ПАРАНОЙЯ

Есть только слепящий туман в его напряженных глазах, когда он обрабатывает свои раны перед зеркалом. Эдди, закусив губу, чтобы не издать стон, скрывает пластырем дыру на опухшем лбу. Красные выпуклые полосы, растянувшиеся вдоль руки, он тщательно промывает холодной обжигающей струей, шипя через зубы и кусая щеки изнутри. В такое раннее утро мать все еще спит. Он не ложился. Не смог, ждал, притянув колени, клоуна. Под конец ночи решил, что тот больше не придет и только тогда отправился в ванну. Он позже заметил, когда выходил из комнаты, что в ней больше нет заполненной ванны, ковер чистый. Только сломанный брошенный фонарь напоминал о произошедшем. Почему клоун приходит только ночью? Эдди спрашивает себя, как он будет врать матери. Руку еще можно прикрыть кофтой с рукавами, но что сказать насчет разбитого лба? Она разозлится, а потом начнет снова плакать. Это ее защитная реакция. Заикаться про болен ли он на самом деле или нет, он не будет. Это только усугубит ситуацию. Эдди глубоко вздыхает и трет глаза. Жутко хочется спать. У него есть еще несколько часов до того, как она пойдет будить его ежедневно ровно в десять. Измученный телом, с покрасневшим потухшим взглядом, он медленно идет к своей комнате и прямо в одежде падает на кровать. Бессмысленный сон сжимает его в своих объятьях в мгновение ока. Он просыпается от неприятного запаха, свежего, щекочущего ноздри похуже острого перца, но глаза не открывает, решив, что это с улицы. Постель и подушка не ощущаются под телом, и это дает определённый толчок для мальчика. Заспанные глаза видят поверхность грязного с темными пятнами матраса, на котором разбросаны ошметки грязи и чего-то другого, чему Эдди не хочет давать названия. Он кривится и отодвигается подальше, слезая с мебели. Его окружают старые стены, они давят на него своим противным видом, сползающая с них посеревшего цвета краска заставляет его поежиться, а тараканы и пыль сжать губы от трясучего омерзения и постараться глубоко не вдыхать. Сквозь заколоченное досками окно еле-еле пробивается серый свет. Эдди чуть приподнимается и через щель замечает старое мертвое дерево. Гребанный дом на гребанной улице Нейболт. Он не хочет верить своим глазам, не доверяет своему носу, свежие раны неприятно зудят. Это все клоун, снова его игры. Эдди сжимается в углу и прячет глаза в коленях. Принять игру — значит заранее принять и свое поражение. Он начинает дрожать от режущего слух скрипа открываемой двери. Приглушенные шаги приближаются. Он повторяет одно и то же слово уйди пока чужие пальцы не дотрагиваются до его волос и тихий голос матери вводит в транс. — Эдди, что с тобой? Каспбрак резко поднимает голову, в носу привычный запах мыла от мамы, и смотрит на нее непонимающим, неузнаваемым взглядом. — Господи, Эдди, что с твоим лбом? — Она невесомо обводит пальцами края пластыря. В ее глазах беспокойство и негодование. — Ночью вставал воды попить и врезался в дверь, — машинально отвечает мальчик, оглядывая свою комнату. Он все это время был дома. Это всего лишь слишком реальный кошмар. — Сколько времени? — Почти одиннадцать. Я решила, что тебе стоит немного подольше поспать. У тебя ужасные синяки под глазами, ты совсем не спал? — Просто кошмары. — Они не появляются просто так. Точно все в порядке? Как твоя рука? — Если бы она меня беспокоила, я бы сказал, — отвечает мальчик сердито и встает, чуть отводя за спину поцарапанную руку. Мать не скрывает обиженного лица, но ничего не отвечает, поэтому Каспбрак смягчает тон. — Прости, плохой сон приснился. Что на завтрак? За столом он хочет поговорить про свою болезнь, но упрямо продолжает молчать. Пережевывает еду, почти не чувствуя вкуса. Клоун может его обманывать, и ссылаться на его слова было бы по крайней мере безответственно. Он не должен вообще прислушиваться, что говорит этот безумец, и отвергать каждое сказанное им слово. После завтрака, когда мама уедет, он позвонит Биллу. Женщина долго решает ехать ей или нет. Она останавливается на каждой мелочи, мельтешит перед лицом Эдди назойливой пчелой. Мальчику кажется, что на его глазах сейчас появятся мозоли. Наконец за ней захлопывается дверь и Каспбрак бежит к телефону. Не успевают пальцы дотронуться до гладкой поверхности трубки, как раздается звонок. Телефон трещит противным перезвоном, доводя Эдди до внутреннего оцепенения. Он аккуратно берет трубку и медленно подносит к уху. По ту сторону молчат. Эдди тоже не издает ни звука. Он сглатывает и вспоминает правила приличия. — Алло? Кто это? Неизвестность на конце провода топит его нервы в вязкой тишине и Эдди кладет трубку. Он выжидает несколько минут и снова тянется. Звон дергает его руку, мальчик отступает назад, чувствуя первые признаки удушья. Клоун видит все его мысли, Эдди для него как порванный пакет со всем высыпающимся содержимым. И с каждым разом, с каждой встречей разрыв расширяется, когти чудовища выгребают все больше, все нужное и важное. Эдди боялся стать черной дырой, потому что тогда он будет как Оно. Где, как кажется, есть все, когда на самом деле там нет ничего. Он облокачивается о стену и бессильно скользит к полу. Он не будет рисковать жизнью друзей, попробует справиться сам, хоть и осознает, что не сможет, не сумеет, снова страх поглотит его храбрость, разорвет в клочья его мужество и Эдди перестанет существовать в реальности происходящего. Разгорающиеся иллюзии, рождаемые клоуном, погребут его под толщей фобий, глубоко и навсегда. Так не будет лучше, потому что верит, что все еще нужен друзьям, но другого конца Каспбрак не видит. Одному не победить, а вместе с другими не соединиться. Для Эдди конец не важен, ведь он один. Конец важен для клоуна, потому что Эдди один. Его приводит в чувство щелчок открываемой двери. Он моргает несколько раз и встает, мышкой нырнув в свою комнату. Когда мама заглядывает к нему, он делает самый непринужденный вид, читая комиксы на кровати. За разноцветными листами он прячет свое пустое бледное лицо, на неуслышанную реплику матери отвечает автоматическое хорошо. Дверь хлопает, но Эдди продолжает пялиться на героев и злодеев. Картинки тают на его глазах, цвета смешиваются и ползут мазанными каплями вниз. Мальчик зажмуривается, закрывая журнал, бросает на пол и не хочет знать, иллюзия это или просто он слишком устал. Он ложится на кровать, отворачивается к стене и закрывает глаза. Каспбрак уговаривает себя не засыпать, но и здесь терпит поражение. За четыре бессонные ночи он может позволить себе короткий дневной сон. Почему-то он уверен, в нем точно не будет чудовищ. Разумность восприятия мира бьет его по ребрам, когда он оказывается прямо перед возвышающимся над ним старым домом. У Эдди не хватает дыхания, он тянется к карману, но не обнаруживает ингалятор. — Тебе придется войти, чтобы получить желаемое. — Пошел ты, — хрипит он, потому что крикнуть не получается. Он все еще надеется, что сейчас его тело дома, и он сам на кровати спит и это просто снова кошмар. Его колени подкашиваются от слабости, в горле невидимые иглы царапают легкие, он падает возле ступеней. Дверь приглашающим жестом открывается. Он смотрит в эту темноту и замечает на полу валяющийся баллончик. Его жизнь и смерть одновременно находятся там, и Эдди не может понять, как такое возможно. Он сдается и ползет по скрипучим доскам, останавливаясь на особо сильных приступах кашля. Преодолевая порог, он уже знает, что не выйдет из этого дома. Он бросается на лекарство так резко и жадно, как собака на брошенный кусок мяса. Знакомая затхлость помещения окутывает со всех сторон, Эдди лежит на грязном полу и восстанавливает дыхание. — Это все не настоящее, — шепчет он неуверенно, беспокоясь за свое состояние. Входная дверь угрожающе скрипит, застигнутая ветром, и захлопывается. Тело Эдди дергается, как от удара. Он поднимается с пола, сжимая в руках ингалятор, и ждет нападения. Клоун испытывает его. На страх, на боль, на унижение, будто Эдди не знает, что итак погряз в этом достаточно глубоко. — Но не настолько, чтобы это было неправдой. Не стесняйся, чувствуй себя как дома. Голос у него в голове звучит непривычно спокойно, ширма за которой скрывается океан безумства. У Эдди пересыхает в глотке. Он озирается по сторонам, грязно-охристый свет заполняет все пространство. Ненавистная ему пыль частицами летает в воздухе. Ему тошно и кружится голова, он дергает ручку двери, в крохотной надежде. Та не поддается, будто по ту сторону кто-то стоит и держит, не выпускает. Эдди сложно вдыхать этот мертвый воздух, раны воспоминаний о событиях в этом доме распарываются с такой легкостью и яркостью, что мальчик снова слышит хруст своей кости. Он с ужасом смотрит на руку, но та остается замурована в каменном гипсе. Охваченный паутиной паники, Эдди не может сдвинуться с места. Его расширенные зрачки следят за каждым углом и дверьми. Лестница на второй этаж вселяет древнюю дрожь, распространяясь, подобно льющийся воде по ступеням, на все нервы. Он должен что-то сделать. Он не может ступить и шагу. Нельзя просто стоять и тупить, Эдди, возьми себя в руки. Он сглатывает сухость, горло неприятно режется, делает шаг. Ноги не хотят гнуться, ему кажется, что в его суставах течет не кровь, а застывший бетон. На его мысли светом ложится идея разыскать исчезнувший нож. Он уверен в провале, но ничего другого не остается. Он делает несколько пробных шагов, но останавливается от странного невидимого прикосновения к шее, напоминающего касание пера. Рука тут же трогает то место, сзади шеи, пальцы проходятся по выпирающим верхним позвонкам. Подсознание играет с ним в злую затянувшуюся игру-шутку. Он уже не уверен, сон это или смерть. — В плохих ситуациях всегда думаешь о смерти? А ты забавный. — А о чем мне еще думать, — бурчит мальчик, держась ближе к стене коридора, по которому медленно идет. — Есть вещи похуже смерти. Эдди впадает в оцепенение, потому что эти слова, это дыхание, этот запах сладостей, касаются его волос на затылке. Чернота на секунду скручивается в его глазах, он отскакивает в противоположную сторону, позвоночником ударившись о стену. Приглушенный стук отдается вибрацией по костям. Часто моргая, он смотрит вверх. Разукрашенное улыбающееся лицо торчит из-за стены, висит выпуклой уродливой картиной, а огненные глаза неотрывно следят за мальчиком. Крик давно потонул в ворохе испуга, Эдди порывается что-нибудь сказать, нагрубить, послать прочь, но молчит. Слова не подействуют, это очевидно. — Например, твоя рожа? — все равно ляпает он. Пеннивайз моргает пару раз, сменяя цвет на голубой, и медленно исчезает в стене. Края бетона заглатывают каждый сантиметр его кожи, пока последнее что видит Эдди, блеснувшие озорством голубые глаза, не пропадают. Для профилактики он вдыхает ингалятор и натыкается на то, что тот пуст. Он не удивляется, но разница восприятия заключается в том, что сейчас он ему крайне необходим, тогда как в обычные дни он бы не использовал его так часто. Находиться в этом доме становится невозможно. Баллончик выскальзывает из рук, Эдди на несколько секунд прикрывает глаза и сдается бесконечной усталости. Он устал бояться каждого шороха, каждого кашля, ему надоело прятаться за своими страхами. Он скрыто завидует своим друзьям, но пытается брать с них пример. Получается откровенно плохо, но получается. Он все еще жив. Пробежавший таракан возвращает его к жизни. Он скрывает секундную дрожь, принимает твердую стойку и идет дальше.