Минута до полуночи

Несколько месяцев спустя Я всунула тетрадь в пыльный том «Происхождения видов» Дарвина, бросила на подлокотник и подскочила с кресла. Невыносимо! Затёкшая шея ныла, и глаза чесались от чтения в полутьме; свежий ветер трепал занавески у настежь распахнутых дверей на балкон, а мне было тесно и душно. Как-то по-идиотски застыв посреди бунгало, я вслушивалась, вслушивалась и вслушивалась: ни шума двигателя, ни уверенных шагов, ни мужских голосов — только близкий рокот ночного прибоя и назойливая трескотня цикад. Эти звуки нервировали, как помехи в рации, что хотелось убавить звук. Где его носит? Дрейк уже должен был вернуться. Томас давно спал, я успела перемыть и без того чистые полы, перестирать всю одежду, переворошить медицинскую библиотеку Оливера… Вот чёрт. Я глянула на подлокотник с томиком Дарвина, из которого выпирал размохрившийся край тетради, и скрипнула зубами. А может… Может, это вовсе не то, о чём я подумала? Может, это личный дневник Оливера или книга фирменных семейных рецептов? Очень маловероятно. Смысл ныкать никому не нужную тетрадку с мемуарами в потайную нишу в шкафу? Наверное, это всё-таки… Нет, Фиби, даже если там формула лекарства от инфекции, рецепт эликсира бессмертия или ключ к созданию философского камня… нельзя открывать эту чёртову тетрадь. Нужно закопать её, а лучше — сжечь. Именно это я сейчас и сделаю. Точно. Сожгу. Во дворе ещё не остыло пепелище. С другой стороны, кто узнает, если я… Да и потом, даже если прочту эту долбанную тетрадь от корки до корки, то с моими познаниями в медицине, скорее всего, ничего не пойму. Наверное. Я осторожно вытащила тетрадь из книги и заглянула под обложку. Одним глазком. Вот чёрт. Я нащупала спинку стула, грохнулась за стол, швырнув тетрадь прямо перед собой, и склонилась над ровными строчками, исписанными убористым почерком Оливера Майерса. Бактерия Detritus pestis. Лекарство. Иммунитет. А я ещё думала: что же это за секретный элемент лекарства такой, что за ужасное открытие, что Оливер предпочёл умереть, чтобы не расколоться под пытками? «Ги-по-физ», — прочитала я по слогам. Маленькая железа, ответственная за выработку половых гормонов. Гипофиз человека с иммунитетом к бактерии Detritus pestis. Я закрыла глаза, чтобы не читать. Затрясла головой, чтобы забыть. Тёрла и тёрла зудящие глаза окостеневшими пальцами. Меня распирал истерический смех. Боже мой, сколько крови стоила каждая строчка в этой тетради? Потрошить здоровых, чтобы спасти больных, — это и есть твоё лекарство, да? Великая цель оправдывает любые, даже самые дерьмовые средства, правда, Оливер? Спасти человечество — великая цель, бесспорно. Вот только никто не спасётся. Я снова взглянула на томик «Происхождения видов» Дарвина с его теорией эволюции и не смогла сдержать усмешки. Чёрт побери, это даже иронично. Иммуны без гипофиза, если и выживут кое-как, то не смогут производить потомство; бактерия будет мутировать, и лекарство, в конце концов, станет бесполезным, как устаревшее поколение антибиотиков; у людей не сформируется естественный иммунитет. Лекарство, изобретённое Оливером, может спасти многих — но тем самым убьёт всех. Я. Всё. Сделала. Правильно. Оливер был прав: другого выхода у меня не было и быть не могло. Если бы он заговорил под пытками, если бы Сайлас выведал рецепт… — Что за каракули? Твою ж!.. Я подпрыгнула на стуле и захлопнула тетрадь, вжав голову в плечи. — Нельзя же так подкрадываться!.. М-майк. — Я стучал, — он невинно пожал плечами и с нескрываемым любопытством уставился на тетрадь, для надёжности прибитую к столу моей ладонью. — Так что это? — Да так… Конспект составляю, — нашлась я, намеренно растягивая слова, чтобы не сипеть и не заикаться. — Дрейк решил, что я должна научить других тому, что знаю. Единственный медик на целый лагерь — это большой риск. — Резонно, — кивнул Майк и вдруг осёкся; указал подбородком на том Дарвина и скептически сощурился, будто решая, верить ли моим словам. — Теория эволюции? На черта учить именно этому? Я бы понял, если бы травматологии или хирургии. — Важно понимать общие принципы… — вышло не очень-то убедительно, и я поспешила сменить тему: — Зачем пришёл? — Мне нужно поговорить с Дрейком. Я обвела рукой комнату: — Как видишь, он ещё не вернулся. — Уже должен был. Холодный ток прошиб темечко, и я облизнула губы пересохшим языком. Должен… Должен, конечно, Дрейк должен был уже вернуться, если только… — Может, его сожрали мертвяки? — ляпнула я, заговорщицки подмигнув. — Не то чтобы он был такой уж лакомый кусочек, но, ты знаешь, бактерия поражает отдел мозга, отвечающий за чувство сытости. Так что не удивлюсь. И поделом! Я всегда знала, что мир не лишён справедливости. — Не смешно. — А я и не шучу. Майк устало вздохнул, закатив глаза, и переплёл предплечья под грудью. — Почему ты так относишься к нему, Фиби? Раз уж ты заговорила о справедливости. Дрейк тебя кормит, защищает, даже не даёт заниматься тяжёлой работой… Он, в конце концов, тебя спас. Не бросил подыхать в одиночестве на дороге… Я хмыкнула, развернувшись, оседлала стул, и сложила руки на спинку в оборонительном жесте. — Как мило, что ты об этом заговорил. Да, действительно, он не бросил подыхать меня в одиночестве. Маленькая ремарка: ты ведь помнишь, из-за кого я осталась одна? Если бы не Дрейк, Лорел была бы жива. Майк непонимающе нахмурился: — Лорел? — Моя подруга. Дрейк пристрелил её, как бешеную собаку, и бросил труп на дороге на растерзание голодным мертвякам. На её месте должна была быть я… С-сукин сын! Это какой же гнилью надо быть, чтобы вот так отыграться за своего папашу на ни в чём не повинном человеке! — прошипела я и, заметив его замешательство, съехидничала: — А у тебя короткая память, однако. Это, наверное, очень удобно, вот так вычёркивать из головы всё, о чём неприятно думать… Хотела бы я научиться. — Я всё помню, — Майк оборвал поток моего сарказма, — но не понимаю, какого чёрта ты винишь в этом Дрейка. Не его вина, что твоя Лорел подцепила это дерьмо. Если бы Дрейк мог спасти вас обеих, то спас бы. Но он не Иисус Христос, чтобы исцелять наложением руки. — Ч-что? — я подскочила со стула и воткнулась горячим взглядом в его лицо, твёрдое и невозмутимое. Врёт или прикидывается идиотом? — Только не говори, что не знала об этом. — Она не могла заразиться… — Значит, как-то всё-таки заразилась, — парировал Майк. — Только слепой не заметил бы этого. Вся желтушная, солнечный свет едва выдерживала. Первая стадия. — Нет. Она перенесла гепатит А, потому и была желтушная, — простонала я. — Солнце… её мучила жёсткая мигрень. А заразиться она не могла. У неё был иммунитет. Лорел постоянно имела дело с заразными, много лет… Короткое «чёрт» вырвалось из него грудным вздохом. И ещё раз: — Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт… Дрейк был абсолютно уверен, что Лорел была больна. Как и в том, что ты об этом знала. — Он ошибся. И я ошиблась тоже. Дрейк не пытался мне отомстить. Он мог поквитаться со мной тысячью разными способами, но вместо этого — защищал. Я не заслуживала… От стиснутых зубов заныли скулы, и в глазах потемнело. — Не говори ему, ладно? Ни к чему ему об этом знать, — прошептала я. — Всё равно ничего уже не исправишь. Майк сложил губы сочувственным «о» и кивнул, открыл было рот, но ничего не сказал, только щёлкнул сомкнувшимися зубами. Побледнел. И выдавил наконец: — Ты сказала, он отыгрался на твоей подруге… Что ты ему сделала, чтобы он мог отомстить тебе таким способом? — Дрейк мне не мстил. — И всё-таки. Что между вами произошло? — Если он тебе не сказал, то и мне добавить нечего. — Причём здесь его отец? — не унимался Майк. Я передёрнула плечами, будто сбрасывая с них тяжесть вопроса, клацнула зубами и крепко вдохнула. Раз, два, три, короткий вдох, три, четыре… выдох. Электрический воздух толкнулся в лёгкие; вонзив ногти в мякоть ладони, я трезвела о боли. — Это какая-то бессмыслица. Сколько тебе было, когда он пропал? — Что значит «пропал»? — голос дрогнул. — Ушёл в разведку куда-то в горы с группой людей, и никто не вернулся. Ты не знала? О господи. Это ты ничего не знаешь, Майк. Вы оба ничего не знаете — ты и Дрейк. Никто не в вашем лагере не в курсе, что на самом деле случилось с его отцом. Сайлас говорил, что об этом знают все. Я прокусила щёку, грохнувшись обратно на стул, и уставилась тупым взглядом на кружку с остывшей заваркой из успокоительных трав. Успокоительных трав, которые Дрейк принёс тут же, утром того же дня, когда я разбудила его своим кошмаром. Острый смешок застрял в сухом горле, дыхание сбилось, лёгкие рвались под рёбрами, и живот свело приступом больного хохота. Боже, я сейчас сдохну от этого. Дрейк мне не мстил. Он не знал, за что мне мстить, поэтому делал то, что было в его природе — заботился. Выгораживал. Спасал. Клянусь, я этого не стоила… И даже Лорел… Если бы Дрейк знал, что она не заражена… Какая же я дура! — Фиби? Что с тобой? Ответить Майку я не успела. Во дворе зарычал и умолк двигатель, хлопнула дверца автомобиля; я вцепилась в край стола, чтобы не сорваться с места и не выбежать из бунгало. Фиби, возьми себя в руки! С Дрейком всё хорошо. Он жив, здоров, не ранен… это же Дрейк! Но почему он вернулся так поздно? Вернулся ли? А что, если… Я до кровавых кругов перед глазами стиснула веки; жуткие сцены всплывали покадрово: дряхлые руки, похожие на ветки больного дерева, обвивали мужскую шею; голодный стон, вырывающийся из гнилой дырки рта с обломками зубов. И Дрейк. Бледный и весь в крови, вперившийся в пустоту мёртвыми воронками глаз. Почти отцовским взглядом. Мне захотелось лечь на пол и закрыть голову руками, но я лишь сидела, сдвинув брови, дыша через раз и короткими вздохами, чтобы не захлебнуться тяжестью воздуха. — Пойду выясню, в чём дело, — бросил Майк на ходу. — Но мы не договорили. — Договорили, — просипела я ему в спину, скрывшуюся в проёме открывшейся двери. Можете пытать меня. Можете даже перерезать мне горло, но я ничего не скажу. Глаза сами нашли закрытую тетрадь, побуревшую от времени, — истинную убийцу Оливера Майерса и — я была совершенно уверена в этом — будущую причину смерти меня самой. Нужно сжечь это дерьмо и срочно бежать из лагеря… вот только куда? Если попадусь Сайласу, этот урод заживо сдерёт с меня кожу и скормит мертвякам. Пусть так. Клянусь, это будет легче вынести, чем… это всё. — Я вырежу их всех! — грохнул знакомый голос; распахнувшаяся дверь впустила пыльный поток воздуха. Я поморщилась, потерев глаза. — О, — выдохнул Дрейк, столкнувшись со мной взглядом. Живой. Здоровый. Невредимый. Слава богу. — Майк… давай утром, хорошо? — и обратился ко мне: — Почему не спишь, пупсик? — и в его «пупсике» я впервые не различила никакой издёвки, никакого брезгливого пренебрежения. Он проводил глазами мой осторожный жест — я поднесла ко рту чашку с успокоительным чаем и залпом допила остатки. — Волновалась за меня? Боже, Дрейк! Ну какого чёрта ты со мной так мягок, зачем так терпелив? Все эти месяцы я только и делала, что выпускала колючки, пытаясь уколоть тебя побольнее, а ты… даже не ответил мне ни разу. Я обхватила себя за живот, чтобы не согнуться пополам, и давилась, давилась острым дыханием, рваным то ли от смеха, то ли от подступающих слёз. Прострел пробил мне грудь оттого, как просветлело его лицо, как разгладились суровые желваки, и уголки губ дёрнулись вниз, складываясь в болезненную улыбку. — Сдался ты мне, — беззлобно огрызнулась я.

***

Дрейк согнулся над тарелкой и жадно уминал остатки остывшей курицы. Весь в пыли, взъерошенный, в рубашке с закатанными до локтей рукавами, с наспех помытыми руками, голодный, измученный — он выглядел таким умиротворённым. Таким… совершенным. Твёрдые руки с канатами тугих вен казались мягкими. В его жёстких чертах не было жестокости. В нём не было ни одного, сука, изъяна — и бесило решительно всё. Горячий воздух разъедал глотку. Я не могла на него смотреть. — Ты какая-то не такая. Уверена, что хорошо себя чувствуешь? Я заторможенно кивнула и задела взглядом его ладонь с вилкой, зажатой между пальцев. Глубокие царапины на припухших костяшках влажно блестели — кожа была свезена совсем недавно. «Я вырежу их всех!» — его рык отозвался дрожью в груди, и тошнота подкатила к горлу. Боже, Дрейк, ты совершенно не дружишь с головой… Он проследил за моим взглядом и выдавил виноватую улыбку, спрятав под ладонью разбитый кулак. — Я знаю, что ты делаешь, Дрейк, — я не упрекнула его открыто, но он весь подобрался от моих тихих слов. — Ты так говоришь, будто в этом есть что-то предосудительное, — Дрейк фальшиво ухмыльнулся. — Я зачистил лагерь мертвяков неподалёку… — Неподалёку — это на другом конце острова? — Это не имеет значения. Они распространяют заразу, — терпеливо пояснил он. — Никакой прямой угрозы нет, — как бы в подтверждение своим словам я хлопнула по столу и развела руками, поднимаясь на ноги. Отчаянно хотелось казаться больше, выше, сильнее, значительнее. Не такой слабой и беспомощной перед его лицом. — Всё, что ты делаешь, Дрейк, это поддаёшься паранойе… или жажде мести. Вилка звякнула, ударившись о дерево, и подпрыгнула на столе; Дрейк отвёл глаза, утратив к еде всякий интерес. — Фиби, пожалуйста… — Ты можешь вырезать их всех. Но это не вернёт тебе ни брата, ни отца, — продавила я. Дрейк будто услышал меня не сразу. Пустой взгляд наткнулся на невидимое препятствие, а затем метнулся к моему лицу. От его глаз захотелось рыдать, нет, даже свернуться калачиком на земле и сдохнуть; эти распахнутые чёрные глаза, затравленные и больные. Губы дрогнули и сломались в издевательской ухмылке. Дрейк выдохнул смешок, будто сдерживая стон, и бесшумно выбрался из-за стола. — Фиби, не зли меня, пожалуйста. У меня был тяжёлый день. Я потерял в стычке двоих людей. — Это мог быть ты. — Пусть. Больно дышать. Я чувствовала себя ободранной до костей — и всё меня задевало: и его нездоровая ухмылка, и хладнокровие — при всей его мягкости; это уверенное и равнодушное «пусть», такое отцовское; то, как он, кажется, наслаждался смятением на моём лице. «Пусть, пусть, пусть», — эхом отдавалось в ушах. Хули ты творишь, Дрейк? «Бум, бум, бум», — пульс грохотал в висках, и стиснутые кулаки дрожали. Я медленно вдохнула и резко выдохнула. Будто балансировала на натянутой струне самообладания. — Есть вещи, за которые не страшно умереть. Просто. Мать твою, заткнись. Ещё хотя бы слово — одно короткое слово с этой торжествующей улыбкой на потрескавшихся губах, и, клянусь, я не выдержу. Сорвусь. Отлуплю по щекам. — Что с тобой, Фиби? Мне хотелось накричать на него, ударить, но вместо этого я сделала то же, что и он, — заставила себя улыбнуться. Не выдержав моего взгляда, Дрейк на мгновение зажмурился и беззвучно чертыхнулся. Я уставилась в его твёрдые плечи: сквозь пыльную ткань выгоревшей рубашки проступали мускулы, взбугрившиеся от нечеловеческого напряжения. — Если ты свою жизнь ни во что не ставишь, мог бы подумать хотя бы о сыне, — выплюнула я. — Мальчик и так растёт без матери. — О нём есть, кому позаботиться. Истеричный смешок сковал грудь горячими щупальцами. — То, что ты доверил родного сына мне, тоже тебя, в общем-то, характеризует. Совсем умом тронулся. Я не могу заменить ему мать. Только не я. — Ты даёшь ему всё, в чём он нуждается, Фиби. — Он нуждается в том, чтобы его любили, — я сказала почти шёпотом. Этого я не умею — не умею любить… да и, наверное, не должна. — Томас — твой сын, а не мой. Дрейк скривился, как от занозы, загнанной в самую мякоть кожи; на высоком загорелом лбу натянулась мученическая морщинка. — Фиби. Я забочусь о нём, как умею и как могу. Он никогда не будет голодать, и я сделаю всё, чтобы оградить его от опасности, но я не могу ему дать того, чего у меня нет. Я… не умею. — Просто не хочешь. Ему восемь месяцев, Дрейк. Сколько раз за всё время ты взял его на руки? Правильно — ни разу. — Дрейк не нашёлся, что возразить — так и стоял, болезненно и беспомощно стискивал зубы и кулаки, будто я тупым скальпелем расковыряла ему нарыв. — И знаешь… я понимаю. Я видела подобное много раз — мужчин, которые любят своих детей лишь постольку, поскольку влюблены в их матерей. И это не про тебя. Дженнифер… это было не то. Знаешь, Дрейк, если бы Томас не был так на тебя похож, я бы решила, что он — сын Майка, а не твой. Из твоего кузена получился бы куда лучший отец, чем из тебя. Ну давай, Дрейк, ответь хоть что-то. Пошли меня ко всем чертям. Кто я такая, чтобы лезть к тебе в душу? Кто я такая, чтобы тебя осуждать? Не было никаких сил смотреть на эту жалкую пародию на ёрническую улыбку — нет, скорее, оскал. Его молчание съело весь воздух; разодранные пальцы вцепились в пряжку ремня, что на тыльной стороне ладони проступили жилы. — Ты… права. Если тебе так хочется это услышать, да, Фиби, ты во всём права, — Дрейк даже не пытался защититься от моих жестоких слов — это обезоруживало и делало его неуязвимым. — Если тебе от этого проще живётся, не буду разубеждать тебя в том, какой я сукин сын. Хуже, чем есть, я уже не стану, что бы ты там обо мне ни думала. Действительно, я не любил Дженнифер и не хотел становиться отцом. Мы уже расстались, когда узнал, что она беременна. Но я взял на себя ответственность. Чего и тебе желаю. — Что ты имеешь в виду? — голос подскочил на октаву, стал таким предательски слабым. — За что я должна взять на себя ответственность? За твоего сына? За Дженнифер? Дрейк примирительно вскинул руки: — Я этого не говорил. Фиби… Я отпрянула, как если бы он замахнулся для удара. — Я не убивала её. — Я знаю. — Я не желала ей смерти, я сделала всё, что от меня зависело, — я тараторила, захлёбываясь воздухом, — я не виновата, что она умерла… — Фиби… — Дрейк схватил меня за руку. Его пальцы обожгли предплечье, и я невольно зашипела, как от ожога. Накатил такой ужас, что закружилась голова — мысли в ней бились и путались, и изо рта вырывались только комья горячего воздуха. — Тише. Я этого не говорил. Ты ни в чём не виновата… — Ты виноват, — зачем я сказала это? — В её смерти тебе некого винить, кроме себя. Это только твоя ответственность, — мои слова разрывали воздух, как оружейная дробь, и шумело в ушах. Просто язык себе вырвать и выбросить, чтобы не говорить всего этого. А молчать не получалось. — Ты казнил Шона. Лично. Ты застрелил единственного врача в лагере, зная, что Дженнифер носит твоего ребёнка и ей наверняка понадобится помощь медика. Шон был куда лучшим специалистом, чем я, и то, что твой сын выжил… настоящее чудо. О господи, да у него пуповина вокруг шеи обвилась! Он не дышал. Если бы он погиб, то по твоей вине!.. Томас… Я пискнула, так и не договорив. Прижала ладонь к вспыхнувшей щеке. Это даже пощёчиной не назовёшь — Дрейк задел ладонью уголок губ и кончик носа; внутри что-то треснуло, как вправленный позвонок. Справедливо. Чёрт возьми, эта пощёчина — единственный справедливый поступок Дрейка, всё, чего я заслуживала. В голове образовалась густая пустота. Ватные ноги подогнулись, и я осела на пол, закрыв лицо. — Что же ты хрупкая такая… — простонал Дрейк, сев на корточки. Как будто это его изводило. — Не говори, что боишься меня. Ни за что не поверю. Только не такая, как ты. Он отвел волосы от моего лица и вслед за ними — руки; приподнял подбородок, разворачивая меня к свету. И выдохнул со свистом. Не знаю, чего в этом вздохе было больше — облегчения или злости на самого себя. Я упёрлась прямым взглядом ему в переносицу и поджала губы. — Ты же этого хотела, Фиби, да? Чтобы дал тебе повод меня ненавидеть. Так какого хрена ты не ударишь меня в ответ? Я ударила больнее. — Ну какого чёрта, Фиби? Какого чёрта ты такая? Как раненое животное, ей-богу. Бросаешься на всякого, кто принесёт тебе еды, — и, поморщившись, закусил губу. — Не уверена, что ты действительно хочешь это знать. Иначе давно бы уже спросил — и про Лорел, и про Сайласа, и про моё бегство из его лагеря. Но мы оба — я и Дрейк — вели себя так, словно прошлого не существовало, будто можно было сбросить его с себя, как змеиную шкурку, и начать жить заново, без ножей под подушками, без ночных кошмаров, безо всех этих ссадин и рубцов. — Не хочу, — тихо согласился Дрейк. — Можешь ничего не говорить, — будто всё знал и без слов. — Но… если расскажу тебе про Шона, уверен, что ты поймёшь, почему я так поступил. Я казнил его, да. Пристрелил сам, потому что не считаю себя вправе перекладывать ответственность на кого-то другого за свои решения, и это решение… не скажу, что далось мне легко, — он говорил так тихо и вкрадчиво, что его голос просачивался в меня и оседал в груди. — И что такого сделал этот Шон? — Изнасиловал девушку. И знаешь, если бы не Майк, всё могло бы кончиться для неё намного трагичнее. Помнишь, он прихрамывал? Да… Этот урод Шон. Он думал, что ему сойдёт это с рук — всё-таки единственный врач на весь лагерь, статус и всё такое. У Сайласа с его демократией, может быть, так бы и было, но не у меня. Если ты считаешь меня убийцей и тираном после такого, пускай, ты недалека от истины. Я и не должен всем нравиться, у меня другая роль. Я несу ответственность за своих людей и лучше буду убийцей насильника, чем какая-то слабая женщина пострадает из-за моего желания выглядеть добреньким. Милосердным, хорошим парнем, героем из детских сказок. — То, что произошло с девушкой… это вовсе не твоя ответственность, Дрейк, — робко возразила я. Горькая ухмылка в секунду состарила его молодые черты; Дрейк потёр рот, стирая её с лица. — Это моя ответственность: я — лидер. Если власть не защищает людей, им приходится делать это самим. Как это делаешь ты с твоим ножом под подушкой. — Это всего лишь старая привычка… — Не рассказывай мне, откуда она взялась. Внутри что-то ухнуло от его голоса; в нём сливалось всё: и боль, и усталость, и какая-то тупая злость, и… нежность. Мне было нечего бояться, но вдруг стало так страшно. Я подняла глаза, и наши взгляды на мгновение соприкоснулись. Казалось, ему было трудно на меня смотреть. — Я не считаю тебя тираном, Дрейк. Ты меня вконец обезоружил. Лишил всех аргументов, не оставил малейшего шанса хоть немного оправдаться перед самой собой за всю боль, что тебе причинила: за то, что оставила тебя круглым сиротой; за то, что не спасла мать твоего ребёнка; за то, что сына не полюбила. Я пуста. Мне нечего дать вам обоим. — Ты неплохой человек, — выдавила я через силу. — Умный, справедливый, сильный, смелый — настоящий герой. Но такой трус во всём, что касается людей. Сына не любишь и Дженнифер не любил — потому что трус. Ты никого в себя не впускаешь… ты чёрствый, потому что боишься привязываться, боишься боли, боишься, что не можешь переломать мир так, чтобы он стал абсолютно безопасным для тех, кого… ты мог бы полюбить, но не любишь. Тебе будто проще сдохнуть в стычке с мертвяками, чем тащить на себе этот груз вины за то, в чём нет и не может быть твоей ответственности. Вроде вот слушаю тебя: правильные вещи говоришь. Защищаешь своих людей, не хочешь, чтобы твой сын жил в этом страшном мире. Но… откровенно говоря, я не понимаю, зачем жить в мире, в котором нет места любви. Как если бы рёбра себе раздробила этими словами — сердце под ними разбухло и ныло; грудь стала такой тесной. — Посмотри на меня, Фиби. — Я не могла отодрать взгляда от пола под собственными затёкшими коленями и только покачала головой. Дрейк приласкал шершавыми подушечками пальцев мой подбородок, приподнимая лицо. Его тёплый и открытый взгляд — сколько же в нём было боли! — будто содрал всю шелуху с моей огрубевшей души. — Мне послышалось или ты сейчас сказала, что я тебе нравлюсь? — Не нравишься, — ощетинилась я. Дрейк вжался сомкнутыми губами в мой дрогнувший рот — беспощадное прикосновение. Несправедливо бережное. Мы стукнулись лбами и задели друг друга кончиками носов. Его тёплое дыхание окатило меня мурашками до кончиков пальцев. — Ты совсем мне не нравишься, Дрейк. — Да неужели? Когда Дрейк поцеловал меня снова, губы сами раскрылись под его осторожной лаской. Это было невозможно терпеть. Меня выворачивало от бешенства — от его незаслуженной нежности. Тупой голод кромсал живот; секунда — и Дрейк сдавил мою шею под затылком, не давая отстраниться. Я задыхалась. Хваталась за его жёсткие плечи и грудь, за руки, сминающие меня в объятиях. Боже, что ты делаешь со мной, Дрейк!.. — Останови меня, — пробормотал он мне в ключицу, коснувшись выпирающей косточки влажными губами. — Скажи, чтобы убрал руки. Или, клянусь… Не останавливайся. Прогни и сломай меня. Поставь на колени. Заставь кричать, задыхаться, рыдать под твоими руками. Я собрала его волосы в кулак и целовала, целовала, целовала брови, губы, шею и россыпь родинок на щеке. Он пах бензином, дорожной пылью, лесом и молоком. Прикосновения его сильных рук выматывали; я хныкала, и рычала, и кусала его за подбородок. — Не говори, что я тебя не предупреждал. Я не железный… — просипел Дрейк, выдернув меня с пола. Он толкнул меня между лопаток и удержал за локоть, когда я чуть не впечаталась лбом в дверной косяк, влетая в спальню. Два пьяных, слепых шага в темноте. Больной поцелуй в висок. — Фиби… — его сорванный шёпот. — Чёрт бы тебя побрал, Фиби Мюррей… Чёрт бы тебя побрал. Что я делала? Пулю себе в висок пустить бы — и не мучиться больше, не гореть заживо, не гнить в собственной вине. Ткань трещала под нашими нетерпеливыми руками, содранная одежда летела на пол; скрипнула пряжка ремня; пистолет в кобуре, который Дрейк неизменно носил на поясе, глухо ударился о доски. — Где твой нож? — в его голосе сквозило какое-то беспомощное бешенство. — Ты же, сука, всё время держишь его при себе. — Зачем он мне? Чтобы защищаться от… тебя? — я душила рвавшийся наружу смешок, и мокрое дыхание заливало горло. — Это бессмысленно. Если бы ты захотел причинить мне вред, то сделал бы это. И меня бы не спасли никакие ножи. — Ты так говоришь, будто ждала этого. Будто хотела. Да. Чёрт возьми, да, Дрейк, я хотела, чтобы ты заставил меня страдать; мне нужно поквитаться с самой собой за всю боль, что тебе причинила. Я давилась его именем под поцелуями, задыхающаяся, бесстыже голая, царапала его грудь зубами, тёрлась сосками о его раскрытые руки; жар и голод расползались по телу — грызли и грызли меня изнутри. Дрейк толкнул меня на постель и дёрнул на себя, подхватив под бёдра. Я охнула и упала на локти, лицом вниз, в собственные руки, сложенные в молитвенный замок. И задержала дыхание. Его член давил мне между ног, мучительно не проникая внутрь; Дрейк держал меня под горлом, и, казалось, сердце билось о его горячую ладонь. — Хочешь, чтобы я был груб с тобой? Давай. Сделай это, Дрейк. Лучшего я не заслуживаю. — Тебе же, сучья дочь, этого и хотелось. На черта ты всё время меня провоцируешь? — Дрейк! — то ли вскрик, то ли стон. Дрейк опрокинул меня на лопатки, вдавил спиной в матрас и с силой распахнул бёдра на ширину своих плеч. — Боже, нет!.. Да. Он впился в меня жадным, глубоким поцелуем, не давая сомкнуть колени. Дрейк целовал меня между ног, и меня колотило под его губами и языком, казалось, я умру от неправильности его невесомых прикосновений. Я чувствовала себя воровкой, змеёй, пригретой на широкой мужской груди, — это жгло и разрывало в клочья. На его нежность я не имела никакого права. Не имела права на его мокрые поцелуи, на его убаюкивающий шёпот, не имела права на наши переплетённые пальцы, на его дыхание, что перекатывалось у меня во рту. Только на боль. Глубокое проникновение разорвало меня изнутри, разбавив болью сладкую тяжесть. — Фиби, девочка… Слёзы драли горло. Я не могла дышать. Какая я тебе девочка, Дрейк? Чудовище в женском теле. Конченная сука… У меня даже не было сил во всём признаться. Я раскрывалась под жёсткими толчками его члена, подавалась ему навстречу, прогибалась, ломалась под мужскими поцелуями, всхлипывая от распирающей боли. — Дрейк! Это невыносимо. — Фиби… — Дрейк выстонал моё имя, кончая мне на бедро. Проваливаясь в оргазм, спрятал лицо между моих грудей. — Ну какого чёрта ты такая?.. Надеюсь, ты никогда этого не узнаешь. Я с трудом разомкнула руки, выпуская его из своих объятий. Дрейк чиркнул колёсиком зажигалки, найденной на краю прикроватного столика, заставив меня поморщиться от рассеянного света зажжённой свечи. Он шумно втянул воздух, обдав моё распростёртое обнажённое тело диковатым взглядом — одновременно испуганным и… чёрт, каким ещё? Я не знаю. Расслабленным? Будто где-то у него страшно болело и теперь не болит. Дрейк смотрел на мои бёдра — на мои голые бёдра, покрытые белёсыми мазками мужского семени и скудными капельками крови. — Фиби… это то, что я думаю? Да. Я была девственницей. Осознание проступило на его лице усталой полуулыбкой; Дрейк распрямился и теперь казался таким сильным и внушительным. Будто вырос на голову. — Сколько тебе лет? — спросил он. Двадцать два. — Ничего не говори, — я зажмурилась, вдавив затылок в подушку, и помотала тяжёлой головой. — И ты мне ещё говоришь, что я не впускаю в себя людей. — Дрейк, — то, как я позвала его по имени, было похоже на мольбу. — Я был уверен, что ты… что с тобой… — Дрейк на секунду накрыл лицо руками и растёр линию бледного рта. — Неважно. Скажи… почему, если не… Чёрт. Почему тогда ты сбежала из лагеря Сайласа? — Ты просил меня об этом не рассказывать.