***
Реджина проходит мимо Дэвида и Снежки, которые, приобнявшись, стоят в коридоре. Они выглядят заспанными, но вполне отдохнувшими; несколько часов назад они, не без усилий, позволили ей остаться наедине с их дочерью. Однако Реджина прекрасно понимала, что они будут где-то поблизости и, вероятно, не уйдут дальше кабинета Вейла. – Реджина, – говорит Снежка мягким и раздражающе приветливым голосом. – Я собираюсь к Генри, – вставляет бывшая королева, не давая Снежке возможности рассыпаться в любезностях, которые в их отношениях по-прежнему кажутся неуместными. – Думаю, он сейчас завтракает, – замечает Дэвид. – Мне пойти с тобой? Хоть предложение и удивляет, Реджина реагирует мгновенно: – Нет! Нет... оставайтесь с Эммой. – По рассчётам Вейла она проспит большую часть дня, – говорит Снежка. – Он сказал, что она должна была проспать всю прошлую ночь, но это же... – ...это же Эмма, и следовать предписаниям не в её духе. Я в курсе, – вздыхает Реджина, в ее голосе слышится смесь раздражения и обожания. Она заставляет себя успокоиться, затем старательно подбирает слова, чтобы отказ звучал вежливо. – Полагаю, будет лучше, если я поговорю с Генри с глазу на глаз. Рано или поздно это придётся сделать. Дэвид просто кивает, и Реджина благодарна за то, что он не расточает никому не нужных банальностей. Она думает, что его неумение отвечать трюизмами и избитыми заверениями должно бы вызывать беспокойство относительно возможной реакции Генри, но сейчас Реджина ценит честность Дэвида. – Мы будем здесь, когда ты вернёшься, – говорит Снежка. – Хорошо, – кивает Реджина, не до конца понимая, за что именно она благодарна, но теплота, разлившаяся в груди, безмерно пугает. В её сердце не должно быть места для этих несносных идиотов, и, возможно, его и нет. Возможно, виной всему усталость и повышенная эмоциональность, но Реджина точно знает, что ей лучше поскорее убраться из больницы. Именно это она и делает, высоко подняв голову в надежде скрыть то, что она просто сбегает от Снежки, Дэвида и Эммы. – Не уверен, что мне всё это нравится, – уже в который раз говорит Дэвид, как только за Реджиной захлопывается дверь. Снежка испепеляет его взглядом. – Разве не ты говорил мне, что это жизнь Эммы, а не наша?! Разве не ты рассуждал о том, как ценна любовь?! – Я, – усмехается он. – Я и сейчас думаю так же, но ведь мы говорим о Реджине. Мне иногда кажется, что это затишье перед бурей, и оно вот-вот закончится. – Так и есть, но я считаю, что если мы попытаемся встать между ними, то уже не Реджина, а Эмма станет источником бури, – говорит ему Снежка. – А я не хочу из-за этого потерять дочь. Не хочу, чтобы она была с Реджной, но и лишится Эммы из-за неё тоже не хочу. Так что, думаю, нам остаётся только... – ...надеяться на лучшее. – И на то, что эти отношения пойдут на пользу им обеим. – Даже если в конце-концов они окажутся Истинной Любовью друг друга? – вставляет Дэвид между глотками кофе. – В этом случае мы порадуемся за них, – говорит Снежка. – Потому что, если это так, то они найдут способ сделать друг друга счастливыми. Правда? Дэвид наклоняется и целует жену в лоб. – Конечно.***
Реджина находит Генри на пляже, сидящим на огромной коряге, которая не кажется достаточно прочной даже для человека его комплекции. Босые ступни Реджины глубоко погружаются в песок, когда она неспеша подходит к сыну, намеренно шумя, чтобы дать ему возможность услышать её приближение. – Генри, – подойдя достаточно близко, произносит она тихим и осторожным голосом, стараясь не напугать его. – Привет, мам, – отвечает он, и тотчас странное ощущение спокойствия накрывает её. Он не называет её по имени и не отвергает открыто; а это уже можно считать добрым знаком. – Как ты, дорогой? – спрашивает она, опускаясь перед ним на колени; сейчас он выше, и быть наравных гораздо сложнее, но этот ритуал по-прежнему важен для неё; так она поступала всегда и будет поступать столько, сколько возможно. – Можешь сесть рядом, – предлагает он, смущенно улыбаясь. – Не уверена, что эта штука выдержит нас обоих, – мягко отвечает она. – Ох. Эта коряга не такая прочная как у домика на пляже. – Достаточно прочная, – заверяет его Реджина, понимая, что ведёт полный неявных метафор разговор со своим двенадцатилетним сыном. – Просто в Сторибруке гораздо ветреней. Нам следует укрепить конструкцию. – Точно, – кивает он, глядя на воду. – Генри.... – Если я попрошу сказать правду... всю правду... ты скажешь? – В пределах разумного. Он смотрит на нее, хмурясь. – Что это значит? – Это значит, что я отвечу на любые вопросы, которые касаются лично меня. Однако, если я сочту, что мой ответ раскроет чьи-то тайны, я дам тебе знать. Но про себя расскажу всё. – Честно? – После всего, что мы пережили, я не имею права лгать тебе. Он громко сглатывает, пытаясь по выражению лица определить, не лжет ли она, но замечает на нём только печаль и покорность. И тут неожиданно для себя Генри понимает, что Реджина ждёт, что он отвергнет её. – Мам, мы рядом и никуда не денемся, – говорит он ей. – Я... – Эмма ведь в порядке, правда? Папа так сказал. И Руби тоже. Реджина вздыхает и затем натянуто улыбается. – Ох, она в порядке, Генри, – говорит она сыну. – Ей сильно досталось, но она сильная и смелая, и не умеет отступать. Так что да, она будет в порядке. – Тогда что тебя пугает? – Кто сказал, что я напугана? – Ты обещала говорить правду. – Обещала. Задавай свой вопрос. – Я только что задал. – Давай вернемся к нему позже. Спроси что-нибудь другое. Он кивает. – Расскажи, что вчера произошло. Реджина едва заметно улыбается, на этот раз даже более натянуто, чем в прошлый; ей следовало ожидать, что Генри сразу перейдёт к делу. – Много лет назад, когда Сторибрук только появился на карте, я неожиданно столкнулась с Оуэном – сейчас все знают его под именем Грег Менделл – и разрушила его жизнь, потому что была эгоистична, зла и переполнена ненавистью. Мои действия превратили его в мою копию. Генри вопросительно склоняет голову. – Что ты сделала? – Уверен, что хочешь знать? Генри медленно кивает, но его настороженные зелёные глаза говорят об обратном. Он хочет знать, потому что думает, что должен, но его пугает то, что он вот-вот услышит; он боится, что она скажет что-то, что он не сможет принять. И всё же, она обещала сыну правду, поэтому должна рассказать ему всё. Реджина вдруг понимает, что она единственная из оставшихся в живых, кто знает историю Оуэна целиком, ведь его собственные воспоминания стёрла магия Голда. – Я убила его отца, – наконец говорит Реджина, надолго закрывая глаза. Она ощущает признаки подступающей мигрени и знает, что даже если этот разговор пройдет хорошо, в ближайшие часы ей так или иначе придётся расплачиваться за стресс последних дней. – Почему? Она открывает глаза и смотрит прямо на Генри. – Я могла бы дать тебе множество различных объяснений, могла бы попытаться себя оправдать, но правда в том, Генри, что я убила Курта Флинна, потому что он бросил мне вызов, и потому что его сын отверг меня, как и все остальные. Я убила его, потому что была одинока и зла, и потому что могла. – Ох. Ладно, – мягко говорит он, переваривая услышанное. Она встряхивает голову. – Нет, не «ох, ладно». То, что я сделала, было ужасной ошибкой. Я никогда не думала над тем, что потеря отца сделает с Оуэном, потому что провела большую часть собственной жизни мечтая, чтобы моих родителей не существовало. Я отчаянно их любила, но, безумно желая ответной любви, я так же сильно хотела, чтобы они дали мне возможность жить самостоятельно. – Что случилось с Оуэном, когда он покинул Сторибрук? – Не знаю, но не думаю, что его жизнь была приятна и безоблачна. Она была какой угодно, но только не счастливой, она не излечила ту рану, которую я нанесла. Оуэн провел последние тридцать лет в попытках меня разыскать. Чтобы заставить за всё заплатить. – Прямо как ты поступала с бабулей. – Именно. И как только Оуэн нашел обратную дорогу в Сторибрук, он, как и я когда-то, направил свою ненависть не на того человека. – Эмма. – Да, – с досадой говорит Реджина и протягивает руку, чтобы подобрать сломанную веточку. При этом она вздрагивает: раненая рука снова напоминает о себе. – Где он сейчас? Ты его... – Нет. Твой отец и бабушка с дедом... – она громко смеётся, понимая как абсурдно выглядят их запутанные, чуть ли не кровосмесительные, семейные отношения. – Мы нашли способ выдворить Оуэна из Сторибрука, не причиняя ему вреда. Он не вернется назад и демоны прошлого, преследовавшие Оуэна по моей вине, больше не будут его мучить. – Магия? – спрашивает Генри, морща нос. – Да. И да, вчера я ей воспользовалась. – Странно использовать магию после такого большого перерыва? – Хотелось бы, чтобы это было так. Но нет, ощущения были знакомыми и даже немножко приятными. – Это ведь плохо, да? – Да. Он кивает. – И что теперь? – Не знаю. Как насчёт того, чтобы обсудить, что ты чувствуешь в данный момент. – Я думаю, что рад, что всё именно так. – Объясни, – говорит она. Для любого другого это бы звучало как не терпящий возражений приказ, но для её сына это мягкая просьба предоставить больше информации. – Мы говорим друг другу правду, даже если она причиняет боль. Даже если пугает. Мне это нравится. – Нравится? – Да. Мы можем справится со всем, если будем и дальше говорить правду, так ведь? Когда мы были в домике на пляже, все были честны, и никто не врал. И всё тогда было хорошо между нами. – Между нами и сейчас всё хорошо, – говорит она ему. – Просто... просто немножко сложнее. – Папа сказал то же самое. – Что ж, иногда твой бестолковый отец может выдать умную мысль. – Ещё он сказал, что вы с ним ладите, – хихикает Генри. Реджина хмурится в ответ. Он улыбается, но затем снова напускает серьёзный вид. – Здесь, в реальном мире, всё гораздо сложнее, потому что тебе гораздо чаще приходится сталкиваться со своим прошлым, да? – Да. В доме на пляже нас было только трое, и самое сложно заключалось в том, чтобы научиться доверять друг другу. Здесь же, мы... я... должна разбираться с тем, что натворила в прошлом. И я не уверена, что вам с Эммой следует в этом участвовать. – А вдруг мы хотим? – У тебя это звучит так просто. – Потому что это и есть просто. Ты не та, кем была, мам. – Вот бы всё действительно было так легко, мой дорогой. – Но разве то, что досталось нам без усилий, ценно? Она громко смеётся в ответ на эту юношескую ремарку. – Не знаю, но я бы не возражала, если бы изредка некоторые вещи давалась мне с меньшим трудом. – Тогда не усложняй. – Что? – Я и Эмма хотим быть рядом. Мы хотим быть семьёй. – И я пытаюсь... хотя бы сейчас... делать то, что лучше для моей семьи. – И что же это? Она просто качает головой. – Это ничего, если ты не знаешь, – говорит ей Генри. – Потому что я знаю. Быть счастливыми – вот, что лучше для нас. И для тебя тоже. – Ох, Генри, я хочу этого больше, чем ты можешь представить, – со вздохом покорности признаёт она и вздрагивает, когда очередной приступ мигрени накатывает волной. – Я просто не всегда знаю, как стать счастливой или как оставаться счастливой, если уже нашла своё счастье. Он кивает. Затем, слегка улыбаясь, спрашивает: – Ты любишь её? – Эмму? – Да. – Да, – мягко отвечает она. – Не уверена, когда именно это произошло, но постепенно Эмма стала... для меня особенной. Она стала важной. – Потому что ты её любишь. Ты ведь знаешь, что можешь произнести это вслух? Она усмехается. – За последние несколько часов я слишком часто произносила эти слова. – Тогда почему не можешь сказать их при мне? Почему не можешь признаться в том, что чувствуешь? – Потому что ты – мой сын, и говорить с тобой о любви и других подобных эмоциях... странно. Особенно, когда эти эмоции связаны с Эммой. Я выросла в условиях, где о чувствах было не принято говорить открыто. Особенно о тех, что делают тебя... слабой. – Любовь – не слабость. – Мне потребовалось время, чтобы это понять, – говорит она. – Ты ведь знаешь, что я не против ваших с Эммой отношений, правда? Я не был против тогда, когда мы вернулись домой. И до сих пор не против. Даже если это любовь. – Почему? Я думала, ты никогда не сможешь их принять. – Потому что они делают вас счастливыми, – пожимает плечами Генри. – Ты – моя мама, и это всё, чего я хочу. Чтобы ты была счастлива. И Эмма делает тебя счастливой. – Почему ты так в этом уверен? – Потому что я тот, кто верит, – напоминает ей Генри с хитрой улыбкой, делающей его таким похожим на Эмму. – Это моя роль в нашей семье. – Да, так и есть, – говорит Реджина. Она встаёт и указывает на место рядом с ним. – Можно мне сесть? Генри кивает. Коряга с трудом выдерживает их вес, но мальчик расслабляется, когда понимает, что дерево всё-таки не разваливается под ними. Оно скрипит и прогибается, но не ломается. – Я больше никогда тебя не подведу, – обещает она, обнимая сына. – Я сделаю всё, чтобы больше никогда не стать Злой Королевой. – Я знаю, что ты будешь пытаться, но это не просто, ведь так? – Нет, – призает она. – Не просто, и, наверно, никогда не будет просто. – Она смотрит на руки, сгибает пальцы, чувствуя вибрацию магии. – Это значит, что иногда у тебя будет получаться, иногда – нет, но до тех пор, пока ты пытаешься, этого достаточно, правда? – Это ты мне ответь. Для тебя этого достаточно? На мгновение он задумывается. – Достаточно. Потому что я просто хочу, чтобы ты была моей мамой, – отвечает он. – Для меня этого достаточно, и, думаю, для Эммы тоже. – Надеюсь, ты прав, дорогой. – А когда это я ошибался? – спрашивает он притворно недовольным тоном. Она смеётся, гадая, как позволила себе отдалиться от этого мальчика; он всегда был её сердцем, и без него она по-настоящему потеряна. Много лет назад она верила, что Дэниел – тот человек, без которого она не сможет жить, и эта уверенность разрушила все доброе и человечное, что было в разбитом сердце милой девушки. Сейчас ей был дан второй шанс, и пусть ставки чрезвычайно высоки, Реджина понимает, что не в состоянии остановиться и не поверить в счастье. Поэтому она мягко толкает Генри в плечо, и он толкает в ответ. Обычно так он ведёт себя с Эммой, а не с ней, но сын улыбается, замечая её улыбку, и каким-то образом это значит для Реджины всё.***
Эмма спит целый день, что весьма радует Вейла; он сообщает остальным, что привычка Эммы бороться со всем миром вызывала беспокойство, потому что организм шерифа инстинктивно пытался сопротивляться даже болеутоляющим, что мешало нормальному восстанавлению. А сейчас ей крайне необходим отдых. – Она проснется утром, – мягко говорит Вейл, стоя в дверном проеме Эмминой палаты. – Обещаю. – Так что, Вы больше не боитесь осложнений? – осведомляется Реджина. – Всегда есть опасность непредвиденных осложнений вроде тромбов, так что шериф Свон будет находиться под наблюдением ещё очень долго, – отвечает он. – Но всё выглядит весьма хорошо; думаю, восстановление идёт по плану. – Не понимаю, что Вы тут говорите, – огрызается Реджина, ощущая рядом присутствие Дэвида и Снежки; сразу за ними стоят Генри и Нил. – Это значит, что она никуда не денется, Реджина. Вы все вымотались, а Эмме меньше всего нужно видеть вас в таком состоянии и чувствовать необходимость быть сильной ради вас. Ей предстоит длительное восстановление, которое потребует вашей безоговорочной поддержки. Но если она почувствует, что нужна вам, то, думаю, все мы знаем, что произойдет, – говорит Вейл низким, но на удивление успокаивающим голосом. Вот только на Реджину он не действует. Она раздражена. Потому что он прав. Так что она глубоко вздыхает. – Хорошо. Вейл поднимает брови и затем кивает как бы говоря, что иначе она и не могла ответить. Он смотрит на остальных, убеждается в их согласии и затем улыбается так, что это вызывает мурашки на коже Реджины. – Превосходно. Тогда я увижу вас всех утром. Не могу обещать, что Эмма к этому времени проснётся, но, по крайней мере, этой ночью у всех будет шанс хорошенько выспаться. – Вы – болван, – выплёвывает Реджина, затем разворачивается и, буквально впечатывая каждый шаг, уходит. – Она хотела сказать «спасибо», – объясняет Генри, ухмыляясь со знанием дела. – Я прекрасно знаю, что она имела в виду, – уверяет его Вейл и выходит из палаты. – Увидимся утром, – говорит Дэвид ему вслед. – Да, ничуть не сомневаюсь, – отвечает Вейл. Снежка тяжело выдыхает и затем поворачивается к остальным. – Как насчёт того, чтобы поесть? Не знаю как вы, а я очень проголодалась.***
Когда Реджина прокрадывается в больницу, на часах почти одиннадцать вечера. Нельзя сказать, что она сильно удивлена, обнаружив в палате дожидающегося её Нила. Он сидит, скрючившись в кресле возле кровати Эммы, при этом расположив обутую ногу поверх одеяла. – Привет, – говорит он с улыбкой, глядя на часы. – Я ждал тебя гораздо раньше. Едва сдерживая гнев, Реджина выплёвывает в ответ: – Какого чёрта Вы забыли в её палате? – Так и думал, что ты спросишь, как я догадался, что ты придёшь. Она продолжает таращиться на него. – Ладно. Ответ в том, что у нас с тобой есть нечто общее. – Да неужели?! – Я знаю, что ты меня ненавидишь, но я всегда буду любить её, Реджина. Я смирился с тем, что она любит тебя, и я не против. Но знаешь что? Я не поэтому здесь. В смысле, я здесь, потому что хотел лично убедиться, что она в порядке и спит, но ждал я тебя, потому что подумал, что нам всё-таки следует поговорить. – Поговорить о чем? – спрашивает она, удивлённо выгибая бровь. – И как Вы вообще сюда попали? Неужели Вейл впустил после той дурацкой тирады? – Нет, я сам пробрался сюда, – с ухмылкой отвечает Нил. – Я же вор. Точнее, я им был. От старых привычек непросто избавиться. А ты как сюда попала? Магия? – Мне нужно было её увидеть, – признает Реджина, очевидно неудовлетворенная таким поворотом событий. Она планировала быстренько пробраться в палату, пожелать спокойной ночи своей спящей возлюбленной и улизнуть никем не замеченной. Она не ожидала увидеть бывшего Эммы, ожидающего её появления. – Значит, магия, – подытоживает он. – Да, магия. Я перестану... с завтрашнего утра я постараюсь перестать ею пользоваться. – Это так не работает, и мы оба это знаем. – Чего конкретно Вы хотите, мистер Кэссиди? Он поднимает руки. – Эй, полегче. Я хочу того же, что и ты. – Сомневаюсь. – Забавно, потому что я уверен, что это так. Мы оба хотим, чтобы Эмма и Генри были здоровы и счастливы, и мы оба хотим, чтобы наше прошлое там и оставалось и не причиняло никому вреда. – Он встает, говоря это, и предлагает ей сесть. Она даже не смотрит в его сторону. – Ближе к делу, – требовательно произносит она. – Я хочу сказать, что это так не работает, и мы оба это знаем. Прошлое не остается там, где ему следует, несмотря на то, как сильно нам бы того хотелось. – Я и без Вас это знаю. – Может, да, а может, и нет. Но в любом случае тебе нужно быть честной с Эммой. Я не был. Я был трусом, как мой отец, и вместо того, чтобы бороться за неё и себя, я пошел по легкому пути и сдал её, а потом ещё пытался убедить себя, что сделал это, потому что так было предопределено. Я потерял её, потому что не набрался мужества и не сказал ей, что был до ужаса напуган возможностью снова увидеть отца. Я потерял её, потому что не нашел в себе сил рассказать ей всю правду о себе. – Она знает практически всё. – Но не всё, ведь так? Что ж, какими бы ни были оставшиеся ужасные скелеты в твоем шкафу, она должна о них знать. – Почему Вам так важно, чтобы я рассказала ей всё? Что, надеетесь, что она не сможет вынести бремени всех моих тайн? Он ответил грустной улыбкой. – Веришь или нет, Реджина, я правда надеюсь, что знание твоего прошлого лишь больше сплотит вас двоих. То, что случилось вчера, не изгладится из её памяти, и она будет гадать, есть ли ещё призраки прошлого, о которых она не знает. Если ты ей не расскажешь, эти тайны всегда будут стоять между вами. – Я обещала говорить правду им обоим, – неохотно отвечает Реджина. Она понимает, как много уже сказала за прошедшие несколько дней. Реджина рассказала Генри правду об Оуэне, но она понимает, сколько ей ещё предстоит рассказать и Генри, и Эмме, и любое из этих признаний может оказаться роковым. Но Нил прав; она не допустит, чтобы Эмма снова блуждала в потёмках. – Хорошо, – соглашается Реджина. – Это всё, или Вы собираетесь выдать идиотскую угрозу о том, что если я наврежу ей или допущу, чтобы она снова пострадала, то... – У тебя есть магия, Реджина, – усмехается Нил. – Что я могу тебе сделать? – Ничего, – тихо отвечает она. Затем, оглядываясь на Эмму, Реджина хмурится и смаргивает влагу, скопившуюся в уголках глаз. – Не то чтобы в моих действиях была необходимость, – отмечает он, проследив направление её взгляда. Время от времени Эмма дёргается во сне, но не мечется. – Верно, – выдыхает Реджина. – Как долго Вы пробудете в городе? – Ещё несколько дней. Я нашёл адрес Менделла – Оуэна – и прежде чем он выпишется из больницы, я хочу наведаться туда и постараться избавиться от любых следов его одержимости. Если он наблюдал за тобой месяцами, то логично, что... – Что он не переставал думать обо мне все эти тридцать лет. – Именно. – Кажется, утром Дэвид собирался сделать то же самое с его комнатой здесь, в городе; пожалуй, мне следует к нему присоединиться. – Она хмыкает, как будто понимая, что должна сказать что-то ещё. – На случай, если я забыла сказать раньше, я ценю Вашу помощь во всем этом. Вы были... что ж, удивительно, но Вы вели себя как джентельмен. В его глазах сверкает хитрый огонёк, и он открывает рот, словно желая сказать что-то сентиментальное и даже слащавое, но затем задумывается и вместо этого произносит: – Надеюсь, ты уже поняла, что я не угроза твоим отношениям с Эммой. Честное слово. – Большая часть меня верит этому, – признаёт Реджина, раздраженно вздыхая. – Но потребуется время, чтобы поверить окончательно. Он пожимает плечами. – Хорошо. Мне пора. Спокойной ночи, Реджина. – Спокойной ночи, мистер... – Как насчет Нила?! – предлагает он. – Мы не друзья, но и не враги тоже, и мы любим одних и тех же людей. Думаю, это делает нас вроде как... союзниками. – Союзниками, – повторяет она. – Очень хорошо. Спокойной ночи, Нил. Он посмеивается и потом выскальзывает в тёмный коридор. Оставляя её наедине с Эммой. – Здравствуй, дорогая, – говорит Реджина, садясь в кресло, недавно освобождённое Нилом. – День был крайне длинным, и нет, я не собираюсь говорить тебе обо всём, пока ты якобы спишь, потому что, уверена, ты тут же проснёшься, чтобы позлить меня и сказать, что я жульничаю. Завтра я перестану использовать магию, но пока я всё ещё пользуюсь ей и не очень-то хочу поджарить тебя в порыве злости. Она глубоко вздыхает и смеётся. – Так что сейчас я не буду рассказывать тебе все эти ужасные истории из прошлого. Я просто думаю... Наверное, мне просто хочется посидеть рядом несколько минут и... насладиться тишиной. Думаешь... как думаешь, у нас получится? Она не получает ответа от погруженной в глубокий сон возлюбленной, но в общем-то ничего подобного и не ожидалось. Реджина понимает, что не сможет остаться здесь надолго, потому что скоро с проверкой придёт Вейл, а ей не очень-то хочется ругаться с ним (хотя бы раз), да и нужно ей всего-то несколько минут рядом с Эммой. Просто немного времени, чтобы заверить себя, что она не потеряла всё снова.***
На следующий день после полудня направляясь в захламлённую комнату Оуэна в гостинице «У бабушки», Реджина замечает, что Дэвид уже там. Он медленно перебирает вещи, снимает со стен фотографии, газетные статьи и грубые наброски. Стоя в дверном проёме, Реджина долго наблюдает, как он упорно избегает слишком откровенных фотографий. – Мне жаль, что ты вот так обо всём узнал, – говорит она входя. Затем пробегает глазами по комноте, оценивая результаты того хаоса, который творился в голове у Оуэна. То, что он был одержим, сейчас не вызывает никаких сомнений, и как бы она ни пыталась, ей не удаётся избавиться от всепоглощающего чувства вины. Она виновата в том, что он стал таким. И эта вина навсегда останется с ней. Дэвид поднимает на неё взгляд и выдает что-то наподобие улыбки, в которой сквозят лишь усталость и смирение. – Тебе правда жаль? – Удивительно, но да. Ещё несколько месяцев назад, когда мы находились в доме на пляже, я сказала Эмме, что очень хочу, чтобы Снежка обо всём узнала, потому что понимала, что это выведет её из себя, и она будет в ярости от того, что мы с Эммой вместе. – Ну что, ты получила то, что хотела, Реджина? Сначала она не отвечает, проходит вглубь комнаты, останавливаясь рядом с ним. Затем берёт в руки фото, на котором она и Эмма вобнимку лежат на диване в гостинной, укрытые только колючим коричневым пледом, украденным ей из дома на пляже. – Нет, не получила, – признает она. – Я думала, что часть меня будет ликовать, когда Снежка узнает, что я отняла у неё дочь, но я не рада. – Она невесело усмехается. – Я не хочу, чтобы Эмма теряла что-то или кого-то. Я не хочу, чтобы ей пришлось выбирать даже несмотря на то, что я больше всего хочу, чтобы она выбрала меня. Она проводит пальцем по фотографии, мыслями переносясь в то утро, которое они провели в доме на пляже, лёжа на диване под пледом. Слушали дождь и ей хотелось остаться там на всю жизнь. Но ничего не остаётся неизменным; рано или поздно всё меняется. Особенно, когда приходится жить в реальном мире. – Она обещала, что не будет той, кто меня обидит. Она была права. – И что ты собираешься делать? На мгновение она напрягается всем телом, и так много всего – так много защитных механизмов – всплывает наружу. Она чуть было не указывает ему на его место, чуть было не говорит, что это не его дело, но Дэвид смотрит на неё абсолютно открыто и если и осуждает, то не больше, чем любой другой отец на его месте. – Я стараюсь, – просто говорит Реджина. – Быть её достойной. – Это признание ошеломляет её саму; признание уязвимости и неуверенности в себе. Дэвид подавляет желание встряхнуть её. Вместо этого, не в силах скрыть разочарование, он качает головой, глядя на неё с грустью, что должно бы раздражать, но почему-то не раздражает. – Любовь не надо заслуживать, Реджина. – Неужели? Я – Злая Королева, она – Спасительница. Она может не верить в подобные титулы, но мы верим. Мы с ними выросли, Дэвид. Герои и злодеи. И ничего посередине. А сказки беспощадны к злодеям. – Это было в другом мире. – В мире, в который все вы очень хотите вернуться. Он еле заметно грустно улыбается. – Не буду лгать, иногда я скучаю по тому, как легко там было понять, что хорошо, а что плохо. Но это не значит, что я не осознаю, что там было много несправедливости, и что всё было иллюзорно. Неожидавшая таких слов, Реджина лишь удивлённо моргает; она всегда считала его апологетом идеи нерушимости концептов Добра и Зла. Но похоже, что сюрпризы последних дней ещё не закончились. – Послушай, – продолжает он через мгновение, – возможно, мы с тобой никогда не были близки, Реджина, и я не знаю тебя так, как знают Эмма и Снежка, но я знаю, что ты всегда была достойна любви. Ты всегда была достойна; каждый человек достоин. Ты просто никогда не позволяла себе верить в это и не позволяла себе быть счастливой. Она смотрит на него, желая поспорить. Испытывая острую необходимость. Но не может, потому что он прав. – Любовь – это слабость, Реджина. – Это слабость. Всегда была слабостью. – И я все ещё люблю тебя. И я все ещё люблю тебя. Привыкайте слышать это, Ваше Величество. Она хочет. Ей это нужно. – Я стараюсь, – снова говорит Реджина, протягивая руку к очередной фотографии. На ней они с Эммой прислонились к стене, обнаженные настолько, что смотреть на это неудобно не только Дэвиду, но и ей самой. Но Дэвид и не смотрит. Вместо этого, он разглядывает цветную фотографию, на которой Реджина и Эмма спят в объятиях друг друга. На ней они выглядят как всякая счастливая пара. Через мгновение он просто улыбается и тянется за следующим снимком.***
Спустя три дня с момента нападения, они разрабатывают график, учитывающий факт долгосрочного пребыванием Эммы в больнице; Генри приходит к ней сразу после школы, садится в кресло возле кровати, бросая на пол набитый учебниками рюкзак. Если Эмма не спит и в состоянии слушать – в течение первых дней она редко в сознании – Генри быстро рассказывает ей про свой день в школе (во многом по причине множественных переломов ребер и болеутоляющих, Эмма не может находиться в сознании долгое время, так что Генри привыкает рассказывать всё очень быстро, чтобы никто из них не чувствовал, что упускает что-то важное). Если она спит, мальчик садится делать домашку и заканчивает только тогда, когда приносят ужин. Большую часть времени либо бабушка, либо дед сидят с ним у Эммы, потому что Реджина обычно работает до семи. Сразу после работы она приезжает в больницу, всегда вежливо благодарит того, кто приносит ей ужин – который обычно состоит из салата и сэндвича, – а затем садится рядом с Генри проверять домашнюю работу. Ему в общем-то это почти не нужно – совсем не нужно, если честно – но мальчик не осмеливается сказать Реджине об этом. Потому что это занятие отвлекает её от переживаний за Эмму. Как только с проверкой покончено, и в палате остаются только она и Генри, Реджина обычно садится за документы, слушая как сын болтает о ребятах из школы. Она слушает всё, что он говорит, но умудряется при этом рассчитать бюджет и написать заявки в трех экземплярах. Генри гадает, как это он никогда не замечал, как хороша она в своей работе. Он предполагает, что когда она была только Злой Королевой, было странно думать о её делах, как чём-то нормальном. Он сожалеет о тех днях, даже понимая, что если бы их не было, они бы сейчас не были теми, кто они есть. Полноценной, хоть и необычной, семьёй. Иногда Эмма удивляет их, просыпаясь и вклиниваясь в разговор, и тогда всё становится несколько странно. Потому что никто не может справится с раненной Эммой. Особенно Реджина. Ох, она так старается. Она суетится и принуждает её быть терпеливой и успокоиться, старается не облекать в слова витающее в палате гнетущее напряжение, пытается не дать Эмме понять, как сильно всё это воздействует на неё. Она отвечает на все вопросы Эммы, желая казаться любящей и спокойной, абсолютно невозмутимой девушкой и матерью. Она натужно улыбается и говорит Эмме, что, как ей кажется, шерифу пора перестать бездельничать. Затем Вейл выпроваживает их домой, и Генри замечает, как Реджина щурится от боли, когда они оказываются в ярко освещенном фойе. Эту ложь она все ещё скармливает ему – ложь о том, что она впорядке и неплохо справляется с отсутствием Эммы. Но он-то знает правду, а ещё знает, что она старается быть сильной ради них всех. Так что он просто её обнимает, говорит, что любит, а затем идёт спать.***
Самое страшное для неё – возвращаться домой в пустую спальню; конечно, они с Эммой не жили вместе официально, но шериф оставалась ночевать в её доме пять дней в неделю, а в оставшиеся два старалась заскакивать в гости. На данный момент Эммы не было в доме около месяца, и её запах почти испарился. Реджина вынуждена напоминать себе, что Эмма быстро поправляется, и если не будет упрямиться (и наконец начнёт заниматься с физиотерапевтом), то скоро выйдет из больницы. Это не значит, что она вернётся сюда, потому что технически у неё есть своя квартира, но в любом случае, она будет ближе. И всё же, Реджине сложно концентрироваться на подобных вещах, когда она в раздрае, потому что простыни стирались больше десятка раз, и даже самые стойкие ароматы – те, что остававались на подушках – уже выветрились. Осознание этого сводит Реджину с ума, и ещё хуже то, что она реагирует так эмоционально на потерю чего-то столь... несущественного. Потому что Эмма всего в пяти милях от дома, спит в больничной постели. Она скоро вернётся домой. Тогда они смогут поговорить. Реджина обнаруживает, что вообще-то скучает по их вечерам и разговорам по душам. За последние несколько недель им удавалось поговорить лишь урывками, и в это время они обе отчаянно старались заставить друг друга смеяться. Ничего более существенного. Потому что сейчас не время и не место для серьезных разговоров. Даже Режина понимает, что тянет время. Но и Эмма, кажется, не стремится открывать этот ящик Пандоры. И это беспокоит Реджину больше всего. Обычно Эмма настаивает на честности и правде; она настояла на терапии в доме на пляже и была той, кто не соглашался игнорировать самые мрачные части их отношений. Но сейчас она ведёт себя так, будто между ними всё хорошо. Эта приятная и милая ложь, но это ложь. Реджина съёживается на постели, понимая, что она слишком велика для одного человека, и закутывается в одеяло. Она знает, что сегодня не сможет заснуть, потому что мозг ни на минуту не прекращает работать. Продолжая думать обо всем, в чём ей нужно признаться. Продолжая думать о всех тех вещах, которым нужно найти объяснение. Как мило со стороны Дэвида верить в то, что все заслуживают любви; как кто-то, чьи руки по локоть в крови, может быть достоин любви? Как она может заслужить право быть снова любимой? Разве это не эгоистично даже думать о том, чтобы бороться за их с Эммой отношения? Как кто-то, кто всю свою жизнь презирал саму идею справедливости, может понимать, что есть хорошо, а что плохо? Она переворачивается на постели, перебираясь на другую половину, но та холодна и пуста. Реджина гадает, когда она успела потерять способность быть одной и наслаждаться спокойствием одиночества. Она думает, что эта ужасная тишина разрывает барабанные перепонки. И ей хочется, чтобы это прекратилось. Просто прекратилось.