3. Тесьма плетёного письма
9 февраля 2020 г. в 14:19
Хоро-Хоро никогда не думал, что написать всего одну открытку может быть так сложно.
Ну сущая ерунда же. Самое сложное — придумать достойное поздравление, а дальше уже легче лёгкого, записать его, и только. Но именно на этом простецком пункте Хоро-Хоро прокалывается уже десятый лист кряду.
Всё потому, что поздравительная открытка на день рождения — для Анны.
Этой, конечно, не просто что попало не вручишь — в одной букве сфальшивишь, и то заметит.
И именно в этот ответственный момент почерк Хоро-Хоро, и без того не блещущий красотой, становится особенно ужасным. Иероглифы отращивают пузо в самых неподходящих местах, теряют руки и ноги, когда их совсем не просят — словом, вручать Анне этих непотребных жирных инвалидов никак нельзя. Она это вместо подарка сочтёт за оскорбление. И будет права. Хоро-Хоро протяжно вздыхает, комкает очередную не получившуюся открытку и приступает к новой попытке.
За то время, что Хоро-Хоро успевает изрисовать и испортить десяток листов, Тао Рен размеренно трудится над одним. Зато ни разу его не менял, что правда, то правда, и постепенно идёт к успеху.
Ой, да на Рена мельком взглянуть достаточно, чтобы понять: у него всё получится с первого раза и непременно идеально. Самая его поза кричит об этом. У сидящего за низким столиком Рена безупречно прямая спина, и пальцы сложены на кисти для каллиграфии каким-то особенно правильным образом, и изгиб запястья такой, что Хоро-Хоро даже не сомневается: если ему взбредёт в голову приложить к запястью Рена транспортир — угол выйдет в точности такой, как завещает учебник каллиграфии для перфекционистов.
Стоит Хоро-Хоро засмотреться на это зрелище, и очередной поздравительный лист оказывается испорчен.
А засматривается он довольно часто.
— Ты во мне дыру протрёшь, — недовольно замечает Рен. Само собой, глупо думать, что постоянные взгляды Хоро-Хоро прошли мимо его внимания. — Смотри на то, что пишешь. Или никогда в срок не уложишься.
— Я в любом случае не уложусь, — отвечает Хоро-Хоро, подавляя очередной тяжёлый вздох. Чем дольше он бьётся над поздравительной надписью, тем, само собой, хуже выходит. Устают руки, отсыхают пальцы и всё такое прочее. Иероглифы раз от раза только обретают всё более безобразный вид, вот и всё, чего выходит добиться.
Рен молчит в ответ. В любом другом случае он бы, скорее всего, презрительно передёрнул плечами, но сейчас — Хоро-Хоро понимает это с ослепительной чёткостью, словно это у него идеально прямая спина, и гибкая кисть в руке, и совершенная гармония чёрных иероглифов на белом листе, — ему даже шелохнуться лишний раз нежелательно.
Есть в этом что-то странно обворожительное — Рен, которому что-то нельзя.
— А может, ты напишешь ещё одну открытку? — вдруг озаряет Хоро-Хоро. Ему кажется, он нашёл идеальное решение проблемы. И спасёт свою голову от усекновения, и совершенно легально ещё некоторое время сможет смотреть на то, как с филигранной тщательностью пишет Рен. Его за этим занятием редко застанешь, да ещё когда он так старается достичь идеала. Нужно ловить момент, пока он длится. — Вторую, от меня? Я текст придумаю сам, честно. Могу даже что-нибудь покороче, чтобы тебе не так долго писать было. По рукам? По-моему, отличный план.
— Ага. А Анна — дура. Она не заметит, что мы приволокли две открытки, написанные мной, — кисть в руке Рена продолжает плавно скользить над листом, и на бумагу один за другим ложатся ровные, гладкие росчерки туши. Хоро-Хоро не может оторвать зачарованного взгляда от его руки. Как кролик, которого обвивают гипнотические кольца питона, даже и не думает сопротивляться. — Это же совершенно естественно, что у нас с тобой идентичный почерк. Такое встречается сплошь и рядом. Эй, ты меня вообще слушаешь?
— Слушаю, — послушно, как деревянный болванчик, кивает Хоро-Хоро. Слушает, но не очень слышит. Если пристально следить за тем, как пишет Рен, это завораживает лишь сильнее. Движения худой руки размеренные, отточенные, чёткие. Хоро-Хоро готов назвать их изящными — да что уж там, они такие и есть.
— Но не слышишь, — совершенно справедливо замечает Рен. Его рука описывает в воздухе широкий, размашистый полукруг — пользуясь тем, что Хоро-Хоро неосмотрительно подсел поближе, Рен бьёт его кистью в лоб. И, конечно, со свойственной ему возмутительной точностью попадает.
— Спятил? — возмущается Хоро-Хоро, отшатываясь. Ровно по центру лба у него теперь влажное чернильное пятно, и мелкие капли чернил сползают по носу и по щекам. По ощущениям почему-то похоже на слёзы — хотя повода для них нет ни малейшего. — Я тебе что, мольберт? Ты чего по мне малюешь?
— О, вот теперь, наверное, слышишь, — удовлетворённо кивает Рен. Возвращается к начертанию иероглифов и раздельно повторяет ещё раз: — План твой — дрянь. Я в этом не участвую.
— Ну и будешь виноват в моей смерти, — обиженно бурчит Хоро-Хоро, отодвигаясь. Перед ним снова маячит неутешительная, тяжёлая перспектива снова корячиться над текстом открытки. Хуже прописей.
Ещё с десяток листов оказывается испорчен, пока Хоро-Хоро силится выдавить из себя красиво написанные строки. Чернила постепенно засыхают на лице, а тяжёлых вздохов становится всё больше. И с каждой новой попыткой на него всё сильнее наваливается уныние — чёрт, ну почему Анна не может быть нормальной девушкой и удовлетвориться искренностью написанных строк, не требуя от них непременного каллиграфического совершенства. Всё это время Рен продолжает сидеть рядом и писать. Роман, что ли сочиняет — ну даже с его каллиграфией, что там можно вырисовывать так долго?
Хоро-Хоро вздрагивает от неожиданности, когда перед ним на столик шлёпается лист, покрытый ровными рядами красивых иероглифов. Как из музейного трактата.
— Хотя бы подпиши сам. Или ты даже имя своё ровно накорябать не в состоянии? — язвит Рен. Хоро-Хоро пропускает колкость мимо ушей: он бережно поднимает лист и рассматривает его с недоверием и восторгом. Быть не может, чтобы Рен, гордый Тао Рен вдруг снизошёл и сделал то, что сам же каких-то полчаса назад изругал и дрянью назвал. Но тем не менее — вот он, поздравительный текст. Прямо у Хоро-Хоро в руках. Написанный изящным каллиграфическим почерком Тао Рена.
— Это изумительно! — восклицает Хоро-Хоро. У него даже руки начинают трястись, когда он осторожно кладёт лист обратно на столик — вот чёрт, а теперь Рен наверняка убьёт его, если вдруг с этим листом что-то случится. Порвётся, помнётся, неважно. Да даже если подпись покажется ему самую малость некрасивой. Оторвёт кривые руки тут же, с места не сходя. Хоро-Хоро хватает один из испорченных листов и начинает судорожно репетировать подпись на скомканном уголке.
Естественно, под пристальным взглядом Тао Рена у него особенно всё валится из рук и ничего не получается.
— Да не так! — не выдерживает наконец Рен. Пятая или шестая подряд позорно заваленная подпись выводит его из себя, и он бесцеремонно сгребает Хоро-Хоро за плечи. — Какого дьявола ты так скукожился? Спину выпрями! Плечи расправь! Руку расслабь, не мешки ворочаешь! Тебя вообще писать учили? Идиотина, — Тао Рен рычит, и клокочет раздражением, и яростно мнёт Хоро-Хоро, пытаясь разогнуть его в ту самую, образцовую позицию для каллиграфии. От которой, Хоро-Хоро уверен, толку не будет, потому что не может же быть дело только в том, как ты сидишь.
Но тем не менее, она помогает.
Под руководством Рена у Хоро-Хоро выходит дважды кряду изобразить приличную подпись, а потом и перенести её на поздравительный лист, не запоров. Теперь открытка, чего уж там, выглядит более чем прилично. С такой открыткой уже можно идти сдаваться Анне на милость.
— Если Анна начнёт убивать тебя за подлог и фальсификацию — спасать не буду, — ворчит Рен. Он грубо суёт салфетку в перемазанное чернилами лицо Хоро-Хоро — и выглядит так, словно собирается ещё и за это начать ругаться, как будто не сам разрисовал чернильными кляксами лоб и щёки, — но, хоть это и походит больше на попытку переломить переносицу, Хоро-Хоро однозначно распознаёт в действиях Рена заботу. И улыбается в ответ: — Ну уж дудки, я буду отбиваться. Нельзя же, чтобы ты старался только ради того, чтобы в конце концов Анна меня всё равно убила.
Рен на мгновение прикасается к салфетке языком перед тем, как попытаться оттереть с кончика носа Хоро-Хоро особенно упрямую кляксу. Его взгляд максимально серьёзен, когда он кивает:
— Уж сделай одолжение, отбивайся как следует. Не вздумай прийти в негодность.