***
С того момента, как Реджина вошла в дом, Эмма не спускает с неё глаз. Зелень глаз отливает яростью и любопытством, поэтому у Реджины нет сомнений в том, что её любовница провела большую часть дня, беспокоясь за неё. Она подходит к Эмме, кладёт руку ей на бицепс, ощутимо сжимает его и произносит: – Я в порядке, дорогая. Доктор Хоппер очень помог. – Правда? – с сомнением говорит Эмма, как будто чувствует, что Реджина скармливает ей то, что ей хочется услышать. – Я не прогадала, когда назначила его психотерапевтом в этом городе. Эмма фыркает. – Я наткнулась на кое-кого интересного, – продолжает Реджина, не сильно желая обсуждать Арчи или сам сеанс. Если честно, она была бы рада вовсе не думать об их беседе. – На Грега Менделла. – Я бы не назвала его интересным, – вздыхает Эмма. – Если честно, я ему не доверяю. – На каком основании? – Он ошивается в городе. Этого вполне достаточно. Реджина усмехается. – Да, только психи так поступают. – Точно, – соглашается Эмма, хитрая улыбка играет на её губах. Она приближается к Реджине сзади, обхватывает её талию, прижимается к шее и бормочет: – Так что произошло? – Он сказал, что хочет пригласить тебя на свидание. – Серьёзно? – переспрашивает Эмма, разварачивая Реджину к себе лицом. – Серьёзно. – Он ещё жив? – Жив. Ты подозревала обратное? – Ты не делишься своими игрушками, – пожимает плечами Эмма. – Я бы не стала называть тебя своей игрушкой. На мгновение в глазах Эммы появляется какое-то нечитаемое выражение. Взгляд смягчается, а глаза увлажняются, но тут шериф моргает, и что бы в них ни было, исчезает, а Эмма широко улыбается. – М-м-м, – говорит она и, прижимаясь к Реджине, целует её в губы. Реджина закатывает глаза и отталкивает от себя шерифа с выражением деланного отвращения. – Где Генри? – спрашивает она, подходя к холодильнику, затем открывает дверцу. Реджина изучает содержимое, начиная перебирать в уме возможные варианты сегодняшнего ужина. – Сегодня он у моих родителей. Учит Дэвида играть в Марио Карт. – Даже подумать страшно, чем всё это закончится; Дэвид едва справляется со своим собственным пикапом. – Точно, – соглашается Эмма, кивая, затем приближается к Реджине снова. У неё нет желания тратить время на разговоры о родителях; после возвращения в «реальный мир», то есть Сторибрук, между её родителями и Реджиной установилось шаткое подобие мирных отношений. На самом деле, это было чем-то вроде перемирия, негласного соглашения по возможности держать дистанцию и не мешать Эмме проводить время с тем, с кем ей хочется. Пока что это работало. Но каждый понимал, что вечно это не продлится. Потому что Эмма не желает разделять свою семью на части. В конечном итоге ей захочется, чтобы дорогие ей люди были вместе. Однако в данный момент Эмма не хочет думать о родителях или примирении; её внимание соскальзывает на угрожающе прекрасную женщину рядом, а мысли – на факт того, что этой ночью весь дом в их полном распоряжении. И с хищной улыбкой, которую способна понять только Реджина, Эмма от мыслей переходит к действиям.***
Спина Реджины выгибается и опускается на кровать, она издаёт крик, пальцы сминают шелк простыней, а глаза практически закатываются от удовольствия. Она слышит низкую довольную усмешку и ощущает мимолётное раздражение, когда мягкие губы собствиннически впиваются в её собственные требовательным поцелуем. После чего она перестает мыслить осознанно. Рука Эммы проскальзывает в только что сжимавшую простыни ладонь, пальцы касаются запястья, затем переплетаются с Реджиниными, не позволяя отвлекаться от происходящего. Когда губы Эммы отрываются – движутся вниз, резко прикусывая разгаряченную кожу на лебединой шее – Реджина выдыхает что-то по-английски, или, может быть, по-испански, она и сама точно не знает. Реджина чувствует как Эмма пальцами другой руки мягко выписывает дразнящие узоры на коже бедра, и ей с трудом удаётся сдержаться и не потребовать приступить непосредственно к делу. И не потому, что Реджине того не хочется – ещё как хочется – но она знает, стоит только Эмме понять, что она на грани, шериф очень постарается растянуть сладостную пытку. В такие моменты Эмма Свон – та ещё задница. Это, конечно, не означает, что сама Реджина не ответит тем же. Потому что она ответит. Ещё как ответит. Всё это, однако, не делает маленькую игру Эммы приемлемой. От этого предупреждающе нежные, а затем требовательные прикосновения не становятся позволительными; нет, это больше походит на объявление войны, думает она. Не то, чтобы она могла – или хотела – её остановить, даже если бы возникло такое желание. Такого желания нет. Совсем. – Эмма, – шепчет она, сплетая их пальцы. Свободная рука взлетает и обхватывает спину шерифа, кончики пальцев впиваются в кожу достаточно сильно, чтобы оставить синяки и царапины. – Эмма. Эмма снова довольно усмехается (вырвавшийся из горла звук наполняет Реджину теплом) и опускается ниже, захватывая губами затвердевший сосок, водит по нему влажным языком, в то же время крепко прижимая к себе Реджину. Как будто Эмма точно знает, что делает с бывшей королевой. И она знает. Она переключается на другую грудь, в то же время опуская руки на бёдра, а затем туда, куда так хочется балансирующей на грани Реджине. На неё обрушивается столько разнообразных чувств и эмоций; ступни поднимаются и опускаются, будто она бежит марофон, а в голове блуждает вопрос о том, в какой момент она потеряла неприступность – невозмутимость – которую взращивали в ней силой и неоправданной строгостью. Она гадает, в какой момент Эмме Свон удалось превратить её в мечущуюся в экстазе женщину. У неё нет ответа, и слава богам, сейчас ей необязательно думать об этом, потому что всё, на что она способна, – отдаваться чувствам; всё так непередаваемо хорошо, что она откидывает голову назад и тает под наэлектризованными прикосновениями Эммы. Которая неожиданно всё портит: оторвавшись от груди, она нежно шепчет Реджине на ухо, не переставая мягко в ней двигаться. Эмма переворачивает всё с ног на голову простым «Я люблю тебя»; это произносится голосом таким спокойным и контролируемым, что даже в подобных условиях не остаётся сомнений в серьёзности сказанного. Перед глазами Реджины вспыхивают белые пятна и звёзды, и вся эта романтическая ерунда, для которой она сейчас слишком пресыщена: её тело просто на вершине блаженства. С сердцем и разумом всё иначе. В сердце бушует ураган эмоций (таких непередаваемо прекрасных), но разум парализует страхом от мысли, что она только что шагнула в пропасть. Реджина думает о заданных Арчи вопросах относительно природы чувств Эммы и гадает, почему жизнь всегда расставляет все точки над i даже в вопросах, ответы на которые не особо нужны или желанны. Эмма не даёт ей времени подумать. По крайней мере, не теперь. Потому что всё ещё целует тело бывшей королевы, всё ещё прикасается и водит пальцами, прижимается так близко, что Реджина слышит уверенный ритм идеального сердца Эммы. – Оставайся со мной, – шепчет Эмма и нависает над Реджиной, желая целовать лоб, веки и губы; её прикосновения такие нежные и любящие. – Я здесь, – бормочет Реджина, опуская голову на подушку. Много лет назад она бы назвала подобный момент капитуляцией; возможно, именно это только что и произошло. Страх сотрясает внутренности, и она знает – стоит только высвободится из рук Эммы и звука её сильного сердца, паника накроет с головой; но сейчас она ощущает лишь нежданное спокойствие, потому что смотрит прямо на Эмму, и их взгляды выражают абсолютную открытость. – Хорошо, – говорит Эмма, прислоняется к Реджине и снова её целует; разнообразные эмоции – бесспорно вызванные опрометчивыми словами Эммы – бурлят на поверхности, когда она прижимается к Эмме в ответ. Да, это точно капитуляция, думает Реджина. Ещё никогда это не казалось таким пугающим, но и таким отчаянно необходимым. Реджина ещё никогда не чувстовала себя проклятой и благословлённой одновременно.***
Бывшая королева расставляет тарелки по местам, когда свежая после душа и готовая к работе Эмма спускается по лестнице, мягко ступая необутыми ногами по ступенькам. Эмма явно в настроении, только что не насвистывает, ну просто дочь своего отца, однако хорошее расположение духа мгновенно улетучивается, когда она замечает, что плечи Реджины заметно напряжены. – Реджина, – осторожно говорит она, становясь позади, кладёт руки на плечи бывшей королевы и начинает массировать напряженные мышцы. – Ты в порядке? – В порядке, – огрызается та в ответ, слова звучат резко и сухо. Реджина отстраняется и подходит к шкафу, убирая туда ещё несколько тарелок. Она делает это с шумом и драматизмом, который сообщает Эмме всё, что нужно. – Ну конечно. Выглядишь-то ты просто отлично. Скажешь, что не так? – Мне приснился плохой сон, – отвечает Реджина. – Вот и всё. Эмма кивает. – Знаешь что? В другой ситуации я бы тебе поверила, потому что уже привыкла, что ты мечешься во сне и произносишь разную пугающую бессмыслицу вроде «остановись» и «пожалуйста, не надо», но прошлой ночью ты спала как младенец. Не хочешь попробовать ещё раз? – Эмма. – Реджина. Бывшая королева поворачивается, прижимаясь спиной к стойке, как будто это спасательный круг. – Ничего страшного; я просто проснулась... всё в порядке. – Прекрати врать. Пожалуйста. – Эмма снова подходит к ней. – Это из-за того, что я сказала прошлой ночью, так ведь? Ты перепугалась, потому что я сказала, что... – Замолчи. – А вот и подтверждение, – еще шаг – и вот Эмма лицом к лицу с Реджиной, которая неожиданно выглядит испуганной. – Ты проснулась ни свет ни заря и думала обо всём? Ты не ворочалась во сне, поэтому я подумала, что, возможно, тебе хорошо спалось хотя бы в этот раз, но всё было не так, правда же? Ты прокручивала в голове мои слова о том... – Не смей, – шипит Реджина. – Почему нет? – Потому что ты так не думаешь. – Правда? – Ты выдала эти слова так просто и буднично, потому что это то, что вы, бесшабашные Чарминги, привыкли делать. Легко верить в любовь, ведь вы всегда её получаете. – Я получаю? – мотает головой Эмма. – Вот это новость; не говори ерунды. Ты, Реджина, лучше других знаешь, через что я прошла, и ты в курсе, что я не влюбляюсь в мгновение ока. Если ты хочешь поругаться, потому что тебя пугает то, что я сказала, что ж, хорошо, мы можем, потому что да, это чертовски страшно, но не смей вести себя так, как будто сказать тебе это было плёвым делом, потому что ты знаешь, что всё как раз наоборот. Ты знаешь. Реджина закрывает глаза, глубоко вздыхая. – Знаю, – говорит она. – Прости. – Мы снова на стадии, где я должна просить тебя в меня верить? – Дело не в этом. Просто... ты не можешь любить меня, Эмма. – Но я люблю. – Нет. Ты сказала это во время секса. Ты просто поддалась моменту. – Я сказала это, когда видела тебя счастливой. – Эмма... – Я люблю тебя, – говорит шериф. – Хорошо это или плохо, но я влюблена в тебя. – Это невозможно. – Возможно. Знаешь, Реджина, я никогда не тешила себя мыслью, что отношения между нами когда-нибудь будут простыми, ни когда это была дружба, ни то, что мы имеем сейчас, потому что ничто, что между нами происходит, нельзя назвать простым. Я не жду и не прошу тебя ответить на мои слова. Думаю, я просто хочу, чтобы ты приняла их. – Приняла что? Что ты предпочла верить, что я –лучшее из того, что у тебя может быть? – Да что вообще происходит? – требовательно произносит Эмма, снова подходя ближе, достаточно близко, чтобы чувствовать тепло Реджининого тела. – Откуда вообще это взялось? – Откуда взялось что? – Эта... ненависть к себе. – Она никуда и не уходила, дорогая. – Это всё из-за кошмаров? Реджина замирает на мгновение, очевидно борясь с желанием признать справедливость сказанного; наконец, поняв, что они и вправду зашли слишком далеко, что она действительно верит этой женщине больше, чем кому-либо в этом мире и в любом другом, Реджина говорит: – Да. Эмма издаёт мягкий вздох, который может быть вздохом облегчения, а может – досады от подтвердившихся страхов. В любом случае, она находит руки Реджины и берёт их в свои, сжимает, напоминая бывшей королеве о времени, проведённом в доме на пляже. – Тогда поговори со мной. Мы через многое прошли вместе. Ты можешь рассказать мне что угодно, помнишь? – Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой. – Реджина, пожалуйста. Пожалуйста. – Возможно... возможно, нам следует расстаться на какое-то время, – слабо предлагает Реджина. – Этого не будет, – тут же яростно отзывается Эмма. – Я... – Я всё понимаю. Ты напугана, потому что я вывалила на тебя своё признание. Ты не была готова, и мне следовало бы знать, но ты должна понять, что даже после всего, что мы обсуждали и чем делились, после времени, когда ты позволяла прикасаться к тебе, даже мне ты не всегда позволяешь видеть себя настоящую; Боже, Реджина, если бы ты только знала, как невероятно прекрасна, когда не пытаешься бороться со всем миром, а просто позволяешь себе быть счастливой. Поэтому да, возможно, мне не следовало говорить этого, но я не сожалею, что сказала, потому что это правда. – Я хочу, чтобы ты ушла, – мягко говорит Реджина, затем отворачивается от Эммы и устремляет взгляд в открытое окно. – Хорошо. Хорошо. Но мы продолжим разговор позже, потому что именно так мы теперь поступаем. Если будет нужно вернуться к правилам, которые были у нас в доме на пляже, то мы так и сделаем. Вечером я принесу вина, мы сядем на пороге и поговорим, расскажем друг другу истории и решим все проблемы вместе. – Эмма... – А сейчас я уйду и дам тебе возможность побыть одной, хорошо? – говорит Эмма, прислоняясь к Реджине и целуя её в плечо. – Но я вернусь. После смены мы продолжим разговор. Генри может остаться у моих родителей ещё на одну ночь, а мы разберёмся во всём, что происходит. Она выжидает ещё мгновение: просто стоит на месте в ожидании ответа, которого, конечно, не последует – и затем неохотно отстраняется, поворачивается и направляется в прихожую. Зашнуровывая ботинки, она бросает взгляд в сторону кухни, затем выпрямляется и открывает дверь. Уже на пороге Эмма слышит позади быстрый, нетерпеливый и почти отчаянный стук Реджининых каблуков. – Подожди, – слышит она её низкий гортанный голос. Эмма чувствует, как рука мягко касается предплечья и резко разворачивает её, затем Реджина крепко её целует, попросту не осознавая – или, возможно, не заботясь – о том, что они стоят на пороге, где любой прохожий может их заметить. После шести месяцев поцелуев и занятий любовью Эмма привыкла к той страсти, которую демонстрирует эта женщина, когда позволяет себе, но в этом поцелуе есть что-то бунтарское. Он требовательный, отчаянный и абсолютно неистовый, и хотя Реджина, вероятно, не может выразить столь запутанные, смущающие и пугающие чувства словами, она умудряется сделать это при помощи мягких губ и рук. – Обещай, что вернёшься, – шепчет Реджина, когда они разрывают поцелуй. До Эммы доходит, что, хотя поцелуй и закончился, они всё ещё стоят очень близко, буквально держат друг друга в объятиях. – Не оставляй меня. – Обещаю, – заверяет её Эмма. – Постарайся не терять веры в меня. – Обещаю попытаться. – Ну вот и хорошо, – ухмыляется Эмма и, наклонившись, прислоняется лбом ко лбу Реджины. – Тебе от меня не отделаться, – говорит она, на мгновение закрывает глаза, затем нехотя выпрямляется. – Тогда делай, что обещала, дорогая, и принеси вина. Но только хорошего. – Конечно, – через мгновение она спрашивает: – Хочешь, чтобы я осталась? Я могу отпроситься с работы. – Я в порядке, – уверяет её Реджина. – Возвращайся в участок. Дай мне время вспомнить, кем я стала и кем хочу быть, время понять, как рассказать тебе историю, которую ты не захочешь, но, полагаю, должна услышать. – Я смогу с этим справиться, – говорит Эмма, водя большим пальцем по мягким губам бывшей королевы. Когда Реджина закрывает глаза, Эмма наклоняется. – Я знаю, кто ты. И я могу справиться с обеими твоими сущностями: Злой Королевой и Реджиной. – Тогда ты полная идиотка, – бормочет Реджина, открывая глаза, в которых блестят слёзы. – Да. И я всё ещё люблю тебя. Привыкайте слышать это, Ваше Величество. – И сказав это, она наклоняется и мягко целует Реджину, пытаясь своим поцелуем сказать столько же, сколько удалось сказать Реджине своим. Когда Эмма выпускает Реджину из объятий – нежно поцеловав ту в нос – она ухмыляется и отходит, почти ленивым жестом указывая на порог. – Мне нравится целовать тебя здесь, – комментирует она. – Нам следует делать это чаще. – Идите и притворитесь, что выполняете общественно полезную работу, шериф. Эмма закатывает глаза, бросает напоследок нежную улыбку, затем спускается вниз по дороге к машине, чувствуя одновременно облегчение и беспокойство. Облегчение от того, что ей удалось растопить лёд, который снова начал покрывать сердце Реджины; ей вновь удалось отогнать тьму, которая подобно паразиту питалась душевными силами бывшей королевы. Однако она чувствовала и беспокойство, потому что эта тьма всё ещё окружает Реджину, как будто та для неё нечто вроде пропитания, и чем страшнее Реджине становится, чем больше она себя ненавидит, тем выше вероятность, что тьма целиком поглотит её. Эмма расправляет плечи и ещё больше уверяется в правильности своего решения. Потому что эта их сумасшедшая любовная история, история о сломленной Спасительнице и поверженной Королеве, полюбивших друг друга... что ж, эта история непременно получит свой счастливый конец.