***
– Повтори, – настаивает Дэвид, нервно опустив руки на колени. Он морщит лоб, а его голубые глаза расширены и полны ужаса. Он слушает эту историю уже не в первый раз – ту, в которой Руби наткнулась на Грега, избивавшего его дочь посреди ведущей к полицейскому участку аллеи – но продолжает думать, что, возможно, просто что-то не так понял. Что-то, что объяснит, зачем вообще кому-то преследовать Эмму. – Дэвид, повтори я всё двадцать или даже пятьдесят раз, это не изменит произошедшего с Эммой, – шепчет Руби. Они втроем – Руби, Дэвид и Снежка – находятся в зале ожидания. Они собираются забрать Генри из школы, но пока он все ещё там. – Знаю, – соглашается Дэвид. – Я просто никак не могу понять. – Думаешь, я могу? Я не знаю, почему он бил её. Она была без сознания, когда я её обнаружила. Я узнала, где она, только потому, что услышала крики, затем учуяла кровь и страх. Боже, если бы я не... – Но ты успела. Ты слушала и следовала инстинктам, – тут же реагирует Снежка. Она тянется к руке Руби и сжимает её. – И благодаря этому, ты, вероятно, спасла жизнь нашей дочери. – Надеюсь. – Она права; ты совершенно точно спасла ей жизнь, – раздаётся голос позади. Они наблюдают, как перед ними появляется Вейл, усталый, но довольный. – Если бы ты не помешала, тогда... она бы не продержалась долго, но ты успела, поэтому... её ещё очень нескоро перестанут мучить сильные боли, но я убеждён, что Эмма сможет полностью восстановиться. – Ты уверен? – требовательно произносит Дэвид. – Уверен, – заверяет его Вейл. – Ваша дочь – очень умная женщина, и хотя у неё не было возможности уберечься от удара электрошокером, она сумела защитить голову, поэтому практически все повреждения сводятся к переломам и гематомам на теле. У неё сломаны почти все рёбра, имеется несколько раздробленных костей и разорванных мышц, но ни одно повреждение не связано с угрозой для жизни, если только не появятся осложнения. Снежка выдыхает. – Так ты говоришь, она будет жить? – Именно так. – Можно нам её увидеть? – спрашивает Дэвид. – Пока нет; нам сначала нужно её обтереть, но как только мы это сделаем, думаю, мы пустим одного-двух человек. Но предупреждаю, она будет накачана болеутоляющими, поэтому вряд ли будет способна разговаривать или как-либо реагировать на ваше присутствие. – Мне всё равно, – говорит ему Снежка. –Это не имеет значения. Нам просто необходимо её увидеть. – Понимаю. Я дам вам знать. – Спасибо, Вейл, – говорит Дэвид. – Рад помочь, – он смотрит на Руби в медицинской форме, затем кивает ей, улыбается своей странной улыбкой и уходит. – Я могу забрать Генри из школы и привести сюда, – через мгновение предлагает Руби. – Нет, пока не нужно, – отвечает Дэвид. – Мы должны придумать, как объяснить ему всё; слов о том, что его мать будет мучиться от боли, не достаточно. Ему потребуются ответы, и мы должны решить, что ему сказать. – В этом нам понадобится помощь Реджины, – предлагает Снежка. В её голосе слышится странная настороженность как знак озабоченности тем, каким образом развиваются не очень понятные (по крайней мере ей) отношения между её дочерью и бывшей мачехой. Она бы хотела яснее понимать, что к чему, но, возможно, сейчас не время для подобных мыслей; всё, что сейчас имеет значение, – это Эмма. – Значит, нужно, чтобы она тоже была здесь. – Нам в любом случае придётся позвать её, – вставляет Дэвид, слегка хмурясь, вспоминая разговоры, которые были у него с Эммой, когда та вместе с Реджиной были в доме на пляже. Тогда он отвергал даже мысль о дружбе между ними, боясь того, к чему всё это могло привести. Сейчас он это принял, потому что, кажется, дружба утихомирила бывшую королеву и, возможно, даже сделала счастливой. – Она бы хотела быть здесь, особенно после того, что они пережили в доме на пляже, – что бы это ни было – Эмма бы тоже хотела, чтобы Реджина была здесь. – Конечно, – коротко бросает Снежка. – Ребята, скажите, что мне делать, – торопит Руби. – Мне нужно чем-то себя занять. – Найди Менделла, – говорит Дэвид, сжимая челюсти. – Он всё ещё на свободе, вероятно, прячется, потому что знает, что мы будем его искать. – И если я его найду? – Не пытайся его остановить. Позвони мне, вместе мы решим, что делать дальше. – Хорошо, – отвечает она. – Буду на связи и... – Эмма будет в порядке, – уверяет её Снежка. – Но мы дадим тебе знать, когда она очнется, и когда сможем поговорить с ней, обещаю. Руби изо всех сил старается улыбнуться, но выходит лишь жалкая пародия на улыбку (и Снежка в полной мере понимает, что именно видела Руби), затем поворачивается и идёт к выходу. – И что теперь? – спрашивает Дэвид. – Я останусь здесь и дождусь, когда Эмма очнется. Почему бы тебе не пойти к Реджине и не привезти её сюда? Она должна быть дома; по словам Эммы, Реджина работает дома по понедельникам и пятницам. – Она её подруга, Снежка, – напоминает жене Дэвид. – Нам может это не нравится, но... – Знаю, – выдыхает Снежка, затем прикусывает внутреннюю сторону щеки, чтобы не сказать лишнего. Она наблюдала за дочерью месяцами и хотя редко видела Эмму и Реджину вместе, но некоторые комментарии Генри, непринуждённое общение Нила с ними обеими и то, что он перестал добиваться от Эммы второго шанса – все эти пазлы начинают складываться в единую картину, которую ей совсем не хочется осмыслять. И всё же иногда она это делает: когда Эмма говорит, что переночует в особняке, потому что так будет больше времени на общение с Генри, Снежка понимает, что на самом деле она подразумевает и Реджину тоже. – Уверена, что ты будешь здесь в порядке... – Одна? – Дэвид, милый, ты, возможно, и Прекрасный Принц, но я в состоянии справиться сама. Если Грег заявится сюда, я позабочусь, чтобы он был первым в очереди к Вейлу на операционный стол, – она произносит всё это холодным, не оставляющим место сомнениям тоном. – Просто будь осторожна, Снежка. Эмма сильнее нас обоих и... – Знаю. Ты тоже будь осторожен, ладно? Он наклоняет голову так, будто смущен. – Реджина ведёт себя на удивление хорошо после возвращения. Нам на прошлой неделе даже удалось более-менее цивилизованно пообщаться. – Она всё ещё Реджина. – Знаю, но... – Как ты и сказал, она – подруга Эммы. Или, что ещё важнее, Эмма – её подруга, а мы знаем, как непросто ей заводить друзей. Грег Менделл напал на Эмму по причинам, о которых мы можем только догадываться, и знаешь, что? Можно наговорить много неприятного в адрес Реджины, но необходимо признать, что она предана тем, кто ей дорог. Не думаю, что она спокойно воспримет тот факт, что кто-то причинил вред Эмме. – Да, я бы не стал на это рассчитывать, – признаётся Дэвид. – Думаешь, стоит позвонить Нилу? – Думаю, да. Он бы хотел быть здесь для Генри. Я позвоню ему; если повезёт, он успеет на ближайший рейс и к вечеру уже будет здесь. А пока... – Привести Реджину, так? – мягко улыбается жене Дэвид, хотя на душе неспокойно, потому что сложно оставаться оптимистом, когда Эмма лежит без сознания на больничной койке. Сложно чувствовать что-либо, кроме злости и страха, когда из головы не идёт Менделл, причиняющий боль его дочери. Но Дэвиду необходимо оставаться оптимистом, потому что он видит, как закипает гнев в потемневших от эмоций зелёных глазах Снежки, и уверен, что увидит подобное и в глазах Реджины. Кто-то должен держать всё под контролем. Поэтому пока он в состоянии, он будет стараться это делать за всех остальных.***
Реджина сидит за большим столом домашнего кабинета, одетая в бежевые слаксы свободного покроя и блёкло-черного цвета свитер. Это, вероятно (совершенно точно), не тот наряд, который бы она надела в мэрию, но дома она медленно, но верно приходит к мысли (по крайней мере, пытается), что нет ничего страшного в том, чтобы одеваться менее официально. И Генри, и Эмма, кажется, оценили попытку, и даже она сама была вынуждена признать, что экономить часы на том, чтобы добиться презентабельного вида, не так уж и плохо, особенно, если учесть, что всё равно никто не увидит результат. В конце концов, никто ведь даже не пытается зайти в гости. Не то чтобы она считала себя призраком, каким была в течение шести месяцев после падения проклятия, но обычно, когда она выходит из дома куда-либо помимо рабочих дел, она всегда с Генри, Эммой или Арчи. Правда в том, что никто в Сторибруке не выказывает желания увидеть её, да она и сама не стремится к этому. Поэтому нетерпеливый стук в дверь её удивляет. Хмурясь, Реджина встает и оглядывается в поисках туфель. Через несколько секунд она понимает, что не потрудилась даже вытащить их из шифоньера, потому что не рассчитывала надевать. Сегодняшнее расписание, к счастью, не предполагало никаких собраний или деловых встреч, поэтому день обещал быть свободным от контактов с людьми, так что у неё было время подумать. К примеру, о том, как рассказать Эмме о своих снах, и почему шериф внезапно выдала признание в любви. Признание, которое до сих пор не укладывается в голове, потому что заставляет Реджину задуматься о собственных чувствах. Надеясь, что это Эмма, вновь забывшая ключи от дома (или Генри) – хотя в глубине души она знает, что всё не так просто, что всё гораздо хуже – Реджина подходит к двери в тот момент, когда стук повторяется. Она открывает дверь и встречается взглядом с Дэвидом. – Чарминг, – нарочито медленно произносит Реджина, имея в виду и его самого, и его манеры. А он только пристально смотрит на неё, будто ожидая позволения войти. – Реджина, – говорит Дэвид, и серьёзность его тона не позволяет ей отпустить в ответ какую-нибудь колкость. Реджина пытается понять, что могло бы вызвать такую реакцию – такое беспокойство – и на ум приходят лишь три человека. – Генри, – шепчет она; сердце обрывается, а кожа холодеет. – Нет. Генри... в порядке. Это... – Эмма, – выдыхает Реджина. Она моргает, но держит себя в руках, а затем спрашивает тоном настолько пустым, что Дэвиду ясно, что Реджина ожидает услышать. – Она... – Она жива, – заверяет её Дэвид. – Но серьёзно ранена. Реджина позволяет себе вздох облегчения, затем открывает дверь шире, позволяя ему войти. Она ведёт его наверх, что кажется крайне странным, потому что он никогда не был на втором этаже, однако просто продолжает идти следом; Реджина поспешно заходит в спальню, потом в гардеробную. Оттуда она спрашивает обманчиво спокойным тоном, который подсказывает Дэвиду, что Реджина втайне желает услышать подтверждение своих слов: – Это была авария? Я постоянно говорю, что ей следует сменить жука на более подходящую взрослому человеку машину. – Нет, на неё напали, – отвечает Дэвид, неловко переминаясь с ноги на ногу. Кровать заправлена, и всё выглядит прибранным, но его взгляд падает на красную толстовку, небрежно брошенную на туалетный столик. Она слишком большая для Генри, и Дэвид убедён, что себе Реджина ни за что такую не купит, а это значит, что... – Кто напал, Дэвид? – рычит Реджина, неожиданно вторгаясь в его личное пространство. Он замечает, что её глаза уже блестят фиолетовым, и думает, что, вероятно, толстовка здесь потому, что Реджина просто решила постирать её для Эммы. Нет, она прямо здесь, в Реджининой спальне, как будто её собирались убрать в шкаф, где есть место и для Эмминой одежды. – Грег Менделл, – тихо говорит он. – И мы не имеем ни малейшего понятия, почему он это сделал. Она вскидывает голову, отходя на шаг, фиолетовое свечение в глазах исчезает, как только Реджина овладевает собой. Хмурясь, она меряет шагами комнату, зажав в руках туфли. – Это бессмыслица какая-то. Только вчера он спрашивал у меня, свободна ли Эмма; он собирался позвать её на свидание. – Что ты ответила? – спрашивает Дэвид. Вероятно, это неверный вопрос, потому что ответ вряд ли что-то изменит, но любопытство (подогретое толстовкой в спальне) берёт верх, поэтому он внимательно наблюдает, изучая выражение её лица. Реджина смотрит на Дэвида, будто у того неожиданно отросла вторая голова. – Не помню, – отвечает она, и ему ясно, что это ложь. – Кроме того, какое это имеет значение? Ты же не думаешь, что он напал на Эмму, потому что она ему отказала? – Возможно, так и было, – предполагает Дэвид. – Но я сомневаюсь. – Почему? – Он тяжело избил её, переломал почти все рёбра. Это слишком сильная реакция на отказ. Она громко ахает, и если до этого Дэвид сомневался, что между ней и Эммой может быть нечто большее, чем просто дружба, то выражение её лица – обезумевшее от ужаса – говорит лучше всяких слов. Было очевидно, что она страшно переживает за Эмму. – Надень туфли, – мягко говорит Дэвид. – Эмма может скоро очнуться, и, вероятно, захочет увидеть тебя. – Говоря это, Дэвид смотрит ей прямо в глаза, и его проницательный взгляд даёт ей понять, что он обо всём догадался. Затем Реджина замечает, что он смотрит на толстовку. До неё доходит, что, видимо, Эмма подняла её с пола сегодня утром и небрежно сложила. Тот факт, что Эмма старалась быть аккуратной, должен был показать, что она уважает попытки Реджины вести прежний образ жизни, даже когда всё вокруг меняется. По крайней мере, она пыталась. Реджина кивает медленно, словно оцепенело, и силится понять, когда она перестала быть холодной, всегда собранной королевой, прячущейся за невероятно высокими, тщательно выстроенными стенами, и стала такой эмоционально открытой. Настолько, что даже такой неискушенный человек как Дэвид Нолан может видеть её насквозь, делая выводы на основе какой-то толстовки; видимо, она теперь для всех – открытая книга. И Эмма, да, именно её следует винить. Реджина чувствует руку Дэвида на предплечье, касание такое осторожное и доброе, что она понимает – Эмма во многом похожа на отца, от чего ей хочется бежать без оглядки; затем они снова встречаются взглядами, и Реджина думает, что, возможно, будет совсем неплохо хотя бы раз разделить свою боль и страх с кем-то, кто поймёт, а не справляться со всем водиночку. Но это значит, что придётся делить свои чувства к Эмме с Белоснежкой. И Реджина сомневается, что способна на это. Потому что, несмотря ни на что (даже на перемирие), они со Снежкой всё же не настолько ладят. Они обменялись от силы парой ничего не значащих слов после её возвращения в Сторибрук, да ни одной из них и не хотелось большего. Возможно, потому, что бывшей королеве не очень-то хочется слышать Снежкино блеянье в защиту решения использовать свою бывшую мачеху как оружие против её собственной матери, но по большей части от того, что Реджина боится услышать честные, сердечные извинения гораздо больше, чем слабые отговорки. Она медленно отходит от Дэвида, наклоняется, чтобы надеть туфли, а затем произносит низким безэмоциональным голосом: – Пошли.