Нарцисс

Пруссия добирает последнюю цифру на домашнем телефоне и вслушивается в мерзкие протяжные гудки. Ту-у, ту-у, ту-у. На четвертом гудке трубку снимают. Слишком рано: это наверняка взял Саксония. — Алло? — И правда он. — Здорово, Сакс. Всё в силе? Придете завтра к нам? — Да, мы пока остаемся в Берлине. Только Гессен вряд ли сможет прийти, или подойдет попозже. У него дела. — А не охр... обалдел ли он часом? Так ему и передай. Что это ещё за дела? — возмущается Пруссия. — Дела в щенячьем приюте, — отвечает Саксония, будто не замечая его оговорки. — Ты правда хочешь подробностей? — Нет, нет, я тебя понял, — равнодушно отвечает Пруссия. — Скажи ему, чтобы пришел, потому что Австрия испечет его любимый торт. Ну, Чёрный лес. — Может не подействовать, — предупреждает Саксония. — Австрия у него сейчас не в авторитете. Он только недавно упрекал Гессена, что тот тратит слишком много времени на щенков. — Тогда примени тяжелую артиллерию и скажи, что Людвиг очень расстроится, когда узнает, что он не придет. — Ты жесток, — Саксония смеется в трубку. — Но я всё передам. — Отлично. Увидимся. И не забудь свои фирменные лейпцигские жаворонки. *** Пруссия любил сласти Саксонии — и даже Австрии, если уж на то пошло, но он ни за что не признается в этом, — хотя для него они никогда бы не сравнились со сластями Германии. Но Пруссия ненавидел, если сласти начинали не есть, а обсуждать — и это было любимое занятие Германии, Австрии и Саксонии, когда они собирались вместе за столом. Вот и в этот раз всё началось с невинного вопроса. Один из них — уже и не разберешь, кто именно — спросил, откуда у другого этот рецепт, где он так долго его прятал и что за таинственный ингредиент придает выпечке такой богатый вкус. Как обычно, разговор вылился в полуфилософское рассуждение о самой эстетичной кондитерской насадке и эталонной консистенции глазури. Хорошо, что им всё-таки удалось заманить Гессена на ужин, а Австрию в последний момент уговорили испечь ему Чёрный лес. Теперь Пруссия мог переглядываться угрюмыми взглядами не только с Баварией, но и с Гессеном. Среди братьев у него была самая нежная душа и самый суровый вид: за напускной угрюмостью — это к нему. В знак солидарности каждый из них лакомится одним из лейпцигских жаворонков Саксонии. Они уже за обе щеки уплели где-то четверть этого пирожного блаженства. Треть бретцелей, которые приготовил Германия, тоже разобрали, Чёрный лес Австрии пока не трогали — это к десерту; первый и последний кусок по традиции оставался за Гессеном. Бавария, Гессен и Пруссия приготовили к столу более сытные блюда: с Баварии — мюнхенские колбаски, с Гессена — касселер, а с Пруссии — кёнигсбергские клопсы. Они вообще толком не поняли, с какой стати начали жевать пирожные, которые уж точно не походили на первое блюдо. Ах, да, с такой стати, что пришел Австрия и всех заболтал. Они сидели за столом совсем недолго, но Бавария, Пруссия и Гессен имели стойкое убеждение, что к семейным ужинам надо хорошенько, как следует проголодаться — так они и поступили. А теперь их тарелки пустовали, не считая пары закусок. (— Давайте пока выпьем вина, поболтаем — совсем немного, ну! Я так давно вас не видел! — с восторгом предложил Австрия. Саксония и Германия энергично закивали, и тогда Австрия с Германией вызвались пойти на кухню, чтобы выбрать вино. — А мне пива! Пива, слышите! — кричит Бавария им вдогонку. — Лютц, скажи ему! Австрия и Германия одновременно оборачиваются в коридоре и смеряют его недобрым взглядом. Бавария смиряется. — Вот так воспитываешь их, воспитываешь, а потом они поят тебя вином, — бурчит Бавария себе под нос, когда Австрия и Германия уходят. А Пруссия смотрит то на него, на его грубое лицо и взъерошенный ёжик соломенного цвета на голове, то на спину Австрии, удаляющегося с грацией балерины — и в очередной раз спрашивает себя, как у этого невежи могла вырасти такая... утонченность. Затем его взгляд приковывает изящная рука Саксонии — тот аккуратно поправляет двумя пальцами манжет. Длинные волосы достают ему до лопаток: они слишком гладкие и ухоженные на вид, порой даже не верится, что настоящие. Когда он заканчивает поправлять манжет, то от скуки изящно сжимает теми же пальцами тонкую ножку пустого бокала. И тогда Пруссии не в первый раз чудится, что на самом деле Бавария принимал в воспитании Австрии куда меньше участия, чем могло бы показаться). Гессен не выдерживает первым. — Кхм. — Он пробует привлечь к себе внимание заболтавшихся братьев. — Кхм-кхм! Бавария хватает его за плечо: «Я с ними разберусь». — Эй, народ. А вы не слишком налегаете на вино? — И на разговоры о еде. Вместо... еды, — неловко добавляет Гессен. Когда на них оборачивается только Австрия, а Саксония продолжает болтать с Германией о разнообразии настроек духовки, Пруссия прибегает к подлости: — Саксония, твои жаворонки исчезают быстрее, чем я, — громко и невыразительно говорит он. — Нет-нет, видишь ли, это не самая оптимальная температура для... Что?! — опешивает Саксония. Германия хмурится. За последние несколько дней Пруссия изрядно достал его шутками про исчезновение. И теперь ему точно не узнать, какая же температура всё-таки оптимальная. — Что-что, то, — улыбается Пруссия, — черный юмор всегда действеннее обычного. — Он отодвигает свой стул. — Всё, хватит с нас голодовки. Вы как хотите, а я пошел за первыми блюдами. Бавария негромко, наигранно аплодирует ему. Пруссия откланивается перед благодарной публикой и встает из-за стола. — Я помогу, — отзывается Германия. Гессен тоже хочет помочь, но Германия мягко улыбается и с интонацией заботливого племянника напоминает ему, что он гость. Гессен млеет и расплывается по стулу от своей маленькой радости. Да, по лицу видно, что он пришел за этим: уж очень ему нравилось, когда Германия обращался с ним, как с любимым дядюшкой. Пруссия уходит первым. Когда Германия входит в кухню, Пруссия уже достает из микроволновки разогретую тарелку с клопсами. Германия подходит к нему со спины, крепко сжимает его бока обеими руками, и Пруссия чуть вздрагивает от неожиданности. Большие пальцы Германии упираются ему в ребра. — Мы это уже обсуждали, — сердито шепчет Германия, чтобы никто не услышал их за пределами кухни. — Не смей так шутить. Я даже готов терпеть твои шутки про смех и грех, но только не это. — Он мягко проводит руками по бокам Пруссии. — Если это правда случится... Вздох. — Лютц. — Пруссия разворачивается и накрывает его руки своими. — Я тебя понял. Просто я стал думать, как бы заткнуть Саксонию, и это было первое, что пришло мне в голову. — Пруссия пожимает плечами. На лице Германии написано: «меня не проведешь». Он знает: раз это первое, что пришло Пруссии в голову, раз он всё время так шутит, значит, он постоянно думает об этом. — Идем, а то гости с голодухи сожрут нас, — хмыкает Пруссия. Он коротко, крепко целует Германию в губы и уходит, прихватив с собой тарелку с горячими клопсами. Германия застывает на месте. Ещё бы он не застыл. Видно, не привык, что Пруссия стал чаще касаться его, стал целовать как-то по-другому, как никогда раньше. («Как в последний раз», не хотел признаваться себе Пруссия). Германия хватает большую тарелку со шницелями, разогревает её и идет за Пруссией. Германия ещё из кухни слышит, как он хвастается своими клопсами перед гостями. Через несколько минут они вдвоем управляются с расстановкой блюд и садятся за стол. Германия занимает свое место между Австрией и Пруссией; Саксония сидит напротив Германии, между Гессеном и Баварией, и с предвкушением смотрит на обилие застольных блюд. Его радует прежде всего красивая картинка. Перед тем, как начать трапезу, Германия на минуту останавливается, чтобы оценить всю красоту их трудов. Они с Пруссией готовили целый день — основные блюда, супы, салаты, закуски, выпечка. Пруссия был особенно хорош в готовке, когда дело касалось рыбы или мяса. Австрия предлагает помолиться — по праздникам он всегда это предлагает, хотя его предложение исходит скорее из уважения к традиции, нежели из искренней веры в неё. На дворе первое октября, и они вроде как собрались отпраздновать католический в своей основе Праздник урожая, а среди них только двое убежденных католиков — Бавария и сам Австрия. Но все из солидарности складывают руки в молящемся жесте и с минуту молчат — Австрия читает молитву вслух. Бавария нетерпеливо потирает руки. Все они знали, какая у него была молитва перед едой, и что сейчас он на самом деле произносил про себя: «Боже, благослови меня и мое пиво». Пиво Пруссия ему всё-таки принес — тоже из солидарности. Обычно он зажал бы для Баварии и последнюю каплю, но их совместная и нелегкая борьба за ужин заслуживала уважения. Изголодавшиеся Бавария и Пруссия принимаются за еду с излишним увлечением, а у Гессена бегают глаза, и он внимательно наблюдает, с какой скоростью едят другие. Гессен тоже наверняка голоден, но он решает последовать сдержанному темпу Саксонии, Германии и Австрии. — Мм, — насмешливо тянет Бавария, показательно ковыряя вилкой в тарелке, — а клопсы не так уж плохи. Пруссия застывает над своей тарелкой и громко откладывает столовые приборы в сторону. У него страшные, круглые глаза. — Не так уж плохи?! — вскрикивает он. — Да ты свои дурацкие колбаски вообще пробовал?! — Пруссия надеется, что никто не помнит, как за пару минут до этого он жевал колбаску и чуть не облизал пальцы. — Если перестанете ругаться прямо сейчас, то первыми получите по куску моего касселера, — спокойно предлагает Гессен. Черт, касселер у него и правда был очень вкусный, почти как у Германии. Гессен испокон веков клал туда какие-то дорогие пряные травы и коптил мясо исключительно на углях. — Не пытайся меня подкупить, Гессен! — возмущается Пруссия. — Это дело чести! Германия легонько толкает Пруссию плечом. Он слишком раскричался. — Господи, Гил, да ты на мои провокации ведешься с... дай-ка подумать, с самой Реформации! — гогочет Бавария. Саксония и Австрия строго глядят на него. — Кстати, во хохма-то, — продолжает он, — про нас хоть анекдот слагай: заходят в бар два католика, три протестанта и их неопределившееся детище... Пруссия и Бавария одновременно хохочут, забыв мимолетную обиду за шуткой. Австрия, Саксония и Гессен широко улыбаются. Германия со скромной ухмылкой глядит в свою тарелку. — Не в бар, а на Праздник урожая, — улыбается Пруссия. Хотя для него разница невелика. — Ты серьёзно пытаешься убедить нас, что решил отпраздновать католический праздник? Ты-то и протестантские празднуешь через один, если выпивка найдется. — Ай, заткнись, Бавария, — Пруссия небрежно машет на него рукой. — Хм. А Бавария прав, — вставляет Австрия. — Что-то тут неладно. Признавайся, в чем дело, Пруссия. Пруссия коротко переглядывается с Германией, чтобы тот разрешил ему выдать их маленькую тайну. Германия одобрительно кивает. — Как будто ты не понимаешь, что это просто предлог собрать всех вместе, пока вы в Берлине, — устало объясняет Пруссия. — Если через два дня большинству из нас суждено сдохнуть, то я хочу хотя бы развлечься напоследок. И напиться. Мне нужны зрители. — Он усмехается и пронзает надкусанную колбаску вилкой. Если уж быть совсем честным, то Пруссия любил всех этих несносных зрителей чуть больше, чем следовало бы хорошему актеру. Господи, даже Австрию и Баварию! И кто знает, через два дня может наступить его... их последнее представление. Он, Бавария, Саксония, Гессен — все они отправятся в одну могилу. Австрия, само собой, останется. И по большому счёту этот балбес даже способен о себе позаботиться, когда не страдает топографическим кретинизмом. Бавария может быть за него спокоен и уйти с миром. В крайнем случае, за его младшим братом приглядят Венгрия и Германия. Но кто приглядит за Германией, если ему на шею готова сесть вся Европа? Бавария переваривает то, что сказал Пруссия — кажется, что вместе с едой. Поначалу взгляд у него рассеянный, но Бавария быстро берет себя в руки. — Раз ты хотел оторваться по полной, надо было заваливаться к нам с Саксонией, — хмыкает он. — У меня общепризнанно лучшие пьянки в Европе. И Октоберфест, в конце концов. — Я в этом не участвую, — открещивается Саксония. — Эх ты... и твой кофе, — нежно подтрунивает Бавария. Вот уж от кофе-пьянки Саксония бы ни за что не отказался. — Ты и твое пиво, — мягко вздыхает Саксония. Они хотят сказать что-то ещё, пошутить, но засматриваются друг другу в глаза с какой-то одной им понятной печалью. Послезавтра они оба могут исчезнуть — или, что ещё хуже, исчезнет только один из них. Больше никакого пива и кофе в их опустевшем доме — быть может, только Австрия, который придет за оставшимися вещами. Саксония старается незаметно взять Баварию за руку под столом, но все это видят. И понимают. — Ну-у, признай, Сакс. Всё-таки лучшие пьянки в твоей жизни были либо у меня, либо из-за меня, — Бавария придвигается к Саксонии ближе, плечом к плечу. Его стул скрипит, их пальцы переплетаются сильнее. — Только потому, что ты привык таскать меня с собой на Октоберфест, — Саксония закатывает глаза, но улыбается. Все знали, что в глубине души он любил таскаться на Октоберфест. Пруссия глядит на них и качает головой. Неужели он тоже вот так ведет себя с Германией? — Я охр... — начинает он, но Саксония тут же смеряет его взглядом. — Я просто обалдеваю с твоего самомнения, Бавария. Вот каждый раз обалдеваю. Они улыбаются. Австрия в кои-то веки соглашается с Пруссией — о самомнении Баварии он знал почти столько же, сколько Саксония — и припоминает какую-то забавную историю на этот счёт. У Гессена загораются глаза. Сам Бавария посмеивается в нужных местах рассказа, но, кажется, не очень-то слушает Австрию. Саксония не отпускает его руку под столом — судя по их позам, она лежит у него на колене. Они с Баварией стараются поменьше глазеть друг на друга, но выходит никудышно. Пруссия наблюдает за Гессеном. Когда он улыбался, кожа натягивалась и морщилась у него на лице так, что улыбка превращалась в оскал: всё из-за ужасающего шрама в пол-лица. Когда же Гессен действительно скалился, то походил на волка. Но сейчас ничто не искажало его лица:он умиротворенно глядел на Баварию и Саксонию — кто-нибудь вообще слушал Австрию? — и мягко, непринужденно улыбался. Покореженная кожа совсем чуть-чуть стянулась у его щек. Пруссия чувствует дыхание Германии на своей шее. — Думаешь, они всегда были такими? — шепчет он ему на ухо. Он имеет в виду Баварию и Саксонию. — Да, — хмыкает Пруссия. Ему тоже хочется придвинуться к Германии, но он боится вцепиться в него и страшно завыть. — После того, как ты подписал ту бумажку, у них практически второй медовый месяц, — шепчет он. — А был и первый? Пруссия не отвечает, только ухмыляется. Ещё как был, Германия и сам знает. — Скажем так: воссоединение пошло им на пользу. — Просто... — Германия мнется, с опаской оглядывается по сторонам, — пойдет ли оно нам на пользу? Пруссия чуть не давится куском колбаски. — Лютц, ты сомневаешься сейчас? Серьёзно? — Нет, нет. Знаю, так надо... — торопливо шепчет Германия, — но я не хочу тебя терять. Он решительно хватает Пруссию за руку. Сейчас у Германии невероятно грустные, почти детские глаза, ожесточенные усталыми складками: как небо, в котором вот-вот разорвется снаряд. — Не потеряешь, — шепчет Пруссия и щекочет его ладонь, — так или иначе — не потеряешь, обещаю. Даже если я умру, то растворюсь в тебе, а если не умру, то... то ура. Германия тоже плотно переплетает их пальцы под столом, перемещает их руки себе на колено, будто пытается скрепить обещание Пруссии. — Да вы достали со своими разговорами о смерти, — взрывается острый на слух Гессен. Он мрачно зыркает на пристроившихся друг к другу Баварию и Саксонию, Германию и Пруссию. — Один неудачно пошутил, а остальные подхватили! — Это я неудачно пошутил? — возмущается Пруссия. Гессен будто выдергивает его из тепла, разливающегося в их скрепленных ладонях. Гессен мотает головой. Конский хвост на его голове покачивается туда-сюда. — Ну, если верить Австрии, до шуток Баварии ты ещё не опустился, — улыбается он. Австрия улыбается вместе с ним. — До моих шуток сначала надо подняться, — возражает Бавария. — Послезавтра четверо из нас могут подняться на самые небеса, ага. Вы как, уже написали завещание? — будто мимоходом интересуется Пруссия, запихивая в рот картофелину. Она давно остыла. Наверное, уже всё на столе остыло. — Гилберт, — предупреждает Германия. Пруссия прожевывает картофелину. — Нет, мне просто интересно, кто как готовится к полунеизбежному, если готовится. Ну же, поделитесь, — кривится он. Разговоры о смерти им не нравятся, ха-ха. А о ней и нечего говорить: рано или поздно её придется просто принять и ждать, как запоздалую гостью. Тишина, переглядки, печальное возмущение на лицах, скромный кашель Австрии. А затем Саксония мягко улыбается ребячеству Пруссии и отвечает за себя: — Я счастлив, — тихо говорит он. Все смотрят на него с недоумением, но… кажется, понимают, что Саксония имеет в виду. — Я был счастлив прожить эту многовековую жизнь. Я возьму у неё столько дней, сколько она мне предложит. Но если послезавтра для меня всё кончится, я буду знать, что после меня мир не остановится. — Саксония смотрит на Германию и Австрию, как на свое наследие. — И этого достаточно. Пруссия придерживает голову рукой, чтобы не расползтись по столу, будто поверженная статуя. — А как же великие свершения? — безразлично спрашивает он. Он и сам всё знает, но ему просто хочется услышать ответ, загнать Саксонию в тупик. — Предназначение нации? — Наши предназначения сидят прямо перед нами, — отвечает Бавария. Его взгляд рассеянно скользит по лицам Австрии и Германии. — Кто бы мог подумать, что я увижу падение двух любимых мной империй и выживу. Может, и в этот раз повезет. Рядом с ним раздается тихий смешок. — Я тоже так думал, когда рванул в Новый свет во времена Войны за независимость Америки. И когда меня расчленили на четыре части, — напоминает Гессен, указывая на свой шрам. — Но в итоге-то повезло, черт возьми. Невероятно повезло. Резкий скрип отодвигающегося стула. Австрия не выдерживает: он встает из-за стола, подходит к Баварии и крепко обнимает его. Одной рукой он пытается обвить плечи сидящего рядом Саксонии. — Роди... — выдавливает из себя Бавария. — Помолчи, — перебивает Австрия. — Пожалуйста. Ему всё-таки удается протянуть руки к обоим своим опекунам и обнять Саксонию: тот льнет к мягким рукам Австрии. Вида этой картины не выдерживает и Гессен. Он шумно вздыхает, поднимается из-за стола и пытается пристроиться к ним сбоку. — Эй. Подвиньтесь. Австрия усмехается, притягивает Гессена к себе и пытается обнять всех троих. Проходит несколько секунд. Все они отвлекаются друг от друга и выжидающе смотрят на Германию с Пруссией. — О господи, да что на вас нашло? Один распустил нюни, а остальные их подхватили! — с нахальной улыбкой передразнивает Пруссия. Он немного обижен, что никто — например, Германия — не схватил его в ту же секунду, когда Австрия обнял Баварию. Но этого и не нужно. Развели тут телячьи нежности. Но Германия — Германия, ничего не понимающий в чувствах, но ведомый ощущением общности — качает головой и встает из-за стола. Он тянет Пруссию за собой, а тот делает вид, что просто-напросто не может вырваться из его сильной хватки, и повинуется лишь поэтому. Когда к обнимающимся подходит Германия, все разом вскакивают и кидаются обнимать его. Германия прижимает Пруссию к одной груди — где сердце; Австрию — к другой, Баварию и Саксонию — к плечам. Бедняга Гессен пристраивается позади всей этой кучи малы, но он доволен тем, что братья компактно наслоились друг на друга, и теперь Гессен может широко раскинуть руки, чтобы обхватить их всех разом. Они так и стоят, несдержанно обнявшись, совсем не по-немецки. Возможно, послезавтра никто из них уже и не будет толком знать, что означает «по-немецки», но это будет послезавтра. А до тех пор Германия закрывает глаза и крепче сжимает своих братьев в объятии.