Предания старины

То, чего не вернешь

Три. Четыре. Розга, со свистом рассекая воздух, неумолимо опускалась на обнаженную спину, и Акорос всякий раз вздрагивала всем телом, практически физически ощущая боль, а еще больше — стыд, испытываемые ее племянником. Пять. Шесть. Ее родители никогда не пороли, а вот сестры-воспитательницы в пансионе не скупились на розги, и воспитанницам частенько доставалось за те или иные прегрешения. Ей, собственно, довелось отведать розог только единожды, когда они с подругами сбежали с урока древней истории, пробрались в кладовую и украли банку яблочного джема и булку свежеиспеченного хлеба. Угощение было столь восхитительным, что за него стоило подставить спину под удар. Семь. А вот брату, она знала, частенько доставалось от батюшки. Но своего сына, стоит признать, Норов сек редко. Пожалуй, этот — на ее памяти — раз третий или четвертый. Один раз Норов выпорол сына за то, что он подрался с юным Абажем (и тут Акорос была не согласна с братом, они же дети, ну повздорили, с кем не бывает). А в другой раз — за то, что они с Абажем поколотили маленькую Азокертс. Он не пожелал слушать никаких отговорок, что, мол, девочка сломала их крепость из песка, которую мальчишки строили целых два часа подряд. Хотя Акорос и в тот раз тоже была целиком на стороне племянника. Стоило ли так уж сильно наказывать мальчика за обычные детские шалости. Однако же сегодня она чуть ли не в первый раз в жизни в этом отношении целиком и полностью поддержала брата. Такого страха Акорос не испытывала уже давно: кто бы мог подумать, что взбредет в голову этим сорванцам. Восемь. Норов отложил розги и еле слышно вздохнул, глядя на распростертого на кушетке сына. — Поднимайся! — спокойно сказал он. Мальчик встал, чуть поморщившись поправил одежду и что было силы закусил губу. У Акорос тут же сжалось сердце: «Бедненький мой», — подумала она. Но в следующий же миг ее охватила и гордость. Нушрок не плакал, не просил у отца пощады или отсрочки наказания, он терпел все с мрачной решимостью, полностью признавая свою вину. «Лапушка ты моя! — промелькнуло в голове Акорос. — Досталось тебе сегодня за все озорство.» — Ты понял теперь, что поступил из рук вон дурно? — строго спросил у сына Норов. — Да, — коротко кивнув, тихо проговорил Нушрок. — Не слышу! — повысил голос Норов. Мальчик поднял глаза на отца, часто заморгал: — Да, отец, — громче повторил он, — я все понял. Больше этого не повторится, обещаю вам. По щеке сползла предательская слеза, которую он тут же порывисто смахнул. — И вы, тетушка, — повернулся к ней Нушрок, — простите меня, пожалуйста. — Вы, сударь, — стараясь, чтобы ее голос звучал строго и серьезно, хотя больше всего на свете хотелось сейчас обнять его, поцеловать и сказать, как сильно она его любит и уже почти совсем не сердится, — поступили очень плохо, ваш отец прав. Сами подумайте, как мы беспокоились! А ведь с вами могло случиться что угодно в этом подземелье! Что правда, то правда, и Акорос еще выскажет Аклеб, чтобы та в следующий раз не разбрасывала где попало ключи. — Непростительное безрассудство! — поддержал ее тем временем Норов. — Кроме того, что вы могли пострадать сами, вы подвергли опасности жизнь другого человека. А теперь идите к себе и хорошенько подумайте над своим поведением. Полагаю, две недели без прогулок и, разумеется, без сладкого вам пойдут на пользу. Идите же! — и Норов отвернулся, давая сыну понять, что разговор окончен. Нушрок глубоко вздохнул, еще раз кивнул, с тоской глядя на стоящего к нему спиной отца, и вышел из кабинета. — Все же ты был слишком суров с ним! — покачала головой Акорос. — Он же раскаялся, попросил прощения. Да и наказание свое получил сполна. Норов усмехнулся: — Разумеется, ты уже готова простить милого мальчика, да? — спросил он, поворачиваясь к ней. — Тебе не кажется, — стояла она на своем, — что это могла быть и не его идея. Он мог поддастся на уговоры сына твоего друга, раз они оба… — Ты сама-то в это веришь, Акорос? — вздохнул Норов. — Книгу из моего кабинета он тоже утащил по чужому наущению? Нет, дорогая сестра, тут же все понятно: он давно уже затеял всю эту авантюру. Если бы ты знала, как я испугался, — помолчав, тихо добавил он. — Потому так и рассердился на него. — А теперь, — Акорос вернула брату грустный и сосредоточенный взгляд, — у тебя душа не на месте из-за того, что ты его так строго наказал. Норов нехотя кивнул. — Помирись с ним, — гнула свою линию Акорос, — скажи, что любишь его, пусть он знает, что ты — рядом. — Ты права, — отозвался Норов, — но все же пока пусть побудет в одиночестве и обдумает еще раз свое поведение. Акорос ничего не ответила, пожала плечами и вышла из кабинета, оставив брата одного. Честно говоря, она тоже изрядно перенервничала, когда вернулась и не обнаружила племянника ни во дворе, ни в столовой. Больше того, конюх сказал, что юный господин даже и не заходил в конюшню. Акорос поспешила к брату, и они, подняв на ноги всех слуг, обыскали замок. — Теперь уж он у меня точно получит хорошую порку! — ворчал Норов, но Акорос видела, что брат взволнован ни на шутку. Она отправилась в детскую, осмотрела комнату, и на глаза ей попалась раскрытая книга, преспокойно лежавшая на кровати. Акорос взяла ее, пролистала, и тут же заспешила назад, в кабинет брата. — Вот, — протянула она Норову книгу, — смотри. — Старые мемуары отца, — удивленно вздернул брови Норов. — Как они попали… а впрочем, — осекся он, — кажется, начинаю понимать. — Она лежала раскрытой на этой странице, — вздохнула Акорос. — Что там? — Нарав загляну через плечо друга. — Подземный ход, — отозвалась Акорос. — Неужели?! — изумленно взглянул на нее Нарав. — Но ведь… они не могли туда забраться. — У них же нет ключей, — догадался Норов. — Нужно проверить! — Акорос бросилась на кухню, где застала изрядно встревоженную Аклеб. Старая служанка бестолково металась по кухне, заглядывая во все шкафы, ящики, коробки, кастрюли, и безостановочно причитала, что совсем, видимо, выжила из ума на старости-то лет. — Ах, госпожа, — сокрушалась ключница, — сама знаю, виновата, но даже и понять не могу, куда могла их задевать! — Ключи, — кивнула Акорос. — Все ясно. Акорос незамедлительно спустилась в погреб, убедилась, что дверь открыта, а кроме того, из сарая, который она тут же заставила конюхов осмотреть тщательнейшим образом, пропал фонарь. Акорос поспешила к брату и выложила ему все, что ей удалось узнать. — Невероятно! — вскричал Нарав. — Они спустились в подземный ход, надо же! — Твой или мой, как думаешь, кто автор затеи? — ухмыльнувшись, повернулся он к Норову. — Это не имеет никакого значения! — отрезал брат. — Пусть только вернется, уж я ему задам! — Да и моему тоже не повредит взбучка за такие фокусы, — поддержал Нарав своего друга. — Но как нам их отыскать? — всплеснула руками Акорос. — Ведь тайный проход такой длинный, там… сыро, скользко, холодно. Бог знает, что с ними может произойти. Нужно отправиться за ними! — Все равно мы их не догоним, — остудил ее пыл брат. — Они должно быть проделали уже половину пути. — Значит, — подхватил Нарав, — совсем скоро они будут у нас дома. Нужно послать кого-нибудь к нам, предупредить жену, и наши слуги быстро отыщут беглецов. Могу даже сообщить, — тихо добавил он, украдкой взглянув на Акорос, — где у меня лежит ключ от потайной двери. Акорос вздохнула: в самом деле, некогда они с Наравом частенько пользовались этим проходом. Она без труда могла пройти прямиком во владения Нарава, укрыться в домике садовника и преспокойно дожидаться там своего любовника. Утром же, она столь же тихо и аккуратно шла домой и осторожно пробиралась обратно в свою спальню. Которую с вечера предусмотрительно запирала, дабы слуги и родственники подумали, если бы им пришло в голову прийти к ней с утра пораньше, будто она еще спит. В те времена ей доставляло какую-то мстительную злорадную радость сама мысль о том, что они встречались почти под самым носом ненавистной ей Акшугял, а та ни о чем не подозревала. Потом, когда все закончилось, она выбросила свой ключ, который некогда сама же и приказала изготовить, окончательно перечеркнув тем самым свое прошлое. Акорос грустно улыбнулась про себя и вздохнула: всякий раз, когда Нарав приезжает к ним, она волей-неволей вспоминает обо всем, что им пришлось пережить. Хотя прошло уже столько лет, и, положа руку на сердце, ей давным-давно хочется только одного: напрочь забыть о прошлом. Изо всех сил стараясь отогнать неприятные воспоминания, она поднялась наверх и осторожно приоткрыла дверь в комнату племянника. Разумеется, после того, как стало известно, куда подевались мальчишки, брат тотчас же собрался, и они с Наравом отправились к нему в поместье. А спустя полчаса после их отъезда, в замок приехал слуга от Акшугял (видимо, они разминулись с братом и Наравом) с сообщением, что мальчики каким-то чудом добрались до дома Нарава. Акорос смогла, наконец, вздохнуть с облегчением, удостоверившись, что ничего ужасного с ее драгоценным племянником не произошло. Уже поздно вечером брат привез сына домой и повел его прямиком в кабинет, где после устного выговора и внушения высек мальчика в наказание за непослушание. Нушрок сидел прямо на подоконнике, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Он смотрел в окно, хотя разглядеть что-то в полной темноте было попросту невозможно. Акорос подошла ближе и ласково погладила племянника по плечу: — Уже поздно, хороший мой, — проговорила она, — время ложиться спать. — Я не хочу, — буркнул мальчик. — Вот еще, глупости какие, — улыбнулась Акорос. Она сняла покрывало с кровати, взбила подушки. — Так и будешь сидеть тут всю ночь? Холодно. Нушрок вздохнул и, стараясь не смотреть на тетку, старательно избегая ее взгляда, спрыгнул с подоконника. Акорос еле заметно усмехнулась: от ее взора, разумеется, не ускользнули покрасневшие глаза племянника и следы слез на щеках. Но она сделала вид, что ничего не замечает, чтобы не задеть его гордость. — Все уже прошло, дорогой мой, — примирительно сказала она, — давай, ложись, закрывай глазки… — Тетя! — возмущенно прервал он ее. — Ну я же не маленький уже! Акорос рассмеялась: в самом деле, эту присказку: «Закрывай глазки, маленький мой, да будет сон твой спокойным и приятным; спи, малыш, набирайся сил, завтра будет новый день», — часто повторяла им с братом мать. И она, укладывая племянника спать, тоже всегда повторяла ее. Но с недавних пор он стал говорить ей, что это, дескать, излишне, он и так заснет, он же не несмышленыш какой. Акорос улыбалась, но вместе с тем ей становилось немного грустно. Это могло означать только одно: мальчик и впрямь растет, взрослеет… — Ну и что же, — она поправила ему одеяло, — будто взрослые не нуждаются в ласковом слове. — Тетя, — он вдруг серьезно, так по-отцовски — настороженно и пронзительно, — взглянул на нее и взял за руку, — а он, я хочу сказать мой отец, меня простит? — Конечно же, простит, — уверенно заявила Акорос, — больше того — он тебя уже простил, моя радость. Просто твой отец, знаешь ли, слишком вспыльчив и упрям. А кроме того, он и впрямь сегодня очень испугался за тебя. Как и я, к слову. — Знаете, тетя, — понизив голос, признался ей Нушрок, — я тоже… испугался. Ну, совсем немного, но… Там было темно, фонарь почти догорел, а мы все шли, и шли! — Искатели приключений, — хмыкнула Акорос. — Весь в отца! Ведь он, — она замялась на некоторое время, размышляя, стоит ли говорить это племяннику, но в итоге решила, что никому не повредит, если она поделится этими воспоминаниями, — был точно таким же непоседливым сорванцом. И они вместе со своим лучшим другом чего только не устраивали. А наш отец, твой дед, мир праху его, точно так же сердился на него за его проделки, а потом наказывал. — Неужели? — в глазах племянника отразилось недоумение. — Разумеется, — кивнула она, — ведь твой отец тоже был когда-то маленьким мальчиком, совсем как ты. — Выходит, — задумчиво протянул Нушрок, — отец тоже… нарушал правила и запреты. — Как и все дети, дорогой мой, — Акорос снова улыбнулась и убрала непослушную прядь волос со лба племянника. — И тогда получается, — продолжал размышлять между тем Нушрок, — что когда я стану таким, как он, то смогу наказывать своего сына? Ну, если он будет нарушать мои запреты. — А он будет, — рассмеялась Акорос, — в этом я могу тебя заверить. Такова уж наша порода. — Значит, я смогу высечь его, если он не будет слушаться. А еще, тетя, — оживился вдруг Нушрок, — он будет дружить с сыном Абажа? Ну, как мы с ним, и как батюшка с господином Наравом. — Зачем же нарушать традиции? — усмехнулась Акорос. — Здорово! — Нушрок потянулся, а затем повернулся на бок, чтобы лечь поудобнее. — А еще в той книге было написано, что дедушка хочет укрепить влияние нашего рода… соединить его с родом своего друга. Только, тетушка, — поморщился Нушрок, — видите ли, я не хочу жениться на дочке Абажа! — Боже, — она рассмеялась еще громче, — что за глупости приходят тебе в голову на ночь глядя? — Да это же в дедушкиной книге написано, как он хотел жениться на дочке дедушки Абажа. А потом женился на какой-то другой девушке, я уже не помню… Ну, и вот, если у нас все будет, как у них, то выходит, что мне придется жениться на дочке Абажа. Но я не хочу, вдруг она такая же противная как Азокертс? Пусть уж лучше мой сын на ней женится. В наказание за непослушание! Надо будет Абажу рассказать, — решил он, но тут же сник, — ах, да! Мы же теперь не увидимся очень долго. — Я думаю, — примирительно проговорила Акорос, поправляя одеяло, — что сейчас настала пора ложиться спать. Поскольку, старики верно говорят: утро вечера мудренее. Посему, сердце мое, ложитесь поудобнее, а я задую свечи. — Спокойной ночи, тетушка! — улыбнулся он ей. — Спокойной ночи, хороший мой, — она наклонилась, поцеловала мальчика, еще раз поправила ему подушки, после чего задула свечи и вышла. Брат еще не спал, по-прежнему сидел в кабинете и листал книгу. Приглядевшись, Акорос увидела, что это те самые отцовские мемуары, что она она нашла утром в комнате племянника. — Уложила? — спросил ее Норов, поднимая глаза от книги. — Да, — кивнула она. — Плакал? — Ну, при мне — уже нет. Ты же знаешь, что он весь в тебя, а значит, не станет почем зря показывать свою слабость. — Что ж, — усмехнулся Норов, — молодец, мальчишка. — Правильно, — улыбнулась она, — и я просто уверена, что завтра ты и думать забудешь о том, как велел ему сидеть сычом в четырех стенах бог знает сколько времени. — Может быть, — хмыкнул Норов, — но пока я, пожалуй, тоже пойду лягу. Спокойной ночи, Акорос! — И тебе, дорогой брат! — Знаешь, — уже на пороге обернулся он, — твои дети могли бы быть самыми счастливыми на свете. Можно лишь мечтать о такой заботливой матери, как ты. Спокойной ночи! Акорос вздохнула и тяжело опустилась в кресло. Сам того не желая, Норов бывает иной раз удивительно бестактным. Впрочем, откуда бы ему знать, что он только что ткнул пальцем прямо в открытую рану. Туда, где болело сильнее всего, хотя прошло уже столько лет… Акорос, как и все девушки в свои восемнадцать, мечтала о любви. Как и многие ее сверстницы, легко согласилась на помолвку с человеком, которого выбрал для нее старший брат, во многом заменивший ей отца. Ей понравился Куап, он был весьма привлекательным, деликатным человеком, умным и интересным собеседником. И она время от времени мечтала о том, как они будут жить с ним вместе: она будет любить его и заботиться о нем, родит ему детей, которые станут им отрадой, — у них будет очень дружная и счастливая семья. А потом она встретила Нарава и поняла, что никакого счастья с Куапом ей не видать. Правда, поначалу она, проплакав несколько ночей в подушку, смирилась и приняла решение все же выйти, как велит ей долг, за Куапа, и сделать все возможное, чтобы тот чувствовал себя счастливым рядом с ней. Ведь тот, кого она любит по-настоящему, никогда не будет принадлежать ей. Да, это очень жестокая насмешка судьбы, но придется смириться, — думала Акорос. И может быть, так оно все и произошло, если бы не тот вечер, когда Нарав навестил ее в замке в отсутствие брата. Он признался, что тоже любит ее, и… она уступила, поддалась своей страсти, кою была уже не в силах сдерживать. И эта страсть, словно неистовая буря, в прах разметала все ее благие намерения, Акорос уже ничего и никого не видела, кроме Нарава. Она готова была на все, лишь бы урвать у судьбы одно лишнее мгновение, чтобы побыть рядом со своим любимым. — Если бы я не был таким беспечным дураком, — сетовал Нарав, — я бы не слушал свою мать, а посватался к тебе. Уже тогда, давно! И мы бы породнились с вашей фамилией, как мечтали наши предки. А мы с тобой были бы самыми счастливыми на свете. — Мне все равно! — отвечала она. — Я люблю тебя, а на остальное мне плевать. Я умру за тебя, если потребуется, но только… мне нужно быть рядом с тобой. Видеть тебя. Знать, что с тобой все хорошо, иначе я попросту не смогу жить. Акорос не понимала, почему никто не замечает, что между ними происходит, ей иной раз становилось страшно, ведь казалось бы, все очевидно, и брат просто обязан догадаться. Но Норов не замечал, что его сестра и лучший друг слишком близки друг с другом; гораздо ближе, нежели просто хорошие знакомые. Она до сих пор не призналась ему, хотя теперь это не имело уже никакого значения. Нарав говорил иногда, что хочет быть только с ней, и однажды он подарил ей надежду. Он сказал, что его развод — дело уже почти решенное, осталось лишь уладить некоторые формальности. — Акшугял только считается моей женой, но она — никто и ничто для меня, уверяю тебя! — божился он. — Я не муж ей и уже давно, моя настоящая жена — это ты, душа моя! Акорос уже начала считать дни до того радостного дня, когда епископ пришлет Нараву разрешение на развод. А еще именно в те дни она по некоторым признакам вдруг заподозрила, что возможно скоро на свет появится ее ребенок. «Плод нашей любви, — мечтала она ночи напролет, — залог нашей будущей счастливой жизни. Пусть только Нарав поторопится, иначе… сложно будет скрыть, что он был зачат до свадьбы». Но в один самый несчастный для нее день ее настигло разочарование. Она поняла, что поспешила с выводами, и никакого ребенка покуда нет. Акорос горько плакала в своей комнате, не заботясь уже о том, что кто-то может догадаться, что с ней происходит. — Милая, что с тобою? — сев рядом и погладив ее по голове, спросила жена брата. — Тебя кто-то обидел? — Нет, Анидаг, — всхлипнула Акорос, — все в порядке. Просто у меня… я плохо себя чувствую. — Ты в последнее время сама не своя, — обеспокоенно покачала головой Анидаг. — Может быть, позвать доктора? — Нет, — она схватила золовку за руку, — это лишнее, просто мне надо немного отдохнуть. И не говори брату, прошу тебя. Я не хочу, чтобы он волновался. — Ну, хорошо, — согласилась Анидаг, — не скажу. Но если тебе станет хуже, сразу же дай мне знать. А через две недели после этого разговора было то ужасное Рождество в доме Нарава. Акшугял, с горящими торжеством глазами, объявила о том, что ждет ребенка. Акорос же почувствовала, будто ее пронзили мечом прямо в сердце. Два дня она не могла прийти в себя: эта невыносимая женщина беременна! Она ждет ребенка от Нарава. От ее Нарава! Разве это справедливо? Ведь это Акорос должна была родить ему сына. А теперь… ничего уже не будет. Дрянь, ах, какая же мерзавка эта Акшугял! Она украла у Акорос все: и возлюбленного, и ребенка, — поэтому должна сполна заплатить за это. Акорос не спала две ночи подряд, эта мысль не давала ей покоя, она намертво засела в ее голове, не давала вздохнуть свободно. И Акорос поддалась этим мрачным мыслям, пошла у них на поводу; она достала из шкафа длинную темную вуаль, дабы скрыть лицо, и ранним утром вышла из дома. Пока никто не видел, она сама оседлала лошадь и поехала в деревушку, что сиротливо расположилась у подножия гор. Там, на самом отшибе, в полутемной развалюхе жила одна знахарка… Акорос заплатила ей немало золотых монет и получила взамен маленькую склянку. «Пять капель, госпожа, — сказала ей старуха, — решат любую твою проблему». Когда Нарав с женой приехали к ним на обед, Акорос решилась: вот он, самый подходящий момент. Ее трясло, словно в лихорадке, она из последних сил старалась не показать никому своего волнения. Улучив удобный момент, она вышла в малую столовую, выставила оттуда служанок, сказав, что подаст чай сама. Она уже занесла руку с зажатой в ней склянкой над чашкой, предназначенной Акшугял… Перед глазами все плыло от застилающих их слез, Акорос без конца повторяла про себя, что должна это сделать, но… никак не могла решиться. Ей было страшно: она представила, что Акшугял вдруг упадет без чувств прямо там, у них в гостиной, а потом… Что будет потом, Акорос совершенно не могла себе представить. Неожиданно она подумала о Нараве, разве он сможет быть с ней, если все узнает, простит ли ее? Она сжимала склянку все крепче, еще немного, и она попросту раздавила бы ее в руках, и в этот момент в комнату вошла Анидаг. — Акорос, дорогая… что? — осеклась она, испуганно взглянув на зажатую в пальцах Акорос склянку. И в этот миг у Акорос будто пелена с глаз спала: она не сможет жить спокойно, если совершит столь ужасный поступок. Как она будет смотреть в глаза любимому человеку, зная, что попросту не имеет права находиться рядом с ним. Он не заслужил такого: жить бок о бок с убийцей. К тому же… ребенок! Почему она не подумала о нем, ведь она только что чуть было не погубила и его — совершенно безгрешное, ни в чем не повинное существо! Пальцы сами собой разжались, склянка жалобно звякнула, упав на мраморные плиты пола и разбившись. Вслед за этим Акорос схватила поднос с чайным сервизом, швырнула его об пол, опустилась на колени прямо на осколки и разрыдалась. — Боже мой! — Анидаг бросилась к ней, опустилась рядом с ней на колени. — Тише, тише дорогая моя, — обняла она ее, — ну успокойся, все хорошо, слышишь, все хорошо! Акорос уткнулась золовке в плечо и зарыдала еще громче. Дальше она помнила плохо: кажется, прибежал брат, но Анидаг выставила его из столовой. Потом она отвела Акорос в спальню, принесла успокаивающего отвара, и полночи сидела подле нее, гладила по голове, и все повторяла, и повторяла одно и то же: «Все пройдет, все образуется, Акорос, вот увидишь». Следующий день Акорос провела в одиночестве в своей спальне, говоря всем, что ей нездоровится, а вечером золовка вновь навестила ее. — Я была у него, Акорос, — сообщила Анидаг. — У кого? — не поняла она. — У господина Нарава, разумеется, — отозвалась жена брата. — Я ему сказала, чтобы он взял себя в руки! Так не может больше продолжаться. Разумеется, она все поняла, по-другому и не могло быть. Но Акорос даже обрадовалась, поскольку ей нужно было с кем-то поделиться, она не могла больше держать в себе эту тайну. Она обреченно кивнула, вздохнула и рассказала Анидаг все, что произошло, с самого начала и до вчерашнего злополучного обеда. — Бедная ты моя, — покачала головой Анидаг, — но… это он один во всем виноват! — В чем? — горько усмехнулась Акорос. — В том, что я полюбила его и совсем лишилась разума? — Он женатый человек! Он старше тебя, он — мужчина, и потому обязан был понимать, чем эта история обернется прежде всего для тебя, если все откроется. — Нет, — ее глаза вновь наполнились слезами, — он ни при чем, Анидаг. Я же сама этого хотела. Значит, я одна во всем виновата, мне и отвечать. И теперь… между нами уже ничего не может быть, я покончу с этой историей. Достаточно того, что я чуть не натворила. Если бы не ты, Анидаг! Ты не представляешь, что я готова была сделать! — Ты чуть было не совершила самый тяжкий грех, Акорос. Но ты… так нельзя, дорогая моя! Пойми, у тебя еще вся жизнь впереди, прошу, забудь об этом! У тебя и тени мысли такой не должно возникать: лишить себя жизни! — О чем ты? — и вдруг до нее дошло. — Ты решила, что я… Конечно, Анидаг думала о ней лучше, чем она была. — Нет, Анидаг, — тихо проговорила Акорос, — я не собиралась умирать. Все гораздо хуже: я хотела убить… ее. — О Господи! — выдохнула золовка. — Прошу, — заплакала Акорос, — не говори никому! Это какое-то безумие… я сама не понимаю теперь, как это могло мне прийти в голову. Но больше этого не повторится, я клянусь! Она сдержала данное себе обещание: через три дня сообщила Нараву, что все кончено. Он должен исполнить свой долг: быть рядом со своей женой и ребенком. А она… ей придется платить за свои ошибки, но обвинять некого, никто, кроме нее не виноват в том, что случилось. Нарав умолял ее не рвать с ним окончательно, просил подумать, во имя их любви, но она не стала слушать. Если решение уже принято, отступать Акорос не привыкла. Она также разорвала окончательно свою помолвку с Куапом, разве можно было обмануть честного и благородного человека? — Я не могу допустить, чтобы вы женились на девушке, чья честь и репутация не являются безупречными. Простите, сударь, но вы достойный лучшего, — призналась она ему. Он уверял, что никогда и ни в чем не упрекнет ее, что сделает ее самой счастливой женщиной на свете, но она отказалась. — Может быть, ты еще встретишь свое счастье. Когда-нибудь, — говорила ей Анидаг, — когда пройдет время. Но Акорос лишь недоверчиво усмехалась. А вскоре в семье произошла самая настоящая трагедия: жена брата скончалась, оставив тому новорожденного сына. Акорос вместе с Норовом оплакивала золовку, которая стала ей самой близкой подругой, больше того, она полюбила Анидаг, как родную сестру. Норов был вне себя от горя, и Акорос пришлось целиком и полностью взять на себя заботу о хозяйстве, о брате и о маленьком племяннике. Она и сама не заметила, как сильно привязалась и полюбила этого ребенка. Акорос заботилась о нем, как мать, иной раз ей казалось, что будь у нее свой собственный ребенок, она не могла бы любить его сильнее. И теперь забота о мальчике была для нее самым главным в жизни, она считала, что больше ей уже нечего желать. А чем больше проходило времени, тем сильнее Акорос убеждалась, что абсолютно верна еще одна древняя, как мир, истина: что бог ни делает — все к лучшему. А думать о том, что все могло сложиться иначе — к чему? Ведь чего нет, того нет, время вспять не повернешь, не исправишь свои прошлые ошибки… Акорос тяжело вздохнула: кажется, она стареет, раз ее стали одолевать подобные мысли, сожаления и воспоминания о прошлом, которого не вернуть. Впрочем, — одернула она себя, — на сегодня, пожалуй, достаточно. День выдался тяжелым, а завтра будет еще один, полный новых дел, забот и, конечно же, радостей. Не забыть напомнить брату, чтобы он разобрал, наконец, старые бумаги, уничтожив ненужные, иначе эта груда хлама, скопившаяся в кабинете, точно лавина, однажды накроет его с головой. Ну и, разумеется, чтобы он не забыл спокойно поговорить с сыном, а еще — свозить его в столицу (он давно уже обещал Нушроку эту прогулку). Проследить, чтобы ее дорогой племянник прилежно выучил все уроки и приготовить ему лимонный пирог на десерт. Пусть мальчик порадуется после всего пережитого. А сейчас, пожалуй, пора отдыхать. Акорос задула свечи и отправилась к себе.