Одиннадцать

Голоса мёртвых домов были одинаковые: звук пустоты, в которой гуляет ветер. Вблизи он дробился на многосоставную, словно паззл, картинку: капель воды из неплотно закрытого крана, шорох следующих за серым светом листьев комнатных растений, слабый шелест пронзённых сквозняком занавесок. Но эти дома ничем не напоминали зачаточные коробки новостроек, в которых тоже не было жизни, конечно, однако лишь потому, что жизнь там пока ещё не поселялась. Или всё-таки… Ощущением, что за тобой следят. Йошино не выдержал — оглянулся, завертел головой, скользя взглядом по одинаково бездушным окнам, по теням среди выцветшей и поникшей зелени декоративных насаждений во дворах, по беседкам и детским площадкам. Туман скрадывал углы и мог прятать там кого угодно — хоть кошку, хоть человека. Одно только высилось над туманом достаточно, чтобы не быть им обглоданным — недостроенное здание. Оно не было нужно Йошино, но непоколебимо маячило. А ещё столбы. На ближайшем из них белело неровно наклеенное объявление. У Йошино вообще-то не было времени глазеть по сторонам — он очень спешил. — Чёрт с тобой, — сказал он прячущемуся незнакомцу. — Подглядывай, если так хочется. Что за призраки витали в этом каркасе будущей многоэтажки по соседству, Йошино не знал. Просто ёжился, снедаемый неприятным чувством того, что на него пристально и немигающее смотрят. Тёмные бетонные стены без штукатурки были холодны и покрыты пятнами сырости — ночью шёл дождь. Сегодня был выходной, и строительная, замершая в белой пелене тумана техника снаружи выглядела сиротливой и покинутой. Башенный кран, например, напоминал печальную цаплю. Йошино на днях видел похожую в передаче про животных. Если на то пошло, он мог видеть её и на прошлой неделе, и на позапрошлой, и месяц назад, потому что передачи часто повторялись, а единственное, что он смотрел по телевизору в свои десять лет, был как раз канал «Дискавери» и иногда — «Живая планета». Мультфильмы он уже считал слишком несерьёзным делом, хотя там наверняка гораздо больше рассказывалось о всяких привидениях и монстрах. Возможно, так он был бы более подкованным на случай встречи с ними — только кто же мог сказать ему, что в этих пустых, недоделанных ещё коридорах водится что-то подобное. Он залез сюда не на спор: он искал свою кошку. Кошку звали Ханна, и, как и многие кошки, она предпочитала убегать по лестнице вверх, а не вниз. Йошино предполагал, что она может быть здесь, потому что после кустов с рододендронами всякие свалки, помойки и недострои были для Ханны самым сильнодействующим магнитом. Окрестные контейнеры с мусором, а также остов недавно сгоревшей пекарни Йошино уже обследовал, не найдя там никого, кроме одной тощей и плешивой крысы. Крыса испугалась его и спряталась в картонной коробке из-под томатного сока. Крыса была слишком мелкой, чтобы подозревать её в том, что она могла съесть кошку, так что Йошино решил помиловать грызуна и не вытряхивать крысу из её томатного убежища, чтобы устроить строгий допрос с пристрастием. Тогда он и подумал про соседнюю многоэтажку. Дом должны были сдать через три месяца. «Потерялась полосатая кошка, глаза жёлтые, откликается на имя Ханна». Он обклеил написанными от руки объявлениями все автобусные остановки и столбы, но, не отдавая дела целиком на откуп неизвестным и добросердечным горожанам, которые, конечно же, примут в поисках посильное участие, решил с утра проникнуть за синий забор из гофрированного железа, закрывавший стройплощадку, и тщательно осмотреть будущий многоэтажный дом. В конце концов, именно он был хозяином Ханны и нёс за неё ответственность. За её кошачью дурость тоже. Вдруг она застряла где-нибудь и не может вылезти? И в это сырое воскресное утро, когда родители ещё спали, Йошино прокрался переулками, где плавал туман, к синему забору, за которым недавно был просто пустырь с сорняками. Главные ворота, через которые по разбитой тяжёлой техникой грунтовке въезжали и входили рабочие, были, что и ожидалось, заперты, но лазейка нашлась быстро: отогнутый железный угол позади шиповниковых зарослей, где на стройку, без сомнения, лазили старшие мальчишки, чтобы курить там, не опасаясь взбучки от матери или отца. Старшие могли быть там и сейчас, но Йошино не думал, что они помогли бы ему разыскать Ханну, — скорее, прогнали бы прочь. Старшие на то и старшие, что не общаются с теми, кому ещё рано курить и ругаться. Но двор оказался пустынным. Горы песка, щебёнки, внушительные механизмы, аккуратные рабочие домики-бытовки. Йошино полюбовался на высокий подъёмный кран, ряд оранжевых грузовиков и бульдозеров, на ветровых стеклах которых блестели капли влаги, своё отражение в мутной, широкой коричневатой луже и уверенно направился к чёрному провалу одного из подъездов. Дверей в доме пока ещё не было, и Йошино спокойно проник внутрь. Он вдохнул прохладный воздух, пахнущий бетоном, и чихнул. Эхо прокатилось гулко и забавно. Дом был не страшным — просто недостроенным. Как макетом или наброском. Йошино не подумал — как скелетом, потому что ещё ничего не боялся. Он позвал: «Ханна!» и стал подниматься по лестнице, вслушиваясь в звуки пустоты. Оконные проёмы будущих квартир тоже были голы, и оттуда веяло туманом с улицы. Безликие коробки, которые скоро станут уютными, приобретут цвет, содержимое — мебель, а главное — людей-жильцов. Возможно, эти люди тоже заведут себе кошек. Если они будут выпускать своих питомцев на улицу, у Ханны появится много новых друзей. Йошино заглянул в одну из них, такую же сырую, как подъезды и коридоры, потрогал бетонные стены и вытер руку о брюки. Потом подошёл к окну, чтобы ещё раз поглазеть на кран, но ошибся: кран был с обратной стороны. Зато отсюда Йошино мог рассматривать лежащую под ним улицу — подёрнутую туманом, который, впрочем, то и дело просвечивал. Йошино увидел, как внизу, в промежутках среди крыш одноэтажных домов, по улице бредёт одинокий прохожий. Маленькая фигурка, но не ровесник и даже не из старших — взрослый. Человек шёл очень медленно, будто с трудом поднимал ноги, но при этом у него был вид того, кто опаздывает. Потом его снова скрыл плотный туман. Бедняга — спешить на работу утром в воскресенье. Не выспался, потому и такой вялый. Преисполненный внезапного сочувствия, Йошино стал выглядывать его, вытягивая шею, но заскучал и скоро бросил. У голого оконного проёма ему ещё и стало зябко. Йошино повернулся к улице спиной. Он решил подняться на самый верх, на последний этаж или, может, крышу, как, сделав два шага к выходу, почувствовал то самое: чужой подозрительный взгляд. Взгляд не был злым, скорее вопросительным, но заставил волосы встать дыбом, потому что Йошино был уверен с самого начала, что он здесь — один-одинёшенек. Никому больше не надо было беспокоиться о Ханне, даже родителям, которые не считали её периодические побеги из дома чем-то требующим внимания, весь город спал, только брели на работу редкие доходяги — и кто-то, то ли пробуждённый вторжением ищущего кошку Йошино, то ли лишь на время отвлёкшийся, спрашивал теперь молчаливо: «Ты что такое? Ты что тут делаешь?» Взгляд шёл от тумана и стен, он будто отзеркаливался или ударялся от них, снуя туда-обратно, как мяч-попрыгунчик, он щупал в вопросительном недоумении и будто досадовал, что не мог понять Йошино. Взгляд не был злым, но был чужим, иномирским. Он мигом, как ледяной, вылитой на голову водой, смысл всякое желание здесь находится. — Уже ухожу, — сказанные шёпотом слова вышли очень жалкими. Йошино попятился к лестнице, сначала скованно, а потом быстрее, чуть ли не бегом, и, держась за влажную стену, стал торопливо спускаться. В конце концов, решил он, Ханна и сама найдёт обратную дорогу. Дома молчали. Где-то щёлкала остывающая фондюшница, высыхал хлеб на столе, затягивался матовой пленкой стоящий по соседству с хлебом стакан молока. Дома вдоль улицы были опустошены железной болезнью. Но в самом конце их застывшего, неживого и страшного ряда стоял ещё один, и там, Йошино отчего-то знал, его очень ждали. Темный и вязкий битум дороги лип к ногам — налип уже как гипс, как лишняя пара сапог, натянутая поверх кроссовок, будто комичный атрибут клоуна. Но по ощущениям битум весил, как пятикилограммовые гири — по одной на каждой ноге. Всего десяток, бесцеремонно тормозящий движение. А ещё и этот неизвестный любопытствующий. Сколько можно пялиться? Не видел, что ли, никогда, как кто-то спешит спасти свою девушку? Воздух пах всепроникающей сыростью. И немного — бетоном. — Я всё равно дойду. Облезлый фонарный столб и наклеенное поверх него объявление — «Потерялась полосатая кошка, глаза жёлтые, откликается на имя Ханна» — глодал мокрый туман. Дорогу лениво пересекла тощая крыса. Ее мех был заляпан чем-то бурым — может, варенье, а может, томатный сок. Или кровь. Скелет многоэтажки возвышался над домами, теряясь в блеклой белизне, которая тянулась к земле, опадала, стремилась укутать весь мир. Здесь не должно было быть ни многоэтажки, ни крысы, здесь не должно было быть мёртвых домов, и этого объявления тоже, написанного самим Йошино в ту осень, кода ему только исполнилось десять. Оборванные провода уныло свисали до луж на тротуарах. Если Йошино успел бы, в доме в конце улицы никто сегодня не бы не погиб. Он перешёл на бег. Вернее, постарался. Столб и неровный листок объявления — «Потерялась девушка, волосы светло-каштановые, глаза фиолетовые, откликается на имя Айка» — не придвинулись ни на сантиметр.