Старые раны
— Я все же не понимаю, — Акшугял, поджав губы, недовольно посмотрела на мужа, — зачем вам всякий раз брать с собой ребенка? Нарав стиснул зубы и мысленно сосчитал до десяти, иногда это помогало успокоиться. Как же она его раздражает! Даже голос этой женщины выводит его из себя, не говоря уж обо всем остальном. Впрочем, что касается всего остального, то он, слава богу, уже больше пяти лет как переехал в отдельную спальню. Акшугял, кажется, до сих пор обижена на него за это, но ему нет до ее обиды никакого дела. Эта пиявка присосалась к нему намертво, она так ему и заявила, помнится: «Вы теперь никуда от меня не денетесь, сударь!» А чуть раньше она так рыдала, в ногах у него валялась, лишь бы он не бросал ее, и этим еще больше отвратила его от себя. Как всегда, мысленно сравнивая жену с той, другой, Нарав подумал, что уж она-то ни за что не стала бы так унижаться. Хотя вот если бы она его попросила, он… Нарав тряхнул головой, как некстати вдруг в голову вновь полезли эти мысли, которые всякий раз бередили его старые раны. Ах, да! Жена о чем-то спрашивала его, нужно ей ответить: — Ребенку, как вы выражаетесь, сударыня, будет полезно поехать со мной. Перемена обстановки… кроме того, мальчику нужно общение с другими детьми. — Родной сестры ему уже не хватает? — Видимо, да! — она просто невозможна, пришлось даже повысить на нее голос. — С сыном Норова ему интереснее, хотя бы потому, что он его ровесник. Я вам уже тысячу раз это объяснял, но почему-то, — он снова поморщился, — вам мои слова точно горох о стену! — Супруг мой, я только хотела… — когда она злится, то становится просто уродливой: на щеках проступают неровные красные пятна, глаза сужаются в щелочки. Ни дать ни взять ядовитая кобра, готовая к прыжку. Нарава передернуло. — Разговор окончен, дорогая супруга, — он не дал ей договорить. — Соберите нашего сына в дорогу и пришлите ко мне. Даю вам двадцать минут, вы поняли? — Как вам угодно, — буркнула Акшугял и еще раз бросив на мужа неприязненный взгляд, наконец, ушла.***
Нарав вздохнул. «Черт меня дернул на тебе жениться», — подумал он. Хотя поначалу, что скрывать, Акшугял ему понравилась. Она тогда была еще совсем юной, довольно миловидной: небольшого роста, ладно сложенная, стройная (это за истекшие десять лет она заметно располнела); большие светло-голубые глаза, золотистые локоны… Может быть, записной красавицей ее никто не назвал бы, но и уродиной она не была. На свадьбе настояла мать Нарава, которая в те времена заправляла всеми делами в поместье. Отца своего он практически не помнил, тот скончался, когда Нарав только-только научился ходить. Но мать всю жизнь хранила о нем добрую память и вместо сказок на ночь Нарав чуть не с пеленок слушал рассказы о своем отце. Он представал в них рыцарем без страха и упрека, и маленький Нарав годился отцом и мечтал во всем походить на него. Когда ему исполнилось двадцать лет, матери пришло в голову расширить их владения. Рисовые поля, коими владели испокон веков предки его отца, приносили неплохой доход, но ведь добрый кусок земли лишним никогда не будет. Поэтому-то выбор матушки и пал на единственную дочь соседа, человека весьма состоятельного и довольно-таки родовитого. — Дом отремонтируем, — мечтала матушка, — пристроим еще один флигель… Земли будут приносить неплохой доход, сын мой. Это вам пойдет на пользу. Нам нужно думать о будущем, дитя мое, это другу вашему хорошо, никаких забот. А вам в этом плане далеко до него! Что правда, то правда, Норов мог не беспокоиться о своем славном будущем. Батюшка оставил ему хорошее наследство, а кроме того, неплохие связи. Ведь всем известно, как ее величество ценила батюшку Норова. Так в жизнь Нарава и вошла Акшугял; она казалась тихой, скромной и совсем незаметной. Ему было даже весело наблюдать, как она робела всякий раз, когда матушка свысока смотрела и разговаривала с невесткой. Акшугял всегда опускала очи долу, покорно кланялась и говорила еле слышно: «Да, матушка, я сделаю так, как вы прикажете». — Главный твой долг, — без устали повторяла мать, — родить моему сыну наследника нашей почтенной фамилии. И чем раньше, тем лучше. Мне бы хотелось, — мечтательно улыбалась она, — понянчить внуков. Но увы, мечтам матери не суждено было сбыться. Через полтора года после свадьбы сына она умерла от сердечного приступа, так и не дождавшись внуков. Правда, перед этим она успела изрядно попортить сыну и невестке кровь: — Уже столько времени прошло! — ворчала она. — Неужели я просчиталась и своими руками подсунула собственному сыну пустоцвет? — Матушка! — в один голос восклицали они с женой. — Тогда в чем дело? — мать смотрела на Акшугял словно удав на кролика. — У вас уже должен был родиться ребенок. Одно из двух: либо вы слишком легкомысленно относитесь к выполнению своего супружеского долга, либо ты, моя милая, сухое деревце, которое никогда не принесет плодов. Акшугял прятала слезы, а Нарав украдкой похлопывал ее по плечу. — Ты имеешь полное право вернуть этот залежалый и бракованный товар обратно родителям, — нимало не стесняясь присутствия невестки, продолжала мать. — Матушка, — вздыхал он, — ради всего святого, успокойтесь. Прошло еще слишком мало времени! Вот увидите, скоро вы сможете взять своего внука на руки. — Я вам обещаю! — робко поднимала на свекровь глаза Акшугял. Подобные разговоры велись у них в доме чуть ли не ежедневно и, стоит признать, изрядно утомляли как самого Нарава, так и его жену. А когда матушки не стало, Нарав, сам не зная, почему, вдруг задумался над ее словами. В самом деле: ведь прошло уже столько времени… Впрочем, если подумать, то, наверное, и впрямь не стоит торопиться, в конце концов, они еще молоды, и все впереди. Как раз в эти не самые приятные и легкие для Нарава времена в отчий дом вернулся Норов — его лучший друг, которого он знал с детских лет. Нарав обрадовался, поскольку давно уже не видел старого приятеля, с тех самых пор, как тот, по настоянию своего батюшки, уехал в столицу. Норов, разумеется, прислал ему весть о том, что он вернулся домой, причем, не один, а с супругой, и они ждут доброго друга в гости. Конечно же, Нарав с радостью принял приглашение, ему не терпелось вновь побывать в старом замке Норова, где некогда они так любили играть. Жена Норова оказалась радушной хозяйкой, милой, приветливой и очень красивой женщиной. — Поздравляю, — хлопнул он друга по спине, — ты выбрал себе настоящее сокровище. — Я с тобой полностью согласен! — кивнул Норов. В эту минуту в комнату вошла девушка в платье оливкового цвета, слишком дорогом, — промелькнула у Нарава мысль, — для служанки. — Я зашла спросить, дорогой брат, может быть, распорядиться, чтобы вам принесли чего-нибудь выпить? — спросила она. — Не может быть! — вскричал Нарав, оглядывая ее с ног до головы. — Худышка Акорос! Это и в самом деле ты? — Так я и знала, что ты не забыл эту жуткую кличку, которой всю жизнь дразнил меня! — озорно улыбнувшись и сверкнув глазами, отозвалась девушка. — Каким был, таким и остался, толстячок-пухлячок! — рассмеялась она. — Ну вот, и встретились! — Норов привлек сестру к себе и, смеясь, обнял ее. Нарав смотрел на нее и не мог поверить: сестру лучшего друга он помнил маленькой, худенькой девочкой с темными косами. Она хвостом ходила за старшим братом и его приятелем, требуя, чтобы мальчики приняли ее в свои игры. Они же всякий раз старались отделаться от нее, придумывая тысячу отговорок, но Акорос не отставала. Нарав звал ее худышкой, чтобы подразнить, рассердить, поскольку она, всякий раз, как слышала это прозвище, кидалась на него с кулаками. Они же с Норовом буквально покатывались со смеху. Но Акорос в долгу не оставалась, она придумала ответное прозвище для своего обидчика, и со временем эти «худышка» и «толстячок-пухлячок» стали для них своего рода тайным языком, паролем, открывавшим дверь в беззаботное детство. Когда Акорос исполнилось одиннадцать, она уехала в пансион, и Нарав, хоть он никому и не говорил об этом, скучал по ней. И вот — поистине это было чудом: маленькой худышки больше не было, вместо нее появилась эта стройная темноволосая девушка с необыкновенно красивыми глазами орехового цвета. И только задорная лукавая улыбка выдавала все ту же девчонку, что так хотела быть принятой в мальчишескую игру, и была довольна, если ей везло в этом. Они весь вечер говорили о детстве, без конца перебивая друг друга, припоминая все новые и новые подробности. — Просто удивительно, — улыбнулся Норов, — казалось, я давно забыл обо всем, и вот — стоило собраться всем вместе, оно будто само воскресло в памяти. — Потому что это самые дорогие воспоминания, — сказала его жена, присутствовавшая при этом разговоре. А Нарав, сам того не замечая, придвинулся ближе к Акорос, повернул голову и встретился с ней взглядом. Наверное, этот миг и решил все — он понял, что настоящая любовь, о которой пишут в книгах и сочиняют стихи; та, что может вспыхнуть словно искра, случайно попавшая в сухой сноп соломы, — правда. С того дня он наносил другу визиты ежедневно, но это никому не казалось странным, ведь они так давно не виделись. Ему же было нужно только одно: видеть ее. Если Акорос вдруг входила во время их разговора с Норовом в комнату и украдкой поднимала на Нарава глаза, — большего для счастья ему и не нужно было. Но вот как-то раз Норов с женой уехали в столицу, кажется, госпоже Анидаг потребовалось навестить свою матушку, Нарав приехал в замок и застал Акорос одну. — Брат вернется только через несколько дней, — чуть смутившись, сказала она Нараву. — Да, — пожав плечами, отозвался Нарав, — я совсем забыл. Он писал мне, что уезжает. — Вы… останетесь на обед? — потупившись, спросила Акорос. — Да, — кивнул он. — Тогда… — замявшись, она отвернулась от него и поминутно то сжимала, то разжимала кулаки, — я, пожалуй, пойду и велю кухарке… — Акорос, — он шагнул к ней, взял ее ладони в свои, — к чему все эти пустые, бессмысленные фразы? Ведь я… — Не надо! — испуганно взглянула она на него и отдернула руку. — Господин Нарав, мы не должны… — Почему? — осмелев, он обнял ее за талию. — Ты… разве я настолько безразличен тебе, Акорос? — Ты же сам видишь и прекрасно понимаешь, что нет! — прошептала она, опуская взгляд. — Тогда, — Нарав притянул еще ближе, обнял покрепче, — к чему лишние слова? Не бойся, жизнь моя, — он прижимал ее к себе, гладил по спине, чувствуя, что она никак не может унять дрожь, — я ведь люблю тебя! — Я… и я, — выдохнула она и положила руки ему на плечи. — Я тоже… очень люблю! Нарав улыбнулся ей, поцеловал в губы, и с того самого мгновения началось самое настоящее безумие, которому ни она, ни он не могли и не хотели противиться. Они встречались почти каждый день в течение целого года, и этот год Нарав до сих пор вспоминал как самое счастливое время в своей жизни. Если бы ему предложили вдруг вернуться в прошлое, он без колебаний выбрал бы тот самый год, когда они с Акорос были вместе. Обычно они виделись в маленьком заброшенном домике егеря в горах, неподалеку от замка, либо же в старой беседке на самой границе имения Нарава. Оба пользовались тайным ходом (хвала их находчивым предкам!), соединявшим их владения. — Почему я пошел на поводу у матери? — сокрушался Нарав. — Если бы только я не женился на этой женщине, мы сейчас не прятались бы, — он обнимал возлюбленную, целовал ее, словно в последний раз в жизни. — Такая уж, видно, у меня судьба, — грустно улыбалась Акорос. — Я хочу быть только с тобой! Потому что люблю тебя одну, слышишь, моя худышка? Она вздыхала, молча кивала и целовала его в ответ. — Почему ты не можешь бросить ее? — один раз спросила она. — Ведь ты сам мне говорил, что она давно уже не жена тебе. На самом деле он чуть лукавил, поскольку, время от времени продолжал наносить супруге, пусть и кратковременные, визиты, дабы усыпить ее бдительность. Но разве это могло сравниться с тем, что он чувствовал всякий раз, оставаясь наедине с любимой женщиной? — Она ничего для меня не значит, ты — моя жизнь, запомни это, — повторял он Акорос. И она всякий раз лишь крепче прижималась к нему, слыша эти слова. Нарав уже начал и впрямь задумываться над тем, чтобы развестись с Акшугял и жениться на Акорос. Ведь, как там ни крути, все могло открыться, а если Норов узнает, что он обесчестил его сестру, их дружбу можно считать похороненной. А Нарав ни в коем случае не желал терять лучшего друга. Кроме того, Акорос ведь могла (и всякий раз при одной только мысли об этом его охватывал ужас) понести от него дитя, и тогда разразится поистине грандиозный скандал. Помимо всего прочего, у девушки был жених. Да, в тот момент он был в отъезде, но время шло, и его возвращение неумолимо приближалось. Представлять же возлюбленную в объятиях другого мужчины было невыносимо. А самое ужасное заключалось в том, что Акшугял начала подозревать неладное. — Вы постоянно где-то пропадаете, дорогой мой супруг, — выговаривала она ему. — Я стала вам безразлична, вы больше на меня даже и не смотрите! — Не говорите глупостей! — отмахивался он, после чего спешил закончить этот неприятный разговор и уйти. — Вы больше не любите меня? — однажды Акшугял не выдержала и спросила его прямо в лоб. — Вы полюбили кого-то еще, верно? Это к ней вы все время ездите, да? — Я же говорил, — устало вздохнул Нарав, — что меня утомляют ваши истерики, дорогая! В чем дело? Я разве давал вам повод к столь глупой ревности? — Я женщина, — глаза Акшугял заблестели, и в следующий же миг она расплакалась, — а женщина всегда чувствует такое. Кто она? — Что ж, — тяжело вздохнул Нарав, — раз вы сами начали этот разговор, то… — Нет! — вскричала Акшугял. Заломив руки, она упала перед ним на колени. — Молю вас, не бросайте меня! Я не вынесу этого позора, супруг мой, не переживу! — Встаньте, сударыня, — он попытался поднять ее на ноги, но она вцепилась в его колени и зарыдала еще громче. — Слуги могут услышать вас, перестаньте! — раздраженно бросил он. — Ну, прости меня, если я была тебе плохой женой, скажи, какой мне нужно стать, чтобы ты любил меня, и я стану! Что мне сделать, чтобы ты не бросал меня? Наконец, Нараву удалось поднять ее, но жена обвила руками его шею, прижалась всем телом и зашептала на ухо: — Никто больше не будет любить тебя так, как я! Никто и никогда! Кто бы ни была та шлюха, но ты забудешь ее, я тебе клянусь. Я никуда тебя не отпущу, ты слышишь? — Сударыня, — начал было Нарав, но жена принялась исступленно целовать его, и он… сдался. Пусть, решил он, если это сможет хоть немного успокоить ее, послужит ей утешением, своего рода прощальным подарком. Нарав решил больше ничего не говорить жене, чтобы избежать следующей истерики, но тайно написал в столицу своему поверенному, чтобы тот составил прошение о разводе. Повод у него был и весомый: больше трех лет он живет с женой, а наследников нет как нет. Нарав надеялся на успех: епископ, конечно же, даст согласие. Если надо, он попросит помощи у Норова, ведь у него же есть связи при дворе, возможно, кто-то из знакомых друга знает его преосвященство лично. А когда все будет готово, он просто поставит жену перед фактом. В накладе она не останется: он заплатит ей отступного, которого ей до конца жизни должно хватить. — И мы будем вместе! — сияя, рассказывал он обо всем Акорос. — Я буду ждать, — кивнула она, — сколько потребуется. Гром грянул под Рождество. Акшугял решила устроить праздничный ужин, и приглашены были, разумеется, Норов и его семейство. Сам ужин Нарав не запомнил, он сидел как на иголках, ему не терпелось остаться наедине с Акорос и сообщить ей радостную весть: епископ дал согласие! Но тут вдруг Акшугял встала и, обведя присутствующих торжествующим взором, произнесла: — А теперь, дорогой мой супруг, я бы хотела сообщить нечто важное, а точнее — сделать вам подарок. Самый главный и самый дорогой подарок. Я понимаю, вы должны были узнать первым, но я так счастлива, что хочу поделиться своим счастьем со всеми присутствующими. Тем более, это наши с вами добрые друзья. Норов с супругой переглянулись и радостно кивнули. Нарав, все еще не в силах поверить, удивленно смотрел на Акшугял. — Да, милый мой, — она подошла к нему, — наконец-то, после стольких лет ожиданий у нас с вами появится наследник! — Поздравляю! — хлопнул его по плечу Норов. — Думаю, что мы тоже от вас не отстанем, — подмигнул он своей супруге. Так и сияя от радости, Акшугял прильнула к нему, прижалась губами к его губам, а он растерянно взглянул через ее плечо на Акорос. Она, смертельно бледная, смотрела на него потемневшими глазами, в которых читалась такая мука, что у него перехватило дыхание. Хотелось наплевать на все, стряхнуть со своей шеи руки жены, оттолкнуть ее и броситься к любимой женщине, заключить ее в объятия. И пусть бы Норов убил его на месте, но та, кого он так страстно любил и желал всем сердцем, знала бы, что он рядом с ней, и нет для него никого дороже. Дрожащим голосом Акорос между тем извинилась, сказала, что у нее сильно разболелась голова, и потому срочно засобиралась домой. Торжество, несмотря на радостную новость, получилось весьма скомканным. — А я-то думала, — злорадно проговорила жена, едва за гостями закрылась дверь, — что ты украсил голову лучшего друга ветвистыми рогами. Значит, ошиблась! — О чем вы? — рассеянно отозвался Нарав, все еще не в силах поверить, что произошедшее не было сном. — Я говорю, — отозвалась Акшугял, — что считала, будто вы спутались с этой невыносимой гордячкой Анидаг, женой своего закадычного дружка. Но вижу, что была не права, вы всего лишь порезвились немного с его младшей сестрицей. — Ты все знаешь? — ошарашенно вытаращился он на жену. — А ты думал, я слепая, глухая и круглая идиотка? — вышла из себя Акшугял. — Нет, милый, у меня есть глаза, уши и… я не знаю, назовем это женской интуицией. Я давно подозревала, что ты изменяешь мне самым подлым образом. И я была вне себя от горя и унижения, а еще — тряслась от страха, что ты выставишь меня вон, дабы я не была помехой твоим шашням. Но теперь, дорогой, я спокойна. Отныне ты никуда от меня не денешься. Если, конечно, не хочешь сделать бедного малютку, который скоро появится на свет, сиротой. А ты не захочешь, ибо тебе дорого твое честное имя, и ты не сможешь вот так просто отказаться от единственного наследника. — Ты все подстроила? — осенило Нарава, и он, сжав кулаки, шагнул к ней, приблизился вплотную. — Отвечай! — Я твоя жена, — усмехнулась Акшугял, — и ты сам никогда не забывал об этом, милый мой супруг. Знаю, ты хотел усыпить мою бдительность, задобрить меня, потому в последнее время столь зачастил в мою спальню, верно? Ну вот: сам себя и перехитрил. Впрочем, если подумать, то нет худа без добра, разве не так? С этими словами Акшугял резко развернулась и быстро вышла из комнаты, оставив мужа одного. Два дня Акорос не отвечала на его письма, и он весь извелся, ожидая свидания. Она пришла на третий день, бледная, осунувшаяся с синяками под глазами, и у него сжалось сердце. — Она же соврала, верно? — зарыдала Акорос, уткнувшись ему в плечо. — Она лжет, это все неправда! Как это может быть правдой, если ты сам мне говорил, что давно уже не живешь с ней, как муж?! — Милая моя, — вздохнул Нарав, — послушай, все это… правда, к сожалению. Я… ты понимаешь, мне тяжело говорить тебе о таком. Словом, я был вынужден… быть с ней. Я не хотел, чтобы она заподозрила… или как-то навредила тебе. Но я не думал, что все обернется таким образом. Три года… три года она не могла… еще когда матушка была жива, светлая ей память. Я давно смирился с тем, что она бесплодна. И вдруг… Акорос разрыдалась еще громче: — Ну почему? Почему именно теперь? Она же не любит тебя. А я люблю! Ненавижу, как же я ее ненавижу! Я люблю тебя сильнее всех на свете, и я хочу, чтобы ты был со мной. Ты должен быть только моим! Я все равно не отдам тебя ей, — жарко зашептала она, изо всех сил сжимая его руки, — не отдам. Ты только мой, слышишь? — Да, родная, да! — он обнял ее, зарылся лицом в растрепавшиеся темные волосы, пахнувшие хвоей. — Твой, на всю оставшуюся жизнь, что бы там ни было, ты — моя единственная настоящая любовь. Это была самая жаркая и самая безумная ночь в их жизни, Нарав до сих пор помнил ее буквально по минутам: как он целовал мокрое от слез лицо Акорос, как она улыбалась ему сквозь слезы. Помнил все слова, что шептал ей на ухо, все ласки, что они дарили друг другу… Расставаясь с ней под утро, он, сам не зная, почему, почувствовал, что эта встреча была последней, и оказался прав. Примерно дней через пять Норов позвал их с женой на обед к нему в замок. Он думал, Акшугял откажется, но она заявила, что непременно поедет, потому что не хочет огорчать хозяев и прослыть невежей. Нарав был вне себя, представляя, на какую муку обрекает бедную Акорос: весь вечер лицезреть его рядом с женой. Однако, она вела себе на удивление спокойно и никоим образом не показывала, что расстроена. Ее выдавали лишь лихорадочно блестевшие, чуть покрасневшие глаза. Прямо посреди разговора (они с Норовом как раз начали обсуждать последние новости из столицы, а именно — увеличение ее величеством налогов, взимаемых с иностранных купцов) Акорос порывисто встала и, заявив, что сама приготовит всем чай, выбежала из комнаты. Ее не было больше четверти часа, и жена Норова, сказав, что пойдет проверит, не случилось ли чего, вышла следом. Через несколько минут из соседней комнаты, так называемой маленькой столовой, где во время приемов обычно кухарка оставляла принесенную с кухни еду, а слуги потом забирали, дабы отнести хозяевам в парадную залу, раздался шум и громкие голоса. Они с Норовом бросились в столовую, где застали рыдающую Акорос, Анидаг, которая сидела рядом с ней прямо на полу и, крепко обняв, укачивала ее, точно маленького ребенка. Вокруг валялись разбитые вдребезги чашки, чайник, залитая скатерть и поднос. — Что здесь произошло? — пораженный Норов кинулся к жене и сестре. — Ничего! — быстро ответила Анидаг, еще крепче обняв при этом Акорос. — Она просто… хотела сама приготовить чай, но уронила поднос и поранилась, бедняжка. Все хорошо, дорогой, идите в гостиную, я сама позабочусь о ней и велю слугам убрать здесь! Извините, господин Нарав, — улыбнулась она ему. Через полчаса жена Норова вернулась в гостиную, сказала, что Акорос просто перенервничала, кроме того, ей нездоровилось с самого утра, но теперь ей стало лучше. Нарав вздохнул с облегчением, и они с женой, с лица которой не сходила торжествующая улыбка (он был готов придушить ее за это), откланялись. Жена Норова приехала к нему на следующий же день. Она была серьезна и сразу же, с порога заявила, что ей нужно сказать ему несколько слов с глазу на глаз. — Чем обязан, госпожа Анидаг? — спросил изумленный Нарав, когда они расположились у него в кабинете. — Я все знаю, господин Нарав, — без обиняков заявила она. — А я, признаться, не совсем понимаю… — начал он. — Как вы могли? — с негодованием взглянула она на него. — Соблазнили невинную девушку, сестру вашего лучшего друга, которого, как вы говорите, любите, точно родного брата. А сами ведете бесчестную игру за его спиной. Вы же ей жизнь сломали, господин Нарав! Если бы вы знали, как бедняжка Акорос страдает по вашей милости! — Я знаю, — глухо проговорил Нарав, — поверьте, госпожа Анидаг, я очень хорошо это знаю! Поскольку я и сам страдаю не меньше ее. Мне ведь тоже очень больно, поймите, я люблю ее! — Но вы же с самого начала прекрасно знали, что не сможете быть вместе. — Я думал, — вздохнул он, — что смогу все устроить. Все было… точно в тумане. — Этот туман должен рассеяться, господин Нарав, — отрезала Анидаг. — Вы просто обязаны прекратить это безумие, пока не погубили бедняжку Акорос окончательно! Вы знаете, что на самом деле произошло вчера? Акорос не роняла поднос на пол, это была не случайная оплошность. Если бы я не вошла в столовую… она пыталась свести счеты с жизнью, господин Нарав! Еще миг, и она приняла бы яд. — Что вы говорите? — он почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. — Теперь понимаете, до чего вы дошли? — Господи боже мой! — прошептал он. — Я умоляю вас, — продолжала жена Норова, — вы должны прекратить это. Я очень люблю Акорос, она мне как сестра, которой у меня никогда не было. И у меня нет сил смотреть, как она страдает. Не мучьте больше бедную девочку, господин Нарав. — Хорошо, — кивнул он. — Я клянусь вам, госпожа Анидаг, что не причиню ей вреда. Он твердо решил бросить все и уехать с Акорос за границу. Денег ему хватит, чтобы обеспечить и ее, и себя до конца своих дней. Там их никто не знает, и они будут счастливы. А Акшугял пусть остается здесь вместе с ребенком. Пусть считает его мертвым, а себя вдовой. Нарав даже обрадовался, что так легко сумел найти выход, оставалось только сообщить обо всем Акорос. Но увы, она не только отказалась от этой затеи, но и сказала ему, что отныне между ними все кончено. — Как это? — не понял он. — Очень просто, — вздохнула она. — Ты не можешь бросить своего ребенка, он ведь ни в чем не виноват. — Но я люблю тебя! — вскричал он. — И я тебя, — грустно улыбнулась она. — Но кроме любви есть еще и долг. Перед собой и своей совестью прежде всего. Именно он не позволит тебе уехать, а мне — отнять у ребенка его отца. Любовь… она принесла нам столько страданий, дорогой, что лучше будет нам и вовсе отказаться от нее. — Но… — он изо всех сил цеплялся за последнюю надежду, — мы можем иногда, как и раньше… — Нет, — твердо произнесла Акорос. — Не можем. Прости, Нарав, но отныне между нами все кончено. Ты — наш сосед и друг нашей семьи, как раньше, как и всегда. Но и только. Нарав просил и умолял ее еще долго, в течение нескольких последующих лет, даже когда у него родился уже второй ребенок, и жена была беременна третьим (который, к несчастью, родился мертвым). Но Акорос была непреклонна. Поначалу он думал, что она решила отомстить ему, выйти замуж за своего жениха, который вскоре после тех трагических событий вернулся. Однако же, Акорос разорвала помолвку и осталась жить в доме брата. После смерти жены Норова, скончавшейся в родах, она взяла на себя всю заботу о домашнем хозяйстве и о племяннике, которого воспитывала как сына. Нарава же она воспринимала теперь только, как она и сказала ему тогда, друга семьи. Если он приезжал к ним, была приветлива, но больше двух-трех фраз о погоде, урожае, здоровье жены и детей он от нее не так и не услышал… Постепенно он смирился с тем, что рядом с ним отныне только Акшугял, хотя жена и вызывала у него неприязнь, которую он, как мог, пытался скрыть, но все же она нет-нет, да прорывалась наружу, как сегодня утром. — Вы меня звали, дорогой отец? — сын, как и подобает, постучав, заглянул в комнату. Наконец-то усвоил, что без стука входить в кабинет к отцу не стоит. — Я уже заждался вас, сын мой, — недовольно поморщился он. — Вы все никак не приучитесь смотреть на часы, как я погляжу! Сын обиженно заморгал и виновато опустил глаза, отчего у Нарава сжалось на миг сердце. Все же, он слишком строг к ребенку. Иногда Нарав ловил себя на мысли, что срывается на сыне, потому как желает выместить на нем свою обиду на его мать, и ему делалось стыдно и гадко от этих мыслей. Он видел, как радостно блестели зеленые глаза сына, стоило сказать ему хоть одно ласковое слово, похвалить его. Мальчик любил отца и тянулся к нему. Но вместе с тем Нарав с сожалением думал и о том, что именно появление маленького Абажа на свет положило конец всем его мечтам. А еще (и это была самая сокровенная его мечта и самое большое сожаление) он был сыном Акшугял, а не Акорос. И именно поэтому Нарав не мог, как ни старался, заставить себя полюбить его. Он прилежно исполнял свой родительский долг, заботился о детях, воспитывал их, следил за тем, чтобы у них было все необходимое, но делал это именно потому, что так было нужно. И именно поэтому чуть завидовал своему другу Норову, поскольку у того был сын от любимой женщины, которого он действительно обожал, и которому ребенок приносил радость, утешение и надежду на будущее. — Простите, отец! — пролепетал мальчишка. — Ладно, — кивнул Нарав и взял сына за руку, — идемте, нехорошо заставлять себя ждать, даже если это простой дружеский визит. Хорошенько запомните это, мой дорогой.***
Юный Абаж, время от времени ерзая от нетерпения, без конца выглядывал из окна кареты, чтобы проверить, долго ли еще ехать. Он всякий раз радовался, когда отец брал его с собой в гости, несмотря даже на то, что побаивался господина Норова. Но Абажу не терпелось вновь встретиться с сыном господина Норова. Правда, этот несносный Нушрок был слишком уж большим задавакой, считал себя умнее и хитрее его, что вовсе не соответствовало истине. Впрочем, если он не корчил из себя самого умного и хитрого человека на свете, с Нушроком было интересно. Хотя бы потому, что одному лезть, скажем, на чердак или на старую грушу в саду, чего греха таить, страшновато. А сестру туда не затащишь, она начинает хныкать и бежит жаловаться матушке. А та всегда ругает его, если он «обижает малютку». Это несправедливо! Почему мать всегда защищает эту противную Азокертс? Чем он хуже-то, что она всегда встает на сторону сестры? Только потому, что та — девчонка! Вот, к слову сказать, у Нушрока нет никаких сестер, и ему хорошо. Отец и тетушка Акорос любят только его одного, и не ругают почем зря из-за малявки. Но с другой стороны, у Нушрока нет мамы, и тут Абаж его, честно признаться, жалел. Страшно представить, что было бы, если бы его собственная мама вдруг куда-нибудь исчезла. Один раз он решил подразнить Нушрока, сказал, что его мама — самая красивая, а у Нушрока и вовсе никакой мамы нет, и дело кончилось дракой. Абаж снова вздохнул: вот бы еще научиться так ловко драться. А то ведь всякий раз, стоит им только поссориться, Нушрок выходит победителем. Но попросить не у кого, в том-то и штука. Не у самого же Нушрока, в самом деле: «Научи меня драться, чтобы я мог тебя побить!» — глупее не придумать! Абаж хмыкнул про себя: как бы там ни было, сегодня он точно выйдет победителем. Они давно уже спорили с Нушроком насчет некоего тайного хода, который якобы соединяет их дома, хотя любому дураку ясно, что это всего лишь глупые сказки. И вот вчера вечером Абаж набрался храбрости и напрямую спросил матушку, правда ли это. Разумеется, она ответила то, что он ожидал услышать: — Глупости, дитя мое, это всего лишь старая семейная легенда. А раз уж матушка так сказала, то значит это — правда, и он, наконец, одержит верх над своим зазнавшимся не в меру приятелем.