Предания старины

Любовь, ненависть, ревность

Акшугял, недовольно поджав губы, смотрела на служанку, которая стояла перед ней, уставившись в пол, и нервно хрустела костяшками пальцев. Акшугял знала, что эта девица, которую, к слову, муж нанял вопреки ее мнению, сама не своя от страха и смущения. — Ну что ты молчишь, словно воды в рот набрала? — Акшугял была крайне раздражена, а в таком состоянии она была способна на любую грубость, ей было все равно, кто перед ней. — Я задала тебе вопрос: почему ты не предупредила меня об отъезде мужа? — Я ничего не знала, госпожа! — пролепетала служанка. — Я помню, вы мне велели… присматривать за хозяином и доложить вам сразу же, как он уедет. Но клянусь, я не видела, как он уезжал. Коляска ведь на месте! И конюх говорит, что… — Идиотка! — процедила сквозь зубы Акшугял. — Ни на что ты не годишься, Акшок, совершенно безголовое создание. Тебе место на улице или в дешевом портовом кабаке, а не в приличном доме. Пошла вон с моих глаз! — Как прикажете, госпожа моя! — часто моргая и пряча взгляд, отозвалась служанка. Акшугял проводила ее глазами, а затем повернулась на каблуках и бросилась в свою комнату. Но на полпути — у кабинета мужа — она резко остановилась, подумала и вошла. Осмотревшись кругом, Акшугял поплотнее прикрыла за собой дверь и тут же вздрогнула, заметив у окна своих детей. — Что вы тут делаете? — досадливо поморщилась она. — Мы хотели… — начала была дочь, но сын толкнул ее локтем в бок и перебил: — Простите, матушка, мы зашли только чтобы взять перо. Потому что мое сломалось. — Так берите скорее и отправляйтесь к себе! — Акшугял в нетерпении передернула плечами. — И не смейте больше без спросу входить сюда, занимайтесь своими делами, понятно? Ваш отец терпеть не может, когда в его отсутствие кто-то заходит в его кабинет. — Да, матушка! — хором отозвались дети. Как только за Абажем и Азокертс закрылась дверь, Акшугял перевела дух и без сил опустилась в кресло мужа. В ту же секунду она вновь почувствовала нарастающую боль в голове и сжала ладонями виски. Опять этот приступ ужасной головной боли, от которой она не сможет избавиться, возможно, до завтрашнего утра. Это началось уже довольно давно, и с каждым разом становилось только хуже; что бы она не делала, какие бы лекарства не принимала, ничего не помогало. Акшугял выматывали эти приступы, порой хотелось просто лечь и заснуть вечным сном, дабы ничего не чувствовать. Будто мало ей неприятностей! — Не могу! — прошептала Акшугял, чувствуя, как на глаза наворачиваются непрошеные слезы. — Не могу я так больше! Без малого тринадцать лет тому назад, когда она впервые переступила порог этого дома, ей казалось, что нет на свете никого счастливее нее. Тетка и дядя, родной брат ее матери, вырастившие и воспитавшие Акшугял как родную дочь, сделали все, чтобы она получила достойной воспитание и образование. Они приглашали к ней лучших учителей, а когда ей исполнилось десять, отправили в пансион для знатных и благородных девушек. Когда же ей сравнялось восемнадцать, то тетя и дядюшка, как того и требовали обычаи, нашли ей подходящего мужа. Ей очень понравился Нарав, и в мечтах Акшугял представляла себе долгую и счастливую жизнь рядом с ним. — Я обещаю, сударь, — сказала она ему в день свадьбы, — что стану хорошей, примерной женой. — Надеюсь на это, милая моя, — ответила за мужа его матушка, госпожа Ахапереч, — потому что если ты не оправдаешь моих надежд, то придется вернуть тебя твоим родственникам, как выбракованный товар. А в этом случае участь твоя будет незавидной. Свекровь посмотрела на нее в упор своими водянистыми светло-серыми глазами, отчего Акшугял сделалось не по себе. С той самой секунды Акшугял буквально из кожи вон лезла, чтобы доказать — она хорошая жена! И стоит признаться, ей это удавалось без труда. Она никогда и ни в чем не перечила свекрови, старалась без промедления исполнять все ее приказы, была вежливой и предупредительной, пусть иной раз ее охватывало жгучее желание стукнуть невыносимую старуху по голове посильнее. Хотя, если бы свекровь без конца не надоедала ей разговорами о том, что пора рожать наследника, то можно было бы и вовсе не обращать на нее внимания. Но главное, что примиряло Акшугял с придирками и сварливым нравом свекрови — это любовь мужа. Первые несколько лет Нарав действительно любил ее, он был добрым и нежным мужем, помогал ей, когда она не не справлялась с какими-либо домашними делами, старался сгладить напряженную обстановку в доме, если его мать слишком уж показывала характер. Акшугял была безмерно благодарна за это мужу и чувствовала ответную нежность к нему. Эта нежность заполоняла всю душу молодой женщины, стоило ей только лишь взглянуть на супруга. Ей больше ничего не нужно было, кроме как чувствовать себя любимой. Когда свекровь скончалась, стыдно признаться, но Акшугял почувствовала неимоверное облегчение, которое, однако ни разу никому не показала, наоборот, она поддерживала мужа, который, разумеется, страдал и переживал постигшую его утрату. Казалось, в те дни они с Наравом еще больше сблизились, и она имела полное право радоваться и гордиться собой. Вполне возможно, что муж привязался бы к ней и полюбил еще больше, но тут в их жизнь вошла эта мерзавка. Акшугял, как обычно, стоило только подумать о той женщине, почувствовала, что ее трясет от злости. Она не сразу поняла, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Да, Нарав постоянно пропадал в гостях у своего друга, но она отнеслась к этому с пониманием. Господин Норов был другом детства ее мужа, они давно не виделись, он вернулся в отчий дом после нескольких лет жизни в столице, и понятно, что друзьям было о чем поговорить и что вспомнить. Однако же, когда муж стал проявлять холодность в отношениях с ней, а после и вовсе пренебрегать ею, насторожилась и расстроилась. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что случилось, чем объяснить подобное положение вещей: у Нарава появилась другая женщина. А поездки к другу — это всего лишь предлог, чтобы усыпить бдительность жены. Акшугял чувствовала, будто ее поджаривают на медленном огне, она места себе не находила от ревности и злости. Стоило только представить мужа в объятиях другой, и ей становилось нечем дышать. Спустя некоторое время, Акшугял поняла, что бессмысленно попусту растравлять свои раны, нужно действовать, но прежде следовало узнать, кто эта негодяйка, осмелившаяся посягнуть на ее счастье. Поначалу Акшугял считала, что муж завел любовницу из столичных хищниц и ездит к ней в город, визиты к другу же — чистой воды выдумка. Но один раз она велела кучеру (заплатив ему, стоит признать, немало) проследить за своим мужем. Вечером кучер доложил, что они были в замке господина Норова, и тогда Акшугял осенило: конечно, зачем же искать пассию где-то далеко, когда буквально под боком есть такой замечательный вариант. Жена лучшего друга — все просто и банально. Кроме того, достаточно лишь взглянуть на эту женщину, чтобы понять, она ни перед чем не остановится, если ей захочется заполучить что или, вернее сказать, кого-либо в свои руки. В свое время, по слухам, она обольстила Норова и добилась своего: стала его женой, несмотря на протесты обеих их семейств. А теперь ей, видно, стало скучно, и она решила прикарманить чужого мужа. Акшугял просто задохнулась от злости: ей хотелось придушить несносную гордячку. Она и раньше терпеть не могла Анидаг. Та всегда казалась ей слишком надменной, беседовала с ней чуть ли не через силу, еле цедя слова, а теперь же Акшугял люто возненавидела ее. Она промучилась несколько дней, стараясь найти выход, и пришла к выводу, что самое лучшее — не показывать мужу вида, что ей все известно. Вдруг Нараву прискучит связь на стороне, он вернется к ней, и все пойдет по-старому. Но к ее ужасу однажды он, пусть издалека, но завел разговор о том, что может быть, придет такое время, когда они расстанутся, открыто намекнул, что не любит ее больше. Акшугял похолодела: все правда, ее жизнь медленно, но верно рушилась. Она мигом позабыла обо всем: о своей гордости, достоинстве и самолюбии. Она унижалась перед ним, словно провинившаяся рабыня перед своим господином; плакала, валялась у него в ногах и просила не бросать ее. Потом Акшугял вцепилась в него мертвой хваткой, начала целовать и… она была на седьмом небе, когда он ответил ей. Они были вместе тем вечером, и Акшугял вновь почувствовала себя счастливой, пусть это и был всего лишь призрак счастья. С того дня он навещал ее почти каждый вечер, и все разговоры об ушедшей любви прекратились, казалось, раз и навсегда. Она старалась изо всех сил, чтобы ему было хорошо с ней, и он, судя по всему, был очень доволен ею. А потом, совершенно неожиданно, случилось самое настоящее чудо. Господь услышал ее молитвы и смилостивился над ней. Она поняла, что скоро на свет появится их с Наравом дитя. И вот в тот самый момент Акшугял решила отомстить сопернице, показать ей, что она ничего не добилась, Нарав принадлежит только ей, своей законной жене. Она устроила прием в честь приближающегося Рождества, и в разгар торжества, глядя в глаза, как ей тогда казалось, сопернице, объявила, что скоро станет матерью. Анидаг, к ее вящему удивлению, радостно переглянулась с мужем, приветливо улыбнулась и поздравила ее с радостным во всех отношениях событием Либо она великолепная актриса, — пронеслось в голове у Акшугял, либо… В следующее мгновение она перехватила взгляд младшей сестры Норова и поняла, что сильно заблуждалась. Муж не сделал лучшего друга рогоносцем, нет, он всего лишь соблазнил его сестрицу. И это разозлило Акшугял еще больше. По крайне мере, если любовницей ее мужа и впрямь оказалась жена Норова, было бы не так обидно. Все-таки, как там ни крути, Анидаг была красавицей, каких мало, и она действительно способна вскружить голову мужчине, а вот Акорос — это же просто какое-то ходячее недоразумение. Как мог Нарав променять ее (ведь Акшугял ежедневно смотрелась в зеркало и знала, что является весьма привлекательной женщиной) на эту бледную немочь?! Она же ровным счетом ничего из себя не представляет — невзрачная девица, маленькая, тощая, с гладко зачесанными назад темными волосами, собранными в пучок. Кстати, сказать, неужели эта дурочка не понимает, что подобная прическа старит ее лет на десять? Но так или иначе, Акшугял торжествовала: теперь у нее на руках все козыри, она победила! Три дня муж не находил себе места, а потом… иногда Акшугял спрашивала себя, а благом ли для нее обернулась эта история? Нарав совершенно перестал ее замечать, мог молчать целыми днями, отделываясь лишь несколькими фразами. Бывать у нее в спальне он практически прекратил, заходил на полчаса, не говоря ни слова, исполнял, если так можно выразиться, свой супружеский долг, молча вставал и уходил к себе. А Акшугял потом остаток ночи плакала в подушку… Когда родился сын, а позже дочь, в из жизни не изменилось практически ничего, только Нарав с годами становился все более раздражительным и грубым. Когда третья ее беременность окончилась выкидышем, муж и не подумал ей посочувствовать, даже о здоровье ее не пришел ни разу справиться, ему было совершенно все равно. Он срывался на нее по любому поводу, оскорблял, повышал голос, всячески подчеркивал, что она — никчемна и глупа, а ему противно находится рядом с ней, и будь его воля, он давно избавился бы от нее. Детей он практически не замечал, а ей они тоже были в тягость, благо у них был няньки и гувернантки, которые занимались их воспитанием. Возможно, к такой жизни она тоже привыкла бы, но вот последние два года Нарав вновь принялся исчезать из дома по любому поводу и совсем перестал разговаривать с ней. Что бы она ему не говорила, он все воспринимал в штыки. От ссор и скандалов попросту не стало житья, даже дети это заметили и пару раз спрашивали ее, что же случилось. Акшугял не понимала, чем заслужила подобное отношение к себе, она по-прежнему хотела, чтобы Нарав был с ней и любил ее, как прежде. Ревность вновь подняла голову и не давала ей покоя ни днем, ни ночью. Что если муж снова взялся за старое, больше того — ничего у них с той женщиной не изменилось, он по-прежнему ездит к ней и врет, что навещает друга, якобы по делу. А то, что он всякий раз кричит, мол, давно уже порвал с Акорос — тоже очередное вранье. О, если бы Акшугял могла, она бы уничтожила эту негодяйку! Стерла ее с лица земли, чтобы даже следа не осталось. Она сама не знала, чего хочет добиться, но терпеть эту муку больше не было сил. И вот ровно три недели тому назад, когда Нарав в очередной раз отбыл в столицу, она тоже не стала терять времени даром, собралась и отправилась в замок господина Норова. Если служанка, вышедшая ей навстречу, и изумилась, когда Акшугял попросила позвать хозяйку, то не показала вида. Видимо, такая же лицемерка, как ее госпожа, — подумала Акшугял. — Мне сказали, вы хотите меня видеть? — равнодушно, будто на пустое место, взглянула на нее Акорос, войдя в гостиную. — Да, я пришла сказать тебе, — внутри все кипело от злости, Акшугял с трудом сдерживалась, чтобы не наброситься на Акорос с кулаками, — что ты ничего не добьешься, понятно? Оставь моего мужа в покое! Пора положить конец этой грязной истории; имей же, наконец, гордость! — Я не понимаю, о чем вы говорите, сударыня, — смерив ее взглядом, полным презрения, отозвалась Акорос. — И самое лучшее, что вы можете сейчас сделать — это удалиться. Прошу вас, покиньте мой дом! — Не прикидывайся невинной овечкой, — окончательно вышла из себя Акшугял, — имей же хоть каплю достоинства и самолюбия! Никчемная дрянь, — не помня себя, закричала она, — дешевая подстилка! Думаешь, ты нужна ему? Нет, он просто развлекается с тобой, как с низкой и продажной девкой из борделя, а ты и рада! Тебе настолько наплевать на свою репутацию, что ты готова на любые унижения?! Тебе все равно, что ты позоришь и его тоже! Какая же ты… — Хватит! — резко сжав кулаки, перебила ее Акорос. — Я не позволю тебе оскорблять меня в моем собственном доме, поэтому убирайся отсюда сию же минуту. Понятия не имею, что на тебя нашло, но давать тебе объяснения я не намерена. — Я тебя предупреждаю, — в упор взглянула на нее Акшугял, — если ты не оставишь Нарава, я пойду на все. Я убью тебя, ты поняла?! Бессовестная, когда ты успокоишься, ведь он мой муж! И всегда был моим. — Ты точно выжила из ума, — поморщилась Акорос. — Что ж, ладно. Я потрачу несколько драгоценных минут на объяснения, чтобы раз и навсегда расставить все точки над i. Так вот. У меня с твоим мужем давным-давно, без малого уже тринадцать лет, ничего нет и быть не может. И да будет тебе известно, только потому, что я сама так захотела! Да, и не смотри на меня, будто желаешь убить взглядом, я тебя не боюсь! Ты хочешь знать правду — изволь. Я первая порвала с твоим мужем, и только благодаря мне у твоих детей сейчас есть отец. Знаешь, почему? Потому что не будь у меня достоинства и гордости, как ты сейчас изволила выразиться, а будь чуть больше эгоизма, я была бы сейчас с Наравом. Мы жили бы далеко отсюда и наслаждались друг другом, наплевав на все: на чужое мнение и собственную репутацию. Не говоря уж о тебе, несчастное ты создание. Ты осталась бы одна, брошенная, опозоренная, с незаконнорожденным ребенком на руках. — Что ты несешь? — передернула плечами Акшугял. — А ты не знала, — усмехнулась эта негодяйка, — что твой муж получил тогда согласие на развод? Тебе известно, что он делал мне предложение руки и сердца, обещал увезти меня за границу? И прими я его предложение, твой ребенок родился бы незаконным, и перед ним закрылись бы все двери. Именно поэтому я положила тогда конец нашей с Наравом связи. Ради того, чтобы ваши дети не лишились отца, и ради того, чтобы он оставался порядочным человеком, помнил о своем долге. Можешь мне не верить, но с той поры между нами все кончено. А теперь — мое время и мое терпение вышли. Прочь из моего дома, Акшугял и никогда больше не смей возвращаться сюда с подобными обвинениями! Акорос, не дав Акшугял опомниться, повернулась к ней спиной и быстро вышла из комнаты. Акшугял не оставалось больше ничего, кроме как отправиться, не солоно хлебавши, домой. Она не поверила ни единому слову этой стервы, но что еще оставалось делать. Если подумать, наверное, это была глупая затея — попытаться воззвать к здравому смыслу и совести этой женщины. Как можно, если этой совести у нее отродясь не было, иначе она не вела себя, как последняя тварь! После этого разговора Акшугял чувствовала себя еще хуже, чем до него. Именно тогда эта ужасная мигрень стала мучить ее практически ежедневно, хотя раньше они донимали ее не так часто, самое большое — пару раз в месяц. Теперь же приступы становились все более длительными, а боль была поистине нестерпимой. Слова Акорос не только не успокоили ее, наоборот, она окончательно уверилась, что они с Наравом попросту морочат ей голову. Они вместе, и однажды муж доведет дело до конца: бросит ее, и она останется совсем одна, никому не нужная. Детей он, скорее всего, тоже заберет, чтобы еще больше унизить ее. Одна мысль о том, что ее сына и дочь будет воспитывать Акорос, заставляла ее в очередной раз задыхаться от злобы, и вместе с тем, трястись от страха. Она не представляла себе жизни без Нарава, детей и этого дома. Это — все, что у нее есть. Третьего дня она предприняла очередную попытку еще раз поговорить с мужем, попытаться достучаться до него. Акшугял просила Нарава одуматься и не бросать ее, ведь они вместе пожили уже целую жизнь, плохо ли, хорошо ли — это не имело никакого значения. Нарав обозвал ее безмозглой дурой и велел впредь не приставать к нему с глупостями. Акшугял, с трудом сдерживая ярость ушла к себе и, к своему стыду, сорвала злость на детях, отругав их за очередную ссору из-за пустяка. На другой день к мужу приехал, как он выразился, по делу некий господин Ноипрокс. Муж представил их друг другу, а потом, сказав, что им нужно обсудить срочные дела, отослал ее проверить, все ли готово к обеду. Они закрылись с этим Ноипроксом в библиотеке, а Акшугял, промучившись полчаса, все же набралась смелости и тайком пробралась в кладовку рядом с малой столовой, оттуда прекрасно было слышно все, о чем ее муж беседовал с гостем. Она сама не знала, зачем решила подслушать их разговор, ей почему-то показалось, будто она может узнать нечто важное. Собственно, все, что ее волновало: есть ли у Нарава другая. Даже если допустить, что Акорос сказала правду, то где гарантия, что он не навещает кого-то еще. — Пока проблем нет, — донесся до нее голос Ноипрокса, — они ничего не подозревают, но сами понимаете, господин Нарав, я все же рискую головой. Вот поэтому и отправил дочку к ее тетке, сестре моей покойной жены, в имение, пусть покуда побудет там. Кроме того, девочке пойдет на пользу пожить на свежем воздухе. — Вы могли бы привезти вашу очаровательную дочку погостить к нам, — сказал Нарав. — Думаю, мои сын и дочь с радостью составят маленькой Афэ компанию; уверен, они станут друзьями. — Благодарю вас, — отозвался Ноипрокс, — но, как я уже и сказал, третьего дня они с гувернанткой уехали, но если вдруг… я знаю, что могу на вас рассчитывать. — Норов говорит, что нам уже недолго осталось ждать, — тихо проговорил Нарав. — Да, ваш друг прав, господин Нарав, — ответил Ноипрокс, — уже скоро. При дворе полным-полно людей, которые ненавидят Ниова лютой ненавистью. А теперь, когда стало известно, что королева Аважред скончалась в крепости, закованная в кандалы, на охапке гнилой соломы, на голых камнях… — Сволочь! Даже жесткой железной койки для своей матери пожалел! — раздался треск, судя по всему, муж стукнул кулаком по столу. — И они, — подхватил Ноипрокс, чей голос дрожал от плохо скрываемого негодования, — похоронили ее под крепостной стеной, словно бездомную и безродную бродяжку! — Он заплатит за это сполна! — в тон ему отозвался муж. — Придет время, отольются, как говорится, кошке мышкины слезы. Топсед поступит с ним точно так же! — В этом, дорогой друг, не приходится и не сомневаться, — уверенно проговорил Ноипрокс. — Он не простит отцу столь бесславный конец своей обожаемой бабки. — Поделом вору и мука! — Вы, конечно, знаете, — спросил Ноипрокс, — что гвардия тоже на нашей стороне? По крайней мере, большая ее часть, а что до остальных, то это вопрос времени. Этого мерзавца Нелюта жалуют не меньше, чем короля, его господина и покровителя. — Норов говорил мне. Он как раз сегодня должен был ехать на встречу с маршалом. — Бедняга Ргит, — вздохнул Ноипрокс, — он очень сдал в последнее время. Ноги почти совсем его не слушаются… Лишь бы дожил до победы. — Его сын, господин Амуп, делает все возможное, чтобы приблизить этот день, — подхватил Нарав. — Как и все мы… Вы слышали, что они пытались арестовать Куапа? — спросил Ноипрокс, чуть понизив голос. — Да, мне об этом известно, — вздохнул Нарав, — ему чудом удалось бежать. Но они чуть не настигли его здесь, прямо в замке Норова. Мой друг также чудом избежал ареста. Акшугял не стала слушать дальше, на негнущихся ногах она отправилась к себе. Они говорили о короле. И несомненно, ее муж замешан в каком-то дрянном деле, все это явно пахнет заговором. Гвардия… аресты, недолго осталось, Топсед изведет Ниова… Вывод напрашивался сам собой: они хотят свергнуть короля! И ее муж по уши увяз в этом деле, как и его дружок Норов. А может быть… может быть и Акорос замешана в преступлении против короны? — эта мысль несколько дней не давала Акшугял покоя. И чем больше она об этом думала, тем больше убеждалась, что это ее шанс. Она сможет разом отомстить мужу и его любовнице за все муки, что вытерпела по их вине. Всего-то и нужно написать письмо, буквально пару слов, затем отправить, куда следует, и Акшугял отомщена за долгие годы унижений! С утра муж собирался уехать, как он выразился по делам, и она велела служанке не спускать с него глаз. И вот, пожалуйста, эта недотепа все испортила. Куда он мог деться, ведь не сквозь землю провалился?! Впрочем, это неважно, так или иначе уже скоро время обеда, и он может вернуться в любую минуту. Акшугял села за стол, взяла перо и начала писать. Когда письмо было закончено, она аккуратно запечатала его, поднялась и направилась к выходу. Завтра же она отправит его куда следует, и вот тогда посмотрим, дорогой муженек. Неожиданно голову вновь будто сдавило железными тисками, Акшугял закусила губу, чтобы не застонать в голос, боль была такой сильной, что она даже не могла повернуть голову в сторону, а перед глазами заплясали яркие цветные круги. Вдруг перед мысленным взором сами собой возникли лица детей: сын, который сосредоточенно хмурился, читая книгу. Он сидел, закусив губу и чуть склонив голову на бок. Весь в отца! Дочка, поднимает на нее свои огромные зеленые глаза; умоляюще смотрит, просит отпустить ее погулять в сад. Вслед за этим вспомнилась мягкая улыбка мужа, его спокойный и внимательный взгляд, которым он когда-то очень давно, теперь казалось, что это было во сне, смотрел на нее. Его ласковые прикосновения, слова любви, что он шептал ей на ухо… Тогда они оба были совсем юными, и все его клятвы были правдивы. — Нет, не могу! — вновь, задыхаясь, из последних сил прошептала Акшугял. Сквозь пелену невыносимой боли она уже ничего не видела и не ощущала, но все же у нее хватило сил смять и разорвать пополам только что написанное письмо прежде, чем она, бездыханная, упала на пол.