Неисчислимое множество мелочей

      Тао Рен совершенно не чувствует природу. Вообще. Она для него сродни цветастой декорации, аляповатому картонному заднику. С ним и говорить бесполезно на эту тему: когда Хоро-Хоро пытается привлечь его внимание к таким очаровательным и важным мелочам, как густой смолистый запах сосен или тонкую зелень травы, пробившейся сквозь скалу, Рен в ответ внимательно смотрит жёлтыми, как у змеи, глазами, и искренне не понимает. Не чувствует ни как расправляются лёгкие, когда воздух в них пропитан лишь морем да хвоей, ни как вздрагивает, воспрянув, душа, когда видит, что упрямая жизнь прорезается даже сквозь камень.       Впрочем, кое-что Рен всё равно замечает. В тех редких случаях, когда природа бросается практически ему в лицо.       Хоро-Хоро просыпается поутру от того, что его трясут. Плечо крепко сжимают пальцы, жёсткие-жёсткие, как стальные поручни.       — Синяки будут, дурак, — ворчит Хоро-Хоро и дёргает плечом — бесполезно. У Рена хватка недалеко ушла от бульдожьей. — Или руку оторвёшь. Ты чего хочешь?       — Под окнами вырос лес, — говорит Рен. Он звучит спокойно, но в глубине его зрачков плещется тревога непонимания. И пальцы, смыкающиеся на плече Хоро-Хоро до боли, выдают, что спокойствием там и не пахнет. Сплошные нервы. — Это как вообще?       — Если лес до сих пор нас не съел, значит, деревья в нём не из людоедов, — натянуто шутит Хоро-Хоро, пытаясь разрядить обстановку, но его попытка разбивается о гробовое молчание. Юмора Рен тоже не чувствует напрочь. Нехотя Хоро-Хоро выползает из-под одеяла и вздыхает: — Ладно. Пойдём посмотрим, чего там такого страшного. Да прекрати мне руку отрывать! — Так и в штаны толком влезть не получится, когда на плече повисает беззвучно, но непрерывно нервничающий Рен.       И впрямь — за домом, там, где раньше был пустырь, теперь сплошной стеной стоит лес. Кроны деревьев ослепительно-зелёные, в них пляшут солнечные лучи, поджигая листья золотом, и угрожающей эта картина не выглядит нисколечко. Хоро-Хоро сложно даже сказать, что здесь могло напугать, даже с учётом внезапного появления. Абсолютно умиротворённый пейзаж. Чистая пастораль.       Рен, однако, продолжает торчать у него за плечом памятником молчаливой панике.       — Это как? — с нажимом повторяет он. С таким нажимом, что Хоро-Хоро гландами ощущает: сейчас его за эти самые гланды возьмут и будут из глотки добывать ответ, стоит только с тем ответом промедлить.       — Ну пришли вот, — деревянно пытается объяснить Хоро-Хоро. И видит, что Рен из этих слов не понимает ничего, и сам на себя злится за такую косноязычность. — Да что ты так психуешь? Не слопает он тебя! Это блуждающий лес. Он ходит. Переходит с места на место. Кочует, если хочешь.       — Ничего я не хочу, — огрызается Рен. Он по-прежнему смотрит с глубоким недоверием и задаёт полные непонимания вопросы: — Ну и что? Что ему надо, этому твоему лесу? Куда он блуждает?       — Какая разница? — чуть рассеянно отвечает Хоро-Хоро. Он уже успевает сделать несколько резвых шагов вперёд, под сень деревьев, и зачерпнуть пальцами шероховатую кору ближайшего древесного ствола, и вдохнуть тёплый запах — пахнет плодородной чёрной землёй, и травяным соком, и самую малость — ягодами, непременно красными, с терпкой кислинкой, — и совсем упускает из виду, что нельзя оставлять Рена с расплывчатыми ответами. Это верный способ его взбесить, да и только.       — Что значит «какая разница»? — Рен шипит разъярённой коброй. Кажется, от немедленного усекновения головы Хоро-Хоро сейчас спасает только тонкая полоска тени: как вампир не может позволить себе выйти на солнце, примерно так и Рен сейчас не решается шагнуть в лесную тень. — Большая, если хочешь знать! Меня волнует, не решит ли этот лес завтра блуждать у меня по спине!       Хоро-Хоро пытается думать об этом, но получается плохо. Последние слова его сбивают: сразу перед глазами всплывает маслянисто-чёрная вязь татуировки, покрывающая спину Рена от лопаток до поясницы, и рассекающая её надвое трещина шрама. Лес в этот образ совсем не вписывается. Что ему там делать, действительно.       — Сдалась ему твоя спина, — бормочет Хоро-Хоро — а о ней теперь, как о белой обезьяне, уже не получается не думать, и острые лопатки Рена назойливо мерещатся (средь бела дня!), и прогнать этот образ нечем. — Ты параноик. Не выдумывай глупостей. Ты же не спрашиваешь ветер, зачем он вечно куда-то бежит. Так и этот лес. Он просто идёт. Туда, где ему есть место. Где он может побывать и где его, возможно, хотели бы видеть. Сегодня он есть у нас, завтра — у кого-нибудь другого. У Йо и Анны, может быть. В этом прелесть, понимаешь? В том, что он всегда может у тебя появиться. Ну же, не дури. Иди сюда. Здесь здорово.       И сам чувствует, как беспомощно и неубедительно звучит это «здорово». Губы Рена сжимаются в тонкую нить, он упрямо мотает головой.       — То есть, чёрт его знает, этот лес, зачем он сюда под окна пришёл? И какие сюрпризы с собой принёс? Ты с этой верой предлагаешь дальше жить? — вкрадчиво спрашивает Рен, и в его голосе Хоро-Хоро по-прежнему отзвуками слышит кобру. — Ещё хочешь, чтобы я в этот твой безумный лес на променад заглянул! А по минному полю мне не прогуляться? Прекрасно!       — Кончай придуриваться, — огрызается Хоро-Хоро. Воинствующее упрямство, неотделимое от Рена, имеет одно неприятное свойство: оно быстро начинает злить. — Что тебя здесь, поглотит зелёная пучина? Вот я же в лесу. Со мной всё в порядке.       Лоб Рена перерезает глубокая морщина.       — Так это же ты. Это другое дело. Тебе всюду можно, — говорит он. И оставляет ошеломлённого Хоро-Хоро наедине с пониманием: Рен тоже знает. У него, вполне возможно, тоже есть своя мысленная копилка, в которую он заботливо — или не заботливо вообще — так же складывает отдельные избранные различия. Или, что тоже весьма вероятно, ни черта больше у него нет. Только это одно, да и о нём Рен помнит потому, что чувствует его прямо сейчас.       И пока Хоро-Хоро на ровном месте теряется в догадках, Рен смотрит на него, не моргая, весь до кончиков волос уверенный в том, что только что произнёс. И усмехается углом рта: — Даже если б эти деревья действительно были из людоедов, тебя они бы не тронули. Сколько бы ты с ними ни обнимался.       И тебя не тронут, должен сказать Хоро-Хоро, пока я с тобой, земля не возьмёт и вода не сомкнётся над головой. Но вместо этого он только разевает рот и задыхается, впервые в жизни так отчаянно чувствуя себя выброшенной на берег рыбой. Вдруг мелькнувшая в глазах Рена тёплая искра мгновенно выжигает в лёгких весь воздух.       Так и не дождавшись никакого ответа, Рен странно вздрагивает плечами — словно в последний миг запрещает себе ссутулиться, — отворачивается и уходит. У его жилетки дурацкий пафосный вырез на спине, и среди чёрных чернил татуировки шрам светлеет полосой вырванной кожи. Только тут Хоро-Хоро отмирает. И вместо того, чтобы позвать или догнать — зажмуривается, утыкается лбом в тёплый древесный ствол.       — Нет, он не пойдёт сам, он гордый, — шепчет Хоро-Хоро, и лес слушает его внимательно. — Один шаг остался — и того не сделает. Не верит. Придётся тебе опять пойти навстречу. Ты ведь столько прошёл уже, разве ты не сделаешь ещё шаг? Разве не зайдёшь сам на его территорию — раз уж он так ужасно не хочет идти на твою? Пожалуйста, это ведь остался всего шаг. А там — там, дальше, я уже объясню ему. Покажу, как причудливо мерцает солнце в твоих листьях — словно на него смотришь из-под текучей зелёной воды, я научу его так смотреть. Расскажу, какая на вкус акация — нет-нет, только не смейся, она пахнет мёдом и тает на языке. Дам услышать, как дышит ветер, во вздохе от песни — он ведь и не слышал никогда, он из песен знает только звон мечей в бою. Ты подождёшь? Ты шагнёшь ещё? Пожалуйста?       Лес слушает, склонив золотисто-зелёную крону. Как будто внимает. Как будто верит этим торопливым обещаниям больше, чем сам Хоро-Хоро.       На следующий день на пустыре за домом уже нет деревьев. Лес ушёл.