Воспоминания о прошлом, которые приходят так некстати
Обыск заднего двора, конюшен, сараев, прочих хозяйственных построек, а равно и кухни, подвала и чердака замка не дал никаких результатов. Акорос заметно нервничала, вздыхала и комкала в руках тонкий кружевной платок. Господин Норов же с каждой минутой становился мрачнее тучи: «Куда мог запропаститься этот несносный мальчишка? — раздраженно думал он, — ну попадись он мне только на глаза!» Быстрыми шагами господин Норов направился прямиком в комнату сына, бормоча себе под нос, что уж на сей раз точно выпорет паршивца, невзирая на жалобные взгляды и причитания сестры, мол, он «слишком строг к мальчику», дабы в другой раз оному мальчику неповадно было устраивать подобные безобразия. Хотя, стоит признать, что к гневу строгого отца примешивалось беспокойство и, как бы господин Норов не старался это скрыть, страх. Не дай боже, с ребенком что-нибудь случится, — эта мысль, если уж она возникала время от времени в его сознании, всякий раз заставляла его замирать и холодеть от страха. Норов знал одно: еще одной потери самого близкого человека он не перенесет. Уже у самой двери он остановился, чтобы перевести дух. — Совсем от рук отбился, — проворчал господин Норов, — а все ты, — повернулся он к сестре, — разбаловала мальчишку! Говорил же тебе: не стоит с ним церемониться, он же не девчонка! А ты? — Ради всего святого, Норов! — поморщилась госпожа Акорос. — Потом выскажешь мне свое недовольство и, может быть, я даже признаю, что ты прав. Но сейчас нам нужно отыскать его! — Отыщем, — кивнул господин Норов сестре, — и вот тогда… — он распахнул дверь комнаты сына и замер в изумлении. Лежа на животе, прямо на полу около кровати, мальчик увлеченно листал какую-то книгу. — Солнышко ты мое! — всплеснула руками Акорос, подбегая к племяннику, а Норов вздохнул с облегчением. Однако же вслед за этим он, покачав головой, приблизился к сыну, пристально взглянул на него, отчего тот чуть поежился и резво вскочил на ноги. — Что тут происходит? — строго спросил Норов у сына. — Где вы пропадали, господин Нушрок, позвольте вас спросить? Почему ваша тетка с ног сбилась, пытаясь отыскать вас, не говоря уж о том, что вы, если мне не изменяет память, больны? Утром вы чуть на ногах стояли, а сейчас, насколько я могу судить, вполне себе бодры и веселы. — Я никуда не выходил, отец! — удивленно заморгал мальчишка. Норов усмехнулся: ловко врет, паршивец, даже глаза не отвел в сторону, лишь немного порозовели щеки. Наверняка решил отлынивать от уроков целый день и спускался во двор, а теперь вот, извольте видеть, выкручивается. «Весь в меня!» — не без гордости подумал Норов. — Но где же ты был, сердце мое? — воскликнула Акорос, заботливо приглаживая растрепавшиеся темные волосы племянника. — Мы ведь и впрямь с ног сбились, тебя искали! — Я был… под кроватью, — пожал плечами мальчишка. — Где? — в один голос вскричали они вместе с сестрой. — Под кроватью. Я читал, а потом… я хотел встать. Мне захотелось пить. Ну и… я вставал… и вот случайно моя книга… она упала. Я хотел ее достать, но… и мне пришлось лезть под кровать. Видимо, тетушка заглянула как раз в это время. Простите, тетя, я не хотел доставлять вам беспокойство. И вы, батюшка, извините меня, я очень сожалею, что вам пришлось волноваться за меня. — Мой маленький, — Акорос положила руку племяннику на лоб, а потом наклонилась и поцеловала его, — нужно было позвать кого-нибудь. Тебе уже лучше? — Раз он так резво ползает по полу, — усмехнулся Норов, — то с ним все в порядке. А посему, сын мой, я бы посоветовал вам как можно скорее сесть за уроки. — Хорошо, отец, — кивнул сын. — Вот и славно, — улыбнулась Акорос. — А я тем временем принесу моему мальчику что-нибудь вкусненькое, да? — Спасибо, тетя, — сын улыбнулся ей в ответ, и Норов почувствовал, как у него словно камень с души свалился. — Все хорошо, что хорошо кончается, — кивнул он и направился вниз. Гость уже заждался его: Куап стоял в кабинете у окна и задумчиво смотрел на заснеженные вершины гор, что белели вдали. — Я и забыл, — тихо проговорил он, услышав, как Норов вошел, — как здесь красиво. Особенно весной. — Ты стал редко бывать у меня, — Норов подошел, положил руку старому приятелю на плечо. — Так уж вышло: жизнь нас развела. Ты же знаешь. Норов лишь кивнул в ответ. Он знал, что Куапу, скорее всего, не слишком приятны эти воспоминания. Когда-то он любил приезжать сюда, говорил, что здесь так спокойно, вдали от придворных интриг, и он с радостью остался бы тут навсегда. Норов смеялся, что друг не выдержит и двух недель, а тот говорил, что все дело в том, кто будет рядом с тобой. — Есть люди, — любил повторять он, — вместе с которыми согласишься провести остаток дней и на необитаемом острове. И всякий раз при этом Куап, не отрываясь, смотрел на его сестру. Акорос же лишь смущенно улыбалась и спешила как можно скорее выйти из комнаты. Когда Куап посватался к его сестре, Норов обрадовался, он был счастлив породниться с ним. Помимо того, что Куап был умным и благородным человеком, он обладал неплохими связями при дворе, кроме того, Норов чувствовал себя в долгу перед ним, ведь именно Куап поддержал его в трудную минуту. Акорос, к его вящей радости, согласилась, но… он до сих пор не знал, что произошло между его сестрой и Куапом. Всего год, что прошел между помолвкой и объявленной датой свадьбы (а как любила повторять покойница-жена, что для пылко влюбленных год разлуки? — вечность и один день одновременно), изменил обоих до неузнаваемости. Сестра вдруг ни с того, ни с сего заявила, что не выйдет за Куапа, поскольку внезапно разлюбила его. — Но так не бывает! — недоумевал он. — Должна же быть веская причина для таких перемен! — Нет никакой причины, — отрезала Акорос, — просто я передумала, и все. И я не хочу больше об этом говорить. Куап тоже молчал, отделываясь дежурными фразами, что так уж сложилась жизнь и сердцу не прикажешь… Что ж, по крайней мере, нет худа без добра: он не знал, как смог бы жить дальше после смерти жены, если бы сестры не было рядом с ним. Она, не задумываясь, оставила все знакомства, перестала бывать в свете, отказалась от личного счастья, так и не выйдя никогда замуж, и все свои силы отдавала воспитанию его сына, своего племянника. Он иногда думал, что сестра ведь еще молода, она вполне может встретить достойного человека, влюбиться. После она выйдет замуж и уедет, но… Представить себе жизнь в этом замке без Акорос попросту невозможно. Кроме того, сын так привязан к ней, что неудивительно, она же заменила мальчику мать. Акорос иной раз говорила ему те же слова, что он нередко повторял ей: он тоже еще не стар и вполне может устроить свое счастье, привести в этот дом новую хозяйку. Но Норов лишь досадливо морщился: это же полный абсурд! Представить здесь, в этом доме, рядом с ним другую женщину — свыше его сил. У этого дома была тогда одна хозяйка, как и у самого Норова нет и не будет другой жены, кроме его любимой Анидаг. — Так что, нашлась пропажа? — голос Куапа вернул его обратно из прошлого в настоящее. — Да, — кивнул он, — просто недоразумение. — Что ж, — гость решил, что настала пора откланяться, — мне пора, я, пожалуй, поеду. — Спасибо, что навестил, — Норов пожал ему руку, — привез последние новости, развлек старого затворника. — Ты все же подумай, о чем я тебе говорил, — серьезно взглянул на него Куап. — Благодарю! — снова кивнул он. — И по возможности держи меня в курсе дел, ну и просто так — приезжай, не забывай старого приятеля. — Мой поклон госпоже Акорос! — грустно улыбнулся Куап. Когда Куап уехал, Норов снова вернулся в кабинет, прошелся взад-вперед, сел в кресло и налил себе ежевичного ликера. Чуть пригубил и глубоко вздохнул: все эти разговоры, визит Куапа… Он и не думал, что все это так разбередит старые раны. Впрочем, глупо было бы надеяться, что они зажили совсем и никогда больше не дадут о себе знать. А тут еще и новости: все эти, как Куап выразился, волнения при дворе… Надо будет Нараву рассказать, он во всей этой придворной чехарде разбирается гораздо лучше. Но думается так, не стоит беспокоиться, все образуется. Тогда, пятнадцать лет тому назад тоже было весьма неспокойно, что доставляло как старикам, так и молодым немало хлопот, а весь свет гудел, точно растревоженный улей. Ее величество королева Аважред уже тогда была дамой, как говорят, в летах и держала в своих нежных, но весьма сильных, обладавших поистине стальной хваткой, ручках власть в течение не одного десятка лет. Именно она прекратила гражданскую войну в стране, еще в самые юные свои годы. Королевство тогда осталось без наследника: покойный король почил, оставив после себя лишь трех дочерей. Две из них, старшие сестры нынешней королевы, были уже замужем, и их мужья тут же принялись выяснять, чья жена имеет больше прав на престол. Выяснение отношений затянулось на долгие годы, в результате чего муж средней сестры погиб, когда вел войска усмирять очередной бунт, стихийно возникший на одной из южных границ. Сама же принцесса не вынесла такого горя и повесилась прямо в своих покоях люстре. Старшая сестра быстро объявила королем своего мужа и таким образом сама взошла на трон. Казалось бы, все было хорошо, но она не учла одного: к тому времени как раз подросла самая младшая сестра, малютка Аважред. Она воспитывалась в одной из отдаленных провинций, но вот в один прекрасный день в сопровождении войска, коим командовал никто иной, как маршал Ниов, ее собственный муж, с триумфом въехала в столицу. Войску без труда удалось захватить дворец, где королю и королеве сразу же зачитали приговор: она и ее муж признаны узурпаторами и потому приговариваются к смертной казни. После приведения приговора в исполнение Аважред объявила, что трон отныне будет наследоваться лишь по мужской линии, и королем, таким образом, объявлялся малолетний сын Аважред и Ниова, а так как королю было всего три месяца от роду, то регентом при нем объявлялся его отец, которому срочно был пожалован герцогский титул. Через три года господин регент скончался во время эпидемии оспы, и госпожа Аважред, облаченная в траур, поминутно вытирая слезы, объявила своему народу, что отныне она сама возлагает на себя это тяжкое бремя власти, пока его величество Ниов Второй не отметит свое совершеннолетие. Все это Норову было известно от отца, который в свое время служил под началом маршала-регента. Когда же принцу Ниову исполнилось шестнадцать лет, и он уже был готов взойти на трон, его царственная матушка вдруг обнаружила в архивах королевского дворца документ, который гласил, что отпрыски царской фамилии становятся совершеннолетними и имеют право взойти на трон лишь по достижении двадцати пяти лет. Именно тогда в королевстве вспыхнул бунт, который развязали несколько представителей весьма уважаемых и древних родов. Они попытались свергнуть зарвавшуюся Аважред с престола и посадить на трон Ниова, но восстание было жестоко подавлено господином Нушроком, батюшкой Норова. Казнь бунтовщиков была публичной: все они были повешены, словно проворовавшиеся простолюдины, на главной площади столицы. Его высочество же был помилован матушкой на том основании, что сам он и знать не знал о вероломстве подданных, они использовали его лишь как прикрытие, а истинным их намерением было свержение всей царской фамилии. За что они все и поплатились, а батюшка Норова, как верный слуга ее величества, удостоился хорошей награды и был благосклонно принят при дворе. После это открыло дорогу и самому Норову, а кроме того, сулило в будущем блага и для его детей и внуков. Когда же его высочеству Ниову исполнилось двадцать пять, то все придворные, включая самого принца, уже настолько привыкли считать Аважред своей королевой, что о старом законе о престолонаследии никто и не вспоминал. Время от времени противники ее величества пытались было поднимать голову, но на ее стороне была вся гвардия во главе со старым маршалом, господином Нушроком, и любые попытки развязать еще один бунт быстро пресекались. — Наш долг, — часто повторял отец юному Норову, — служить ее величеству! Она и только она является законной правительницей, мы же, я хочу сказать, весь наш род, сын мой — ее верные вассалы. И потому наш долг — всегда оберегать ее покой, запомните это. Помня отцовские слова и заветы Норов и отправился служить в гвардию ее величества, когда ему сравнялось восемнадцать. — Я помню заслуги вашего храброго отца, юноша, — сказала ему ее величество, когда он был, как и подобает, представлен ей. — Надеюсь, что вы окажетесь достойным сыном своего батюшки, дитя мое! — улыбнулась Аважред. Норов до сих пор помнил, как изумился в тот миг, но изо всех сил постарался это скрыть. Ее величество слыла первой красавицей страны, ее золотым локонам, изящным рукам, стройности ее стана и певучести голоса все придворные поэты слагали оды. Норов ожидал увидеть перед собой фею, а предстала перед ним уже довольно немолодая и совершенно некрасивая, чуть полноватая, коренастая женщина с тусклыми темно-русыми волосами, серыми глазами навыкате под светлыми, почти незаметными ресницами. Круглое лицо с крупными чертами и выдающимся вперед подбородком, широкий нос, усеянный веснушками; и лишь только когда она улыбалась не дежурной светской улыбкой, а по-настоящему и искренне, то действительно преображалась и выглядела весьма миловидной. Это потом уже Норов узнал, что ее величество именно для этой цели и повелела изготавливать в дворцовых мастерских кривые зеркала, дабы украсить ими свои покои и парадный зал. Она не желала мириться с тем, что господь обделил ее красотой, и хотела заполучить ее любыми способами.***
Много лет спустя один из ее правнуков велит вынести кривые зеркала и на улицы города, дабы все жители смогли убедиться и впредь никогда уже не сомневаться, что живут припеваючи. Второй же правнук Аважред будет так увлечен этими самыми зеркалами, что сам не заметит, как рухнет и рассыплется, подобно разбитому зеркалу, на сотни тысяч осколков вся держава, кою Аважред строила, не жалея сил, и всю жизнь старалась хранить и оберегать. А любимого сына Норова именно эти проклятые зеркала и приведут к гибели…***
Как раз в те не слишком-то спокойные времена Норов и сошелся с Куапом, с которыми они служили в одном полку. Будучи на несколько лет старше и проведя гораздо больше времени при дворе, Куап поддерживал нового приятеля и всячески помогал ему. Именно он велел Норову держать язык за зубами насчет маленькой «зеркальной тайны» королевы. И именно он, повторяя слово в слово то, что говорил Норову отец, повторял, что им следует всегда быть на стороне ее величества. Когда Норову исполнилось двадцать шесть лет, его отец скончался, и они с сестрой остались одни. Акорос к тому времени сравнялось уже семнадцать лет, и она вот-вот должна была закончить обучение в пансионе при монастыре сестер Святого Сердца, где воспитывались многие девочки из благородных семейств. Норов поселил сестру в своем доме в столице, показал ей город, она стала выезжать в свет, и именно тогда очаровала его друга. Правда, к его вящему сожалению, ничего из этого так и не вышло. Норов, к стыду своему, не очень-то внимательно следил тогда за сердечными делами сестры, поскольку впервые в жизни сам переживал, если можно так выразиться, любовную лихорадку. Анидаг была, без преувеличений, самой красивой девушкой не только при дворе, но и во всем королевстве. Правда, как раз-таки при дворе она почти и не бывала, ибо ее родственники принадлежали к сторонникам «старого закона о престолонаследии», а родной брат ее деда был некогда в числе казненных за участие в мятеже против ее величества. Норов увидел ее на одном из званых ужинов в доме Куапа, поскольку он доводился ей дальним родственником (о чем, впрочем, предпочитал особо не распространяться). Только лишь взглянув в ее огромные черные глаза, сказав ей пару фраз о том, что счастлив познакомиться, Норов понял, что ни одна женщина в мире не сравнится с ней. И лишь ее одну желает он видеть своей женой, хозяйкой дома и матерью своих будущих наследников. Но стоит ли говорить, что его, сына человека, лично руководившего подавлением того пресловутого мятежа, не пустили даже на порог ее дома. Правда, тут влюбленным, а девушка ответила ему взаимностью, ей так же, как и ему, хватило нескольких встреч, дабы понять, как близок ей этот человек, помог никто иной, как Куап. Они с Анидаг тайно встречались в доме старого друга, и не уставали благодарить его за это. Два года Норов не терял надежды добиться благословения родителей возлюбленной на брак, и всякий раз ему указывали на дверь. Он, опять-таки при помощи Куапа уже готовился увезти Анидаг из отчего дома, обвенчаться тайком и уехать в свой родовой замок. Потом, когда прошло время, и улеглись страсти, Норов и его возлюбленная повинились бы и перед родителями Анидаг, и перед ее величеством, и получили бы в итоге согласие на брак. Но нет худа без добра, как раз в это время скончался отец Анидаг, и выяснилось, что ее семья совершенно разорена. Мать девушки, проплакав несколько дней, решила, что уж лучше брак с ненавистным сыном «мясника и предателя истинного короля», как ее муж бывало называл покойного господина Нушрока, чем прозябание в полной нищете, и дала свое согласие. Норов был на седьмом небе от счастья: теперь они со столь дорогой его сердцу Анидаг смогут быть вместе. Правда, Норов все же был вынужден выйти в отставку, ее величество ясно дала понять, что хоть она по-прежнему ценит все, что юный господин Норов сделал для нее и для короны, а равно и заслуги его наихрабрейшего отца, но все же брак с представительницей запятнавшего себя семейства… это, как она выразилась, несколько легкомысленно с его стороны. Хотя на самом деле Норов подозревал, что просто-напросто Аважред терпеть не может при своем дворе всех красивых женщин, а связи семьи Анидаг — просто предлог. Но и он, и его жена были только рады такому исходу, ибо его уже успела утомить придворная жизнь, а Анидаг было нужно только одно: быть рядом с мужем. Норов без сожалений оставил столицу, двор, ее величество вместе с сыном, который, как он подозревал, все еще не оставил своих тайных мечтаний и надежд отобрать у матери корону… Они же вместе с Анидаг уехали в отцовский замок. Норов забрал с собой и сестру, решив, что ей лучше пока жить с ними. Акорос дала согласие выйти за Куапа, но помолвку и свадебное торжество пришлось отложить, так как жених вынужден был отбыть из столицы к месту службы. Жена Норова сразу же по приезду в новый дом занялась хозяйством, и очень быстро мрачный замок сделался уютным семейным гнездышком. Кроме того, Норов вновь сошелся с Наравом, с которым с самого детства был неразлучен, и сыном старинного друга своего отца. Собственно, их семейства дружили издревле, и дед Норова, насколько ему было известно, мечтал даже породниться с семейством Нарава, для чего и придумал сделать в замке тайный ход, соединяющий их жилища. — Кто знает, — шутил Нарав, который к тому моменту тоже успел жениться, — может быть, именно нам суждено исполнить волю наших пращуров? Для этого нужна самая малость: у одного из нас должна родиться дочь, у другого сын. Я даже согласен уступить тебе! — смеялся он. — Пусть твой первенец будет мальчиком, и, соответственно, моим зятем. — Ну что ты еще выдумываешь, дорогой друг! — добродушно ворчал Норов. — Мне кажется об этом пока еще рано говорить. И для него наступило время самого чистого и безграничного счастья: он был в родном доме, рядом с ним была женщина, которую он любил, друг, которого знал с малых лет, сестра, которая тоже вот-вот должна была устроить свое счастье. Казалось, счастье будет безграничным, но увы… Еще покойный отец часто любил повторять, что в мире нет и не будет ничего вечного. А когда жизнь дает что-либо, то значит вскоре обязательно отнимет. Его семейное счастье длилось ровно два года. Правда, если уж совсем начистоту, то уже через год оно дало трещину, когда Акорос неожиданно разорвала помолвку, отказавшись выходить замуж за Куапа. А потом… потом случилось самое страшное, что только могло произойти: жена Норова скончалась. Он не мог в это поверить: как же так? Анидаг была молода и полна сил, она подарила ему сына, и они должны быть все вместе! Это было похоже на кошмарный сон, который, к несчастью, оказался явью. Доктор, пряча взгляд, лепетал, что «такое часто случается» и «он ни в чем не виноват», сестра лишь тихо плакала, а он… Он сидел подле своей супруги, сжимал ее холодные пальцы, время от времени целовал их, и все никак не мог поверить, что глаза жены, которые умели так ярко сиять, и которые всегда смотрели на него с такой теплотой, закрылись навеки. Наверное, Норов не пережил бы эту потерю, если бы не помощь сестры, которая все время была рядом с ним, и не присутствие сына. Поначалу он смотрел на ребенка безучастно; обезумев от боли, которую испытывал, потеряв жену, Норов словно не мог понять, откуда взялся здесь этот пищащий кружевной сверток. Почему он не дает ему покоя? Но однажды, когда увидел, как сестра баюкает младенца, Норов подошел к ней, заглянул через плечо, и тут мальчик открыл вдруг глаза, посмотрел на него… Глаза сына были точь-в-точь, как у его матери, и Норов почувствовал вдруг необычайную нежность к этому ребенку. Это, вдруг понял он, память о его любимой Анидаг, самый драгоценный ее подарок своему мужу. Сын и наследник его рода. Норов просто обязан сделать все, чтобы мальчик рос счастливым, и чтобы он добился куда большего, чем его отец. — Правда, он прелесть? — улыбнулась между тем сестра. Норов, чувствуя ком в горле, не мог говорить, поэтому лишь кивнул в ответ. — Его будут звать так же, как нашего отца? — продолжала тем временем Акорос. — Ведь нужно же окрестить малютку, негоже ему быть безымянному. А Анидаг, упокой господь ее душу, я помню, несколько раз говорила мне, что вы хотите дать ему имя нашего покойного батюшки. — Да, — глухо проговорил Норов, — пусть так и будет. — Ну, вот, — проворковала Акорос, склонившись над малюткой, — господин Нушрок, я же говорила вам, что все будет хорошо! Видите, теперь у вас есть имя, которое вы будете носить с гордостью. Да, так же, как носил его ваш благородный дед. И вы будете столь же храбрым и благородным, как он, и как ваш отец. А пока — спите, вам ведь нужно набираться сил, чтобы вырасти большим и сильным. Спи, мой маленький птенчик, спи, никто тебя не обидит! Норов улыбнулся и пошел к себе. С той поры минуло уже девять лет, и сын, как он и сказал сегодня Куапу, его единственная надежда и единственная же отрада. Не будь этого сорванца, Норов (хоть это сыну знать пока необязательно) просто не выжил бы. Норов потер лоб: ужасно разболелась голова, должно быть (как и всегда) к перемене погоды. Да тут еще нахлынувшие воспоминания растревожили его душу. — Брат, ты здесь? — Акорос снова заглянула в кабинет, и Норов кивнул, приглашая ее войти. — Что с тобой? — сестра села рядом и взяла его за руку. — Заперся тут, словно… вернулись прежние времена. Я уж начала беспокоиться, ты сидел здесь вот так, без движения, много лет назад, когда… — Да, — грустно отозвался он, — когда потерял ее. А в этот раз… визит старого друга разбередил старые раны. И я ненадолго вернулся в прошлое. — Тогда все понятно, — понимающе кивнула Акорос, — такое путешествие бывает трудным и мучительным. — И эти воспоминания всегда приходят некстати, когда, казалось бы, все пережил, со всем смирился, — подхватил Норов. — А вот… поди ж ты. Ладно, — тряхнул он головой, — с сыном все в порядке? — Да, — улыбнулась Акорос, — в полном. Похоже, я зря волновалась. — Ну и славно! — Норов поднялся на ноги и подал сестре руку. — Не кажется ли тебе, что пора распорядиться насчет ужина. А что касается этого сорванца, — продолжил он, направляясь в сопровождении сестры к выходу, — то я просто уверен, что он притворялся. Ну да ладно, на первый раз прощу ему эту выходку. — Ах, ну что ты, дорогой мой брат! — по своему обыкновению сестра кинулась защищать обожаемого племянника. — Не наговаривай на нашего славного мальчика! Норов усмехнулся, но промолчал.***
Ему, разумеется, как и его сестре, было пока невдомек, что «единственная отрада» и «славный мальчик» уже не мог дождаться завтрашнего утра. Ибо, как он предполагал, его ждал триумф, а этого зазнайку и трусишку Абажа, напротив, полное посрамление. Поскольку никому недопустимо смеяться и сомневаться в словах наследника господина Норова!