Предания старины

Боль

— Большего я, к сожалению, сделать не могу, госпожа Акорос! — развел руками доктор. — Господин здоров, ну, я имею в виду, тело его — здорово. Что касается духа… его явно что-то гнетет, госпожа, какая-то тоска. — Как же ему помочь? — спросила Акорос, тихо вздохнув. — Постараться, сударыня, отвлечь господина Норова от тех мрачных мыслей, что гнетут его. Акорос вздохнула еще раз: — Благодарю вас, господин доктор. И… извините, если мой брат был излишне резок с вами. — Если что-нибудь потребуется, госпожа, — поклонился доктор, — только дайте мне знать. — Еще раз примите мою искреннюю благодарность, господин доктор, — отозвалась Акорос. — Аклеб! — позвала она служанку. — Проводи господина доктора. Когда врач ушел, она прошлась взад-вперед по комнате, какое-то время смотрела в окно, наблюдая за тем, как садовник посыпает песком дорожки. Прошел уже почти целый год с того дня, когда Норов выгнал своего сына из дома. Поначалу Акорос думала, что отец и сын вскоре помирятся, мало ли чего не случается с родными людьми. Норов и раньше ругал сына за те или иные провинности и прегрешения, тот обижался на отца, но очень скоро они оба понимали, что погорячились и в доме вновь наступали мир и покой. Но в этот раз все было гораздо серьезнее, по крайней мере, так считал Норов. Акорос с одной стороны понимала брата, ей тоже было не по душе решение любимого племянника жениться на особе, мягко говоря, сомнительной репутации, но с другой, она не могла смириться с тем, что брат открыто говорил о том, что не желает больше знать Нушрока и не считает его отныне своим сыном. Первые две недели после отъезда Нушрока Акорос надеялась, что кто-нибудь из них двоих поступится своей гордостью, сделает, как говорят, шаг навстречу. Она просила Норова написать сыну хотя бы затем, чтобы узнать, как у того дела, как он устроился в столице, и что он думает делать дальше. Норов же ответил, что, дескать, его сын мертв, а сестра пусть катится ко всем чертям, раз она не понимает простых слов. Акорос обозвала Норова бесчувственным грубияном и написала Нушроку сама. Ответ ей пришел через две недели; племянник писал, что он пребывает в добром здравии, и очень скоро отправляется в довольно длительный поход по делам службы. Ни о женитьбе, ни даже простого упоминания о своей невесте в письме не было. Акорос ответила племяннику, что желает ему вернуться как можно быстрее с победой, о чем она будет молиться, а если его молодой жене вдруг понадобится помощь, то она может рассчитывать на Акорос. «Как бы там ни было, — писала Акорос, — помни, что я очень люблю тебя, мой дорогой мальчик, и всегда буду на твоей стороне». Ответа не было довольно долго, Акорос начала волноваться, но когда она уже была готова сама ехать в столицу, чтобы повидаться с Куапом и выяснить у него, не случилось ли непоправимого (все-таки первому министру наверняка известно гораздо больше, чем им), в замок пришло письмо от Нушрока. Он благодарил тетку за участие, уверял, что жив и здоров, с ним ничего не случилось. «Что же касается моей так называемой невесты, моя дорогая тетушка, — было написано в письме четким почерком племянника, — то давайте считать, что это было наваждение, которое уже рассеялось. У меня нет ничего общего с этой женщиной, эта страница моей жизни перевернута. И я, с вашего позволения, не хотел бы больше касаться этой темы.» Норов, узнав об этой переписке пришел в ярость. — Ты, вопреки моему запрету, пишешь письма этому мерзавцу! — кричал он, меряя широкими шагами комнату. — Что значит «твоему запрету»? — мгновенно вскинулась Акорос. — Я, как мне кажется, не твоя твоя служанка или рабыня, Норов, и не маленькая девочка, чтобы ты диктовал мне, что я должна делать! — Я запретил общаться и даже упоминать имя этого неблагодарного в своем доме! — бушевал Норов. — Этот «неблагодарный» — твой сын и мой единственный племянник! Я люблю его, нравится тебе это или нет. Ваша ссора касается только вас двоих, мой милый, а я с Нушроком не ссорилась. И потому я буду писать ему письма. — Мой сын умер! — Норов со всей силы стукнул кулаком по столу. — Нет! — крикнула Акорос. — Я не желаю слушать этот вздор. Твой сын — жив, Норов, и не смей говорить такие гадости, я тебе не позволю! — Это мой дом! — высокомерно взглянул на нее брат. — И потому любой, кто живет под этой крышей, обязан выполнять мои приказы. — Это дом моего отца, — парировала Акорос. — И на случай, если ты забыл, по завещанию нашего батюшки я имею на него равные с тобой права. Так что, мой милый Норов, в своем доме я буду делать то, что считаю нужным. Норов ничего не ответил, смерил ее уничижительным взглядом и вышел, от души хлопнув дверью. После Акорос много раз пыталась переубедить брата, но он лишь грубил в ответ. Правда, один раз Аклеб шепнула ей, что своими глазами видела, как Норов, засидевшись у себя в кабинете за полночь, что-то писал. — Клянусь вам, госпожа моя, — божилась верная Аклеб, — сама видела! Господин сидел за столом и писал, а когда закончил, запечатал письмо да вздохнул так тяжко! Ежели хотите, госпожа Акорос, я выведаю у Кочревса, кому он писал, но что-то мне подсказывает, что нашему юному господину! Собственно говоря, больше ж и некому. — Дай бог, — задумчиво отозвалась Акорос. Позже она сама расспросила камердинера брата, и тот подтвердил, что хозяин писал в гвардию его величества. — Причем, — чуть понизив голос, добавил старый слуга, — это уже не в первый раз! — И что же, — уточнила Акорос, — ответа не было? — Ни на одно из его писем, госпожа, — вздохнул Кочревс. Акорос хотела было сама все узнать у брата, но он заявил, что никаких писем «этому неблагодарному предателю» не писал, и пусть сестра не донимает его глупостями. Она написала обо всем племяннику, но он также проигнорировал ее слова об отце, хотя о себе, напротив, в каждом письме рассказывал довольно подробно. Дни шли за днями, но все в их семействе оставалось по-прежнему. А полгода назад случилось несчастье с Наравом. Акорос хорошо помнила: в тот роковой день целый день лил дождь, такой сильный, что сквозь пелену воды практически ничего нельзя было разглядеть. Ночью он лишь усилился; Акорос почти до утра не могла сомкнуть глаз, ворочаясь с боку на бок и слушая, как ветер жалобно завывает под крышей. Утром же от страшной грозы не осталось и следа, выглянуло солнце. Норов собирался после обеда проехаться верхом, а Акорос намеревалась заняться садом, давно уже следовало подстричь розовые кусты. Брат уже как раз распорядился оседлать ему коня, когда в замок примчался встревоженный слуга Нарава, который сообщил, что господину очень плохо: он вчера собрался выехать верхом, упал с лошади и, кажется, серьезно расшибся. А кроме того, он естественно промок, что немудрено по такой погоде, и у него сильная горячка. Норов и Акорос, разумеется, бросили все дела и отправились в замок Нарава. Встревоженный Абаж встретил их, рассказал то, что уже поведал им слуга Нарава и сообщил также о том, что доктор сказал, будто бы дело плохо. — Ничего, дорогой, — Акорос погладила юношу по плечу, — все обойдется с божьей помощью. — Да будет так, госпожа Акорос, — вздохнул Абаж. Нарав был практически без сознания, лежал в жару и в бреду несколько дней, и врач лишь разводил руками, говоря, что ничего поделать нельзя, нужно только ждать. Норов решил остаться пока в доме друга, пока тому не станет легче, и Акорос решила не оставлять брата одного, а кроме того, ей было безумно жаль Нарава. Она почти всю ночь просидела у его постели, время от времени гладила его по волосам, меняла прохладную повязку на лбу, и вспоминала обо всем, что с ними случилось в жизни. Под утро Нараву, как ни странно, стало легче, он открыл глаза, увидел ее и улыбнулся. — Хороший сон, — прошептал Нарав, коснувшись кончиков ее пальцев. — Ты здесь. — Это не сон, — улыбнулась сквозь слезы Акорос. — Пойду позову твоего сына, да и доктору нужно сообщить… — Подожди, — попросил он, — не уходи! Я — он протянул ей руку, — рад, что ты со мной. Если я умру сейчас, то я умру счастливым. Раз уж в жизни мне досталось так мало счастья, то пусть хотя бы сейчас… — Не говори ерунды, — покачав головой, перебила его Акорос, — с тобой все будет в порядке. Она хотела встать, чтобы пойти и позвать доктора, но Нарав вдруг сильно сжал ее ладонь, не давая подняться: — Скажи мне, Акорос, — проговорил он, устало прикрыв глаза, — почему ты тогда… порвала все… навсегда? Акорос наклонилась и поцеловала его в лоб: — Мы обязательно с тобой поговорим об этом, Нарав, но позже, когда ты поправишься. А что до всего остального… если тебе это важно, то… я очень сильно любила тебя. И наверное… все еще люблю. Нарав улыбнулся и отпустил ее руку. Врач, которого она незамедлительно позвала, осмотрел больного и сказала, что возможно, теперь он пойдет на поправку. — Ну вот, — обрадовался Норов, — слава богу. — Это обнадеживает, — согласился Абаж. Норов почти полдня просидел у постели друга, Акорос не стала им мешать, оставила одних и вышла в сад. Вечером они с братом поехали домой, Норов рассказывал ей, как они с Наравом вспоминали детство, обо всех проделках, о том, как они мечтали поженить своих детей, и у них были бы общие внуки… — Как удивительно быстро пролетело время! — вздохнул брат, когда они уже поздно вечером вернулись домой. Акорос лишь кивнула в ответ. На другое утро юный Абаж прислал им со своим слугой весть, что Нарав скончался. — Ровно в полночь, — рассказывал им Абаж уже на кладбище, — я зашел проведать его. Он попросил воды, я протянул ему стакан, он сделал пару глотков, протянул его мне обратно, потом глубоко вздохнул и… Я даже и не понял сразу, что случилось. Акорос тихо плакала, глядя на цветы, лежащие на свежей могиле. Нарав был ее жизнью, ее любовью, а теперь… она прощалась с ним, отпускала свое прошлое навсегда, и вместе с тем понимала, что ко всем ее грустным и тяжелым воспоминаниям прибавилось еще одно. — Ты знаешь, — сказал ей Норов, когда они вернулись к себе после похорон, — мне одно время казалось, что он был в тебя безнадежно влюблен. А в тот день, когда… он попросил тебя побыть немного с ним, я вновь подумал об этом. Глупость, наверное, но честно говоря, мне иногда приходила в голову мысль, что вы с ним могли бы стать неплохой парой. Особенно после того, как он овдовел, ты могла бы скрасить его одиночество. Ведь ты была ему хорошей подругой. Акорос горько усмехнулась и тихо произнесла: — Теперь все это не имеет уже никакого значения, дорогой брат. Со дня похорон Нарава Норов заметно сдал, он практически забросил все дела, передав их все управляющему, сам же целыми днями сидел у себя в кабинете, а два дня тому назад и вовсе слег. Он не покидал своей комнаты, ссылаясь на то, что у него болит голова, но на все предложения Акорос позвать доктора лишь раздраженно ворчал, что никакой врач ему не нужен. — Я здоров, — упрямо твердил он, — если не считать того, что превратился в дряхлую развалину. Но от этого, дорогая сестра, лекарства нет. Акорос, разумеется, его не послушалась, она два раза вызывала доктора, но Норов не пустил беднягу даже на порог. Но вот сегодня Акорос решительно пошла в наступление, и заявила, что если брат будет упорствовать, она велит связать его, но врач все-таки должен его осмотреть. Брат сердито посмотрел на нее, но потом все махнул рукой и покорился. К счастью, врач сказал Акорос, что ничего серьезного, просто Норов переживает упадок сил, как физических, так и душевных. Она осторожно заглянула в комнату брата; тот сидел в кресле, держа на коленях старинную шкатулку, и перебирал сложенные там безделушки. — Это письмо, — сказал он сестре, протянув ей пожелтевший от времени листок, — я написал Анидаг через месяц после нашего с ней знакомства. А она сохранила его. А вот это, — он достал из шкатулки мятую и изрядно потрепанную ленту, — твое. Ты помнишь, Акорос, у тебя была любимая кукла, и ты всегда подвязывала ей волосы этой лентой? — А вы с Наравом постоянно таскали у меня ее и прятали, — Акорос улыбнулась и села рядом. — А это что? — она протянула руку и достала из шкатулки детскую погремушку. — Это же ты сама купила, — отозвался Норов. — Ты же без ума была от племянника, и заваливала его этими игрушками. — Да, верно! — вспомнила Акорос. — Он очень любил ее. Лет до трех, наверное, заснуть без нее не мог. Норов вздохнул. — Я сегодня в его прежней детской был… Там все его поломанные деревянные шпаги, солдатики, все так, будто бы он еще дитя, и вот-вот придет туда, станет играть. Так больно, Акорос! — тихо добавил он, немного помолчав. Все ушло, и ничего уже не вернешь. Остались только эти безделушки, напоминающие о том, что я был когда-то таким счастливым. Если бы только я не наговорил сыну все, что я ему сказал… — Норов еще раз глубоко вздохнул, встал и спрятал шкатулку в шкаф. — Ты бы помирился с ним, — мягко проговорила Акорос. — Нушрок… он ведь твой сын. И ты любишь его. — Напиши ему, — пряча взгляд, попросил ее Норов, — скажи, я его прощаю. Мои письма он наверняка выбрасывает, не читая, а твои — нет. Скажи, я… жду его, пусть возвращается. Тем более, что и с той девицей он порвал… Я так скучаю по нему, Акорос! — Напиши сам, — отозвалась Акорос. — Все, что ты только что сказал мне — обо всем и напиши. Я отправлю твое письмо от своего имени, — она обняла брата, поцеловала его в щеку. — Все будет хорошо, брат! — прошептала она. Норов обнял ее в ответ, и она покинула его комнату с легким сердцем. Кажется, все складывается благополучно. Совсем скоро ее брат и племянник забудут о своей глупой ссоре, помирятся, Нушрок вернется домой, и они снова заживут все вместе — одной семьей.