Минута до полуночи

Нож выскакивает из мокрых пальцев и со звоном падает на бетон. Господи боже. В ушах булькает, острые ледяные молоточки колотятся в висках. Ничего не слышу. Ничего не слышу, кроме: — Мелкая дрянь! Меня отдирают от пола, встряхивают, тащат волоком от решётки, тянут за волосы. И бьют. Лупят, что трещат рёбра, что меня всю скукоживает, и я бестолково хлопаю ртом, распластанная на полу. Потолок вращается над головой, вентилятор рассекает лопастями столб электрической пыли. Всё вокруг какое-то красное, гудит, подвал дрожит, и двоятся стены. Пытаюсь сесть. Пощёчина, ещё одна; я не закрываю лицо. Кровь хлещет из разбитого носа на колени, во рту от неё солоно, как-то ржаво-кисло, но я не запрокидываю голову. — Отпусти её, Сайлас, — голос Джеймса пробивается сквозь духоту. — Посмотри, что наделала эта соплюха! Зажмуриваюсь. Перед глазами — мужские пальцы, все переломанные, бордово-синюшные, опухшие, мёртвые. Вспоротая шея. Грудь в мятой рубашке — от крови почти чёрная, блестит, как мазутное пятно. И глаза, уткнувшиеся стеклянным взглядом в никуда. С каким-то нездоровым смирением, почти торжественным. «Прости». — Ты что, не видишь? Она не в себе. За две недели — и мать, и сестра. Не трогай её. — Нет… пусть продолжает, — всхлипываю я. — Она ненормальная… Ничего, кроме темноты и голосов. Ненормальная, ненормальная, ненормальная. Я сжимаю голову в попытке выдавить из неё это слово. Мычу, вытирая кровь. Никто не кричит, не злится, не лупит меня по лицу, даже не переговаривается за спиной. Будто никого и не было. Ни Сайласа, ни Джеймса, ни… Оливера. Влажные шлепки подошв эхом прокатываются по подвалу. Тихая поступь обрывается, и тишина наваливается со всех сторон. Чьё-то дыхание шелестит прямо над макушкой, а я не могу разлепить веки. — Мама… И это правда она. Стоит, смотрит и строго, и отрешённо, как античная статуя. Босая, в летнем платье, кажется выше, шире, заполняет своим присутствием комнату до самого потолка. Обнимает кулёк с моей новорождённой сестрой. — Что ты хочешь от меня? Нет. Мама, это не ты. Ты мертва. Мертва, мертва, мертва. Я затыкаю уши — бессмысленно. Её слова звучат внутри головы: — Я просила тебя спасти Оливера. Я просила тебя позаботиться о сестре… Это всё ты! Ты меня бросила одну разбираться с этим дерьмом! Я облажалась… Я страшно облажалась, мама! — Открой глаза, Фиби. Тихая истерика. Мотаю головой, выпутываюсь из рук, стягивающихся вокруг плеч горячими прутьями: — Не прикасайся ко мне! Не надо, пожалуйста… Убери руки!.. Нет, нет, нет! — Открой глаза, Фиби. — Нет… Не трогай меня, я этого не выдержу… — Фиби, пожалуйста. Открой глаза… — Я брыкалась, но не могла избавиться он навязчивых прикосновений. — Тише, тише, тише… Фиби! Проснись, — мужской голос звучал и настойчиво, и… мягко? Обволакивал. Я разомкнула слипшиеся веки и застонала в голос. Оливер… Он такой молодой. Смуглее, чем я помнила, без привычной бородки с проседью — гладковыбритый. Высокие скулы. Чёрные волосы, обычно аккуратно зачёсанные набок, теперь торчали во все стороны. Его глаза были такими медово-тёплыми, такими… живыми. — Не может быть, — просипела я. — Ты умер давно. — Фиби, ты бредишь? Это я… Дрейк. Дрейк. Вот чёрт. Это его руки. Его тёплые руки гладили меня по спине и плечам, зарывались в волосы. Его руки обнимали меня, баюкали и лечили от ужаса. Под его руками предательски обмякало тело, и расслаблялись мышцы, наливаясь гудящим свинцом. Его руки… Как вообще такое возможно? Это был он. На его коленях я умещалась вся. На нём не было даже футболки — а на поясе в кобуре болтался пистолет; мне было не страшно — как-то глухо внутри, как после сильного шторма. Родинки на левой щеке… Дрейк даже не отпрянул и не попытался увернуться от моих рук. Я коснулась подушечками пальцев его лица, задела уголок губ. Дрейк застыл, даже дышать перестал; глаза округлились и замерли в испуганном выражении. Зубы беззвучно лязгнули, и желваки дрогнули под моим прикосновением. — Фиби… Вот-вот зарычит на меня и укусит. — Прости, — пробормотала я, убирая руки. — Мне приснился нехороший сон. Дрейк отвёл глаза и неуклюже ссадил меня со своих бёдер, чертыхнулся, запутавшись в складках одеяла, чуть не растянулся на постели, потом как-то вздёрнулся, распрямившись во весь рост и заложив руки за спину. Такой мальчишка. Он будто не знал, куда себя деть. — Эм… да. Ты так кричала. — Томми не проснулся? — Нет, спит как младенец. Ну, строго говоря, он младенец и есть… — сконфузился Дрейк и шумно зевнул. — Извини. Не соображаю ничего. Принести тебе воды? Может, полегчает. — Нет. Да… Не знаю. Пожалуй, нет, не стоит. Всё хорошо, — замялась я, поправляя подушку. Запрятанный под ней нож соскользнул на пол и с глухим звуком стукнулся о доски. — Я надеялся, что ты пошутила, — интонации Дрейка, сначала мягкие, потом растерянные, теперь резко похолодели; такой спокойный, тихий голос. И этим пробирающий до костей. — Насчёт ножа под подушкой… Почему-то не хватило духу на него посмотреть. — С чувством юмора у меня нескладуха. Да и что здесь такого особенного? Ты тоже вон… — я ткнула пальцем в его пистолет. — У меня другие причины. Конечно, другие. Ты — лидер, Дрейк. Я этого не забыла. — Да такие же причины. Ты же лидер, Дрейк, лакомый кусочек для всех свободных девочек, женщин и бабушек от восьми до восьмидесяти. В жизни не поверю, что никто никогда не лез к тебе в трусы, — оскалилась я, подняв глаза. Холодная злость прорезала между его сведённых бровей две вертикальные чёрточки; на лбу выступила венка. Ладонь дрогнула у кобуры и сжалась в кулак. — Да-а, Дрейк Майерс, не хотела бы я попасться тебе под горячую руку, — я безуспешно попыталась сгладить осадок от своих слов неуместным смешком. И поёжилась, обхватив себя за плечи. Сглотнула, подавляя подступившую к горлу тошноту. Липкое послевкусие пережитого кошмара снова заскреблось под ложечкой, и стало привычно не по себе от присутствия Дрейка. От самой себя — жутко. Я встряхнула головой. Дикость! Минуту назад он грел на груди убийцу родного отца. Я позволяла рукам, убившим единственную подругу, гладить меня по спине. — Правильно. Попадаться мне под горячую руку не следует, — буркнул он, жёсткой поступью двинувшись из комнаты. — Принесу тебе воды. И… да, Фиби, — обернувшись, Дрейк метнул взгляд на нож, всё ещё валявшийся на полу. — Не рассказывай мне о том, почему ты сбежала из лагеря Сайласа. Не нужно. Даже если спрошу.