЮ! ГДЕ Я? Ответом была лишь мертвая тишина. Почти час Мэттью тщетно пытался докричаться хоть до кого-нибудь. С четырех сторон его окружали толстые стены то ли из ударопрочного стекла, то ли из какого-то металла — определить он никак не мог. На вскидку пространство оказалось лишь около двух кубометров — чуть больше роста Мердока. По площади выходило не больше метра на метр. Одну из стен оснастили шестью совсем небольшими круглыми отверстиями по два в ряд — удавалось просунуть палец, но даже назад вытащить получалось уже с трудом. Мэтт затаил дыхание и попробовал уловить звуки по ту сторону стен. И уловил. Где-то в соседней комнате тикали часы, но кроме них Мердоку услышать что-нибудь еще так и не удалось. Через двадцать девять минут, которые он отсчитывал вместе с неторопливо ползущими стрелками, Мэттью услышал шесть ударов. Теперь он понял, что находится в другом часовом поясе. И, судя по влажности, запахам растений и последним событиям, он уже определил, куда именно попал. В коридоре гулко раздавались шаги, кто-то отдавал приказы на языке, похожем на венгерский. Мэтт услышал, как открылась дверь. Он точно знал, кто в нее вошел — сложить два и два было уже несложно. Мэттью не испытывал страха; он выпрямился в своей тесной коробке и учтиво кивнул вошедшему: — Доброе утро, Доктор Дум.***
— Добро пожаловать в Латверию, Сорвиголова, — в тон Мердоку, но с издевкой в голосе ответил хозяин замка и виновник злоключений Мэтта. — Надеюсь, я не доставил тебе неудобств? Виктор мысленно довольно потирал руки, но внешне оставался невозмутимым и спокойным, что ему труда не составляло: неизменная железная маска, скрывающая лицо, изувеченное в порыве самоотречения во имя науки и собственного величия, скрывала заодно и все его эмоции. Лишь в голосе проскальзывали довольные нотки, но выглядел Дум все равно угрожающе. Однако видимое спокойствие пленника несколько его удручало, поэтому доктор предпочел не терять времени на пустые разговоры, а сразу же перейти к действиям. Ему хватало ума не раскрывать все свои карты до тех пор, пока он не разыграет их до самого конца. Мэттью все еще лихорадочно соображал, что вокруг него происходит, когда в комнату привезли какое-то оборудование. Одна из стен стеклянной коробки — теперь он был уверен, что это толстое пуленепробиваемое стекло, — поднялась, люди Дума схватили Мердока и заковали в наручники. Их было больше двадцати, все вооружены до зубов, и он совсем не знал, что сможет сделать с таким устрашающе большим количеством противников. В креплении его бедра все еще болталась дубинка, которую почему-то так и не забрали, но сталь наручников оказалась прочной и не оставляла ему ни одного шанса высвободиться. — Что ты задумал, Дум? — Мэттью чуть ли не рычал, но могущественный правитель Латверии не соизволил ответить. Хоть Мердок и был абсолютно слеп, с помощью радара — подарка от отнявшей зрение радиации — он «видел» очертания доктора Дума и замысловатой машины, к которой его подвели. Мэтт себя профессионалом в технике не считал и на свой дилетантский взгляд распознал лишь генератор, консоль с множеством кнопок и рычажков и две ячейки, в которых вполне мог поместиться взрослый крупный мужчина. Сердцебиение Дума выдавало предвкушение будущего триумфа — он в своем успехе ничуть не сомневался. Но Мэтт не собирался опускать руки: он не мог позволить Виктору исполнить свой коварный замысел, каким бы тот ни был. Даже если придется встретить свою смерть — а он был уверен, что нужен Доктору живым, по крайней мере, пока. И тогда Мердок решил рискнуть. Извернувшись, он выхватил свою дубинку из кобуры, сцепленными за спиной руками надломил ее, сделав выдвижной крюк, и с разворота метнул его в Дума. В следующую секунду Виктор потерял самообладание, а его солдаты запаниковали. Мэтт неловко оступился, активированная неудачным броском машина пришла в действие. Крюк проехался по нескольким рычагам, генератор загудел. Позади него что-то затрещало, будто произошло короткое замыкание, и Мэтт, попятившись, уперся ногами в подготовленную для него ячейку. Не удержав равновесие, он упал, в районе пупка скрутило и дернуло, кожу обдало то ли жаром, то ли холодом, и атмосфера враз изменилась. И пока Мэттью озирался по сторонам в незнакомой местности, кишащей людьми в странной одежде, в оставленной им реальности Виктор фон Дум сетовал на то, что его же изобретение сработало против него, а Сорвиголова вновь избежал правосудия.***
Зловоние рыбы, отхожих мест, пота и помоев разом ударил в ноздри Мэтта. Смесь запахов была столь резкой и сильной, что в горле запершило. Радар засек движение множества людей, совершенно не обращавших внимания на растерянного Мердока. Чуткий слух уловил шлепанье босых ног по мощеной камнем дороге. «Африка? Индия?» Мэтту стало жарко в его костюме. Он отошел в сторону от людной части улицы, спрятался за пустыми корзинами, что, судя по смраду, ранее предназначались для хранения устриц, и перегруппировался так, чтобы руки были спереди, а не за спиной. Он стянул маску и промокнул лоб перчаткой. Прислушавшись к речи, Мэтт отбросил оба своих предположения — язык звучал мелодично, но был ему абсолютно незнаком. Некоторые говорили на ломаном, но понятном ему наречии, и все же это нисколько не помогло Мэтту определить место своего пребывания. Наблюдения подсказывали, что он даже не в своем времени, а далеко-далеко в прошлом, и чтобы не выбиваться из толпы, он набросил на себя отрез ткани, украденный с бельевой веревки здесь же неподалеку, и только потом вынырнул из укрытия, смешиваясь с людским потоком. «Ты уже опустился до воровства», — мысленно упрекнул себя Мэттью. Желудок, пустующий уже несколько часов, недовольно заурчал, но Мэтт не стал тащить у кого-нибудь еще и еду: одного раза, когда ему пришлось отступиться от своих принципов, было вполне достаточно. Первостепенной задачей стало избавление от наручников. Заявиться в кузницу — Мердок был уверен, что она обязательно где-нибудь да найдется, — было рискованно, а попасть в рабство или в тюрьму ему совсем не хотелось. Взломать замок самостоятельно не представлялось возможным из-за отсутствия подходящего инструмента, да и металл, как он уже определил, оказался слишком прочным, чтобы так просто поддаться на подобные манипуляции. Решение, опрометчивое и необдуманное, пришло быстро. Повезло, что ладони у Мэтта были не слишком широкие, а запястья — хорошо натренированные после многочисленных уроков по фехтованию. И все равно вывих сустава большого пальца по ощущениям оказался весьма болезненным. Не то чтобы Мердок никогда не испытывал большей боли, но операция была отнюдь не из приятных, и он едва сдержал крик, закусив край своей накидки. Вдавив палец в ладонь, Мэттью легко высвободил ее из стальной хватки наручников. Теперь дело оставалось за малым — выбраться и вернуться домой.