Благословение

Мест для ночлега в Спринг-Фоллз для редких путников и впрямь было не так уж много. Как и сказал Пьетро, чтобы найти в городе приезжего, обладать исключительными способностями было совсем не обязательно. Первой остановкой Ванды стала маленькая гостиница на углу Чейз-стрит и Дебри-авеню. Старый хозяин мистер Палмер был несколько удивлен столь поздним визитом. Он радушно пригласил посетительницу выпить чашечку кофе, но на ее вопрос о рыжеволосой постоялице лишь развел руками — еще с начала месяца все пять гостиничных комнатенок так и продолжали пустовать. Вежливо отказавшись от кофе, Ванда отправилась прямиком в мотель на въезде в город, который был единственным оставшимся местом, где могла бы поселиться таинственная женщина. Парковка почти пустовала — лишь в темном уголке вдали от освещенного единственным фонарем съезда сиротливо ютилась серебристая «тойота». Дремавший за стойкой усатый мужичок был явно недоволен пробуждением. Он ворчливо послал посмевшую потревожить его девчонку в комнату номер двенадцать, хотя, судя по выражению лица, послать ему хотелось намного дальше. Ванда прошла до самого конца длинного мотельного вагончика и в нерешительности замерла на пороге нужного номера, так и не осмеливаясь постучать. Пару раз она заносила кулак над дверью, но в последний момент трусливо отводила руку, тут же мысленно ругая себя за глупую неуверенность. — Она там, — объявил Пьетро, нырнув головой в стену. — Сидит на кровати, смотрит на какую-то фотографию. — Перестань, — зашипела Ванда. — Не делай так. — Тогда стучи уже, не будь трусихой. Не зря же мы через весь лес по ухабам ехали. Ванда прикусила губу, с сомнением покачивая головой и перебирая пальцами пуговичку на парке. Она боялась новой встречи с незнакомкой, потому что не знала, как объяснить той свое бегство и уж тем более свое внезапное возвращение. — Стучи, — настойчиво повторил брат. — А не то я залечу внутрь и буду трясти мебель, пока эта дамочка сама к тебе не выбежит. Разумеется, ничего подобного делать Пьетро не собирался, однако угроза на сестру подействовала. Она расправила плечи, глубоко вдохнула и, наконец, постучала. Звук показался ей чересчур громким, резким, каким-то неправильным и почти кощунственным в ночной промозглой тишине. Через мгновение послышался мягкий щелчок дверной щеколды. Дверь приоткрылась, упершись в толстую цепочку, и в проеме появилось бледное лицо. При виде Ванды незнакомка ахнула; покрасневшие от недавних слез глаза широко распахнулись, словно она не верила, что все происходившее было явью. — Вы вернулись, — одними губами проронила женщина. Ванда кивнула и неловко спрятала руки в карманах. Женщина прикрыла дверь, чтобы снять цепочку, потом распахнула ее почти настежь и отступила в сторону, робким жестом приглашая гостью войти. Они молчали. Женщина суетливо убирала разбросанные по кровати газетные вырезки и фотографии, а Ванда оглядывала серые безвкусные обои, морщась от удушливого сигаретного смрада. Пьетро безмолвно застыл в углу, словно невидимый страж. Ванда старалась на него не смотреть, чтобы не смущать незнакомку, но даже от его незримого присутствия ей становилось необычайно спокойно и тепло. — Хочу извиниться, — Максимофф нервно прошлась пальцами по кольцам на правой руке, — там на улице… некрасиво вышло. — Вы не виноваты, — женщина убрала наполненный окурками стакан и расторопно смахнула со стола горстки пепла. — Прошу, садитесь. Простите за бардак, я просто… собиралась уезжать и совсем не ждала гостей. Глаза у нее были затравленные, голос — сухой, какой-то неживой, будто механический. Ванда села, зажав ладони между колен. Она сама не до конца понимала, зачем приехала, и по-прежнему не знала, как начать разговор, но незнакомка совсем скоро избавила ее от этой необходимости. — Вы ведь что-то почувствовали, да? Ванда моргнула, сложенные в замок пальцы сжались почти до боли. Женщина разместилась напротив, небрежно поставила локоть на стол и принялась водить кончиком ногтя по нижней губе. — Когда я протянула вам перчатку, вы ведь что-то увидели, правда? — Правда. Женщина повернулась, и от ее пронзительного взгляда у Ванды по коже поползли мурашки. Взгляд этот мог принадлежать лишь человеку совершенно отчаявшемуся и разбитому, который в один миг вдруг узрел в непроглядной тьме слабый проблеск надежды. — Это сложно объяснить. — Не надо объяснять, — незнакомка качнула головой, уголок ее рта слегка дрогнул в улыбке. — Не говорите, если не хотите. Мне правда неважно, как вы делаете… все это. Главное, что вы здесь. Я так благодарна за то, что вы вернулись, пожалуйста, простите, если тогда на улице показалась слишком настойчивой и причинила вам неудобства. — Все в порядке, — миролюбиво ответила Ванда. Внутри у нее все еще таилось ощущение тугой натянутой пружины, которая никак не желала распрямляться, однако исходившие от женщины волны горькой безысходности понемногу сменяли это напряжение интуитивным и почти безотчетным желанием помочь. — Меня зовут Наташа, — вдруг представилась незнакомка. Она порывисто протянула руку, но, будто что-то вспомнив, сама себя одернула и нескладно уложила ладонь на стол. — Очень приятно, Наташа. Я Ванда, но это вы, видимо, и так уже знаете. Лицо Наташи озарила несмелая виноватая улыбка. — Я пыталась найти вас еще с тех пор, когда вы жили в Орегоне. Пьетро тихо присвистнул из угла. Ванда едва сдержалась, чтобы не шикнуть на него, хотя, по правде говоря, Наташино признание немало поразило и ее саму. В Орегоне Максимофф обитала без малого полгода назад, и это означало, что все долгие пять с половиной месяцев рыжеволосая незнакомка неустанно ее искала. Это восхищало и одновременно пугало: что же должно было случиться в ее жизни, чтобы она так безудержно бросилась на поиски какой-то неизвестной девчонки? Наташа говорила тихо, на одной ноте, почти без пауз, словно сама себе, и смотрела куда-то в пустоту. — Когда в газетах написали о «Ведьме из Мозес-Лейка», я первым же рейсом прилетела в Вашингтон, но, увы, вас уже упустила. Мы разминулись всего на пару дней, и с тех пор я объездила сотни маленьких городов в окрестных штатах, пока, наконец, не встретила вас здесь… — она смолкла, печально взглянула на коричневую папку с торчащими из нее вырезками, и Ванда поняла все без слов. Женщина вздохнула, потянулась к пачке сигарет, помяла ее в пальцах и снова отложила, а потом с сожалением добавила: — Извините, вам наверно все это совсем не интересно. Я так много болтаю, потому что очень волнуюсь. Обычно я не такая, просто… в последнее время сама не своя. Ванда слушала, не смея перебивать, и украдкой смотрела на некогда красивое, но теперь невыносимо измученное лицо Наташи. Горе ее совсем не красило, но в ней по-прежнему оставался особый внутренний шарм и нечто несгибаемо-сильное. Это нечто восхищало Ванду, заставляя все больше проникаться к новой знакомой сильной, почти дружеской симпатией. — Я говорила с полицейскими и с семьями тех детей, которых вы спасли в Мозес-Лейке. Все они твердят, что вы настоящая волшебница, потому что сделали практически невозможное. Мне тоже очень нужна ваша помощь, потому что больше мне действительно некуда идти. Не дожидаясь ответа, Наташа потянулась к картонной папке и вынула оттуда затертую по углам фотографию. — Человек, которого я очень сильно люблю, пропал… — она перешла на шепот, судорожно сглотнула и бережно положила на стол мятую фотокарточку, осторожно пододвигая ее к Ванде кончиком пальца. — Это случилось восемь месяцев назад. Мы тогда жили в Мичигане, только купили дом и даже собирались пожениться, но однажды он просто куда-то исчез. Со снимка Ванде счастливо улыбалась молодая пара: кудрявая Наташа в легком летнем платье и темноволосый мужчина, нежно обнимавший ее за плечи. В свете пыльного торшера бумага слегка отливала глянцем, и от этого голубые глаза незнакомца блестели, словно живые. — Его зовут Джеймс, — в голос Наташи незаметно пробралась безнадежная тоска. Она наспех вытерла собравшиеся в уголках глаз слезы, словно стыдясь, что кто-то их увидит, и продолжила уже сдержанно и почти бесстрастно: — Полиция прочесала весь штат, но так ничего и не обнаружила. Джеймс… он забрал с собой только бумажник и походный рюкзак, поэтому детективы первым делом заявили, что он просто сбежал. К другой женщине или просто ушел от меня, даже не объяснившись, но я этот бред и слушать не стала. Он не такой, понимаете? Он бы так не поступил, здесь замешано что-то другое, я это чувствую. Ванда водила подушечками пальцев по фотографии, разглядывая лучистую улыбку Джеймса. От него веяло добром и внушительной внутренней силой, но больше ничего снимок дать не мог — в потертой карточке хранилось лишь яркое воспоминание да терпкая горечь чужой скорби. — Вы не против, если я закурю? — спросила Наташа, внезапно прервав свою печальную исповедь. — Я очень нервничаю, а это меня успокаивает. Ванда не смела возражать и коротко кивнула. Пока женщина непослушными пальцами пыталась выудить сигарету, к столу подлетел заскучавший Пьетро и с интересом заглянул на снимок. — Я могу узнать, жив он или нет, — предложил он, брезгливо фыркая от повалившего табачного дыма. — Если найду его в своем мире, приведу к вам. Если нет, то можешь обрадовать милую леди тем, что ее благоверный все еще ходит по этой бренной земле. Ванда медленно моргнула в знак согласия. Пьетро воспарил над комнатой и вскоре скрылся из виду, скользнув сквозь крышу наверх. — Я знаю, что прошло уже очень много времени, — Наташа жадно затянулась и облизала пересохшие губы, — шансы найти его живым практически равны нулю, но мне нужно знать, понимаете? Эта неизвестность меня изводит. Мне просто нужны ответы, хотя бы какие-то. Все, к кому я обращалась за помощью, либо в открытую лгали мне прямо в глаза, либо отказывали, не желая браться за такой безнадежный случай. Я нанимала частного сыщика — он прислал мне баснословный чек и фотографии, на которых был кто-то отдаленно похожий, но совсем не мой Джеймс. Я ездила по всей стране, была у гадалок, медиумов, шаманов и экстрасенсов, но никто, никто из них не пролил на это дело даже крупицу света. Они все бросались уже осточертевшими мне общими фразами, твердили что-то об опасности и заблудшей душе, одна колдунья даже заявила, что на мне венец безбрачия и все мужчины будут сбегать от меня чуть ли не накануне свадьбы. Она безрадостно усмехнулась, щелчком стряхнула в стакан собравшийся на кончике сигареты пепел и утомленно провела ладонью по лицу. Ванде стало ее искренне жаль. Наташа казалась сильной, но сломленной, словно с каждым днем катилась все глубже и глубже в черный омут своего отчаяния, потому что, как бы яро не старалась, держаться уже не могла. — Мне нужно время, — проговорила Максимофф. — И что-нибудь из его личных вещей. У вас есть? Наташа наклонилась к спрятанной под кроватью дорожной сумке и, притянув ее ближе к ногам, начала выкладывать содержимое одного из отсеков себе на колени. — Все, что пожелаете. Зубная щетка, рубашка, расческа, даже запонки есть и мобильный телефон. Я вожу все это с собой из города в город как ненормальная… — она с отвращением отбросила шипящую сигарету и устало уронила руки на горстку разложенных вещей. Ванда оторвала взгляд от фотографии и закрыла глаза, пытаясь уловить в новых предметах теплые волны чужой души. Они были сильными, но часто сбивались мелкой рябью помех: в душной прокуренной комнатенке все насквозь пропиталось Наташиной печалью, и поймать в ней что-то от Джеймса было практически невозможно. — Давайте расческу, — наконец, решила Ванда. — И рубашку. Наташа покорно протянула ей вещи. Она помяла в руках мягкую клетчатую фланель, коснулась пальцами зубцов расчески и ловко завернула все в небольшой сверток. — Мне нужно время, — повторила Ванда. Ее собеседница понимающе кивнула. — Мне завтра на работу к десяти. Мы можем встретиться в девять в закусочной на Мейн-стрит? — Конечно, — Наташа словно ожила, ее глаза загорелись, а руки коротко дрогнули от нахлынувшего волнения. Она вдруг вскочила с места, сорвала с крючка у двери дамскую сумочку и принялась вынимать оттуда мятые купюры. — Большое спасибо за помощь, я и не знаю, как вас благодарить. Сколько я должна? Тут немного, где-то сотня, но завтра, как только я найду банкомат… — Перестаньте, — перебила ее Ванда, — я не возьму ваших денег. И благодарить меня не за что, я ведь еще ничего не сделала. Наташа еще какое-то время пыталась вложить ей в руки и карманы ворох двадцатидолларовых бумажек, но Максимофф упрямо отбивалась, пятясь к двери и выставив перед собой свернутую рулоном рубашку, точно щит. Новая знакомая проводила Ванду под зонтом до самого джипа и в конце концов уговорила взять пару перчаток взамен испорченных. Они распрощались до завтра и, выезжая с пустой мотельной парковки, Максимофф была уверена, что этой ночью им обеим едва ли удастся уснуть.

***

Без Пьетро в трейлере было непривычно пусто, и даже вкрадчивый треск радиоприемника не спасал от внезапно воцарившейся холодной тишины. Остаток ночи Ванда провела гуляя в обрывках воспоминаний возлюбленного Наташи и пытаясь собрать из кусочков цельную картинку. Джеймс был хорошим. О таком парне, как он, мечтала, пожалуй, каждая вторая девчонка. У него было дружелюбное, красивое лицо, душа — открытая и чистая. Ванда чувствовала в нем нечто сильное, благородное и даже отважное. У него словно был врожденный инстинкт защищать и заботиться; он любил Наташу всем своим существом, самой искренней и трепетной любовью, на которую только был способен человек. Чем дольше Ванда бродила в фантомном сиянии его души, тем больше он ей нравился и тем сильнее становилось желание помочь Наташе его отыскать. Однако было в Джеймсе что-то еще. Нечто чуждое и отталкивающее, но это нечто будто пришло откуда-то извне и, точно паразит, пустило отравленные корни прямо в его разум. Он это чувствовал. Это лишало его покоя, и Ванда, сидя в глухой пустоте своего крохотного домика, сама ощущала терзавшие его рассудок тревоги. Пьетро прибыл на рассвете. Скользнул блеклой тенью через окно и свернулся на кровати рядом с задремавшей сестрой. — Среди мертвых его нет, — сказал он, когда Ванда ненадолго проснулась. — Отдохни, Вэнди, тебе нужно набираться сил. Вокруг плотным облаком витал дух чужой жизни, и Ванда, будто пьяная, пыталась вытолкнуть оттуда свое неподатливое тело и мутное от полудремы сознание. Она аккуратно уложила рубашку и расческу на прикроватный столик и собиралась уже последовать совету брата, в надежде урвать хотя бы пару часов сна, но внезапно ее захлестнуло жгучей волной стойкого, почти осязаемого воспоминания. Видение было настолько живым и ярким, что у Ванды закружилась голова и защипало язык. Фрагменты из жизни Джеймса пролетали сквозь нее, гулким набатом отдаваясь в ушах, и в каждом из них она видела лицо, отпечатавшееся на изнанке век горящим узором. Лицо это Ванде было знакомо. Она узнала его даже сквозь время и разделявшее их немыслимое расстояние, потому что тот, кому оно принадлежало, когда-то давно вырвал ее из лап самой Смерти. Это был он, неизвестный раненый солдат, которому маленькая соковийская девочка теперь навеки была обязана жизнью. В воспоминаниях Джеймса его было так много, что Ванда почти им дышала, нет, даже задыхалась, обхватив горло трясущимися руками и лихорадочно вращая белками невидящих глаз. Напоследок чужая память подарила Ванде имя, неустанно повторяя которое она и забылась тяжелым беспробудным сном.