Изгой

То, что он умер, еще не доказывает, что он жил...

      Так как у меня не было сотового, Чанёль отдал мне свой, хотя я долго упирался и отказывался, но он сказал, что так мы сможем общаться сообщениями. Деньги на телефон он будет класть сам, поэтому за это я могу не волноваться. Но как я могу не волноваться за дорогую технику, которую впервые держу в руках? Он не понимал меня, и мне оставалось лишь вздыхать, смотря на солнечную улыбку моего нового друга.       Друга. И что мне теперь надо делать? Как себя вести? Что писать? Я не знаю, так как не умею дружить, и попытаюсь свои страхи объяснить Чанёлю, и он их даже понимает и быстро успокаивает меня, говоря, что для дружбы нет специального сценария. Всё идёт от души, от сердца, и я сам пойму, как и что делать. Такие объяснения заставляют меня смущаться, но я покорно слушаю его, лишь кивая головой и в очередной раз думая о том, в какую авантюру ввязываюсь.       Прощаюсь с ним быстро, так как мне хочется скорее уйти из этого дома, заполненного теплом, ароматом еды, которую я никогда не попробую, богатствами и ощущением семьи. Полноценной, любящей семьи. Я никогда не знал и, по всей видимости, не узнаю значения этих слов и то, каково это - жить с любящими родителями в достатке. Я навсегда останусь немым сыном матери, которая люто ненавидит своего ребёнка и желает избавиться от него. Я не упрекаю её. Я понимаю, что не имею права ступать своими ногами по земле, но иду против системы, которая таких, как я, закрывает в специальных учреждениях, словно ограждая от нормального мира и нормальных людей.       Дом Чанёля оказался на другом конце города, а денег на транспорт у меня нет, поэтому пришлось идти пешком, виляя по закоулкам, подальше от толп людей и лишних глаз. К дому я прихожу уже, когда стемнело. Заходить в здание не хочется. Я вижу, как горит свет в спальне матери, и решаю подождать, пока та ляжет спать, и тихонько пробраться в свою комнату. Я был уверен, что меня ждёт односторонний разговор, состоящий из потока бранных слов и претензий в мою сторону. Я понимаю, что рано или поздно он наступит, даже если сегодня мне удастся пройти незамеченным, но мне откровенно хочется как можно дольше оставаться в безопасности, если тёмную улицу бедного района можно назвать таковой.       Звук мобильного телефона выводит меня из мыслей, и я спешу достать аппарат из кармана старых спортивных штанов, параллельно осматриваясь по сторонам, чтобы никто не увидел чудо технику в моих руках. Не с первого раза совладав с блокировкой телефона, я смотрю на светящийся экран, читая сообщения от Чанёля.       «Привет. Ты уже дома? Как добрался? Я волнуюсь». Он волнуется. Для меня это ново, и я не знаю, как правильно реагировать на эти слова. В груди разливается какое-то тепло, а вместе с ним и страх чего-то нового. Я нажимаю на кнопку «ответить» и медленно набираю короткое сообщение.       «Да. Всё хорошо»       Я не умею общаться, дружить, вести диалог, делиться своими эмоциями. Я всю жизнь был один и привык всё решать сам. Я закрывался от окружающего мира толстой стеной, которую теперь пытается разрушить высокий парень с солнечной улыбкой. Он словно каждым своим словом и действием прорезает дыру в ней, но, ввиду своего страха перед жизнью и обществом, я стараюсь сразу же заложить её новым кирпичиком ограждённости.       «Твоя мама не ругалась?» - а разве бывает время, когда она не ругается? Этот вопрос возникает в голове сам по себе. Я долго сижу и думаю, что ему ответить. Врать совсем не хочется, но правду говорить ещё больше не хочу.       «Эй, Бэкхён, всё нормально? Я сейчас приеду» - последние слова действуют на меня отрезвляюще, и я быстро стучу пальцами по экрану телефона.       «Нет, не надо приезжать. Всё нормально» - сообщение доходит до адресата, и я выдыхаю с облегчением.       «Точно?» - он словно чувствует, что я ему вру, и от этого щёки покрываются стыдливым румянцем.       «Да» - отправляю и прикрываю глаза, мысленно извиняясь перед ним.       «Тогда спокойной ночи, Бэкхён»       «Спокойной ночи»       Вот и всё. Я свободен от дружбы до следующего дня, но не свободен от ада никогда. Я перевожу печальный взгляд с экрана уже потухшего телефона на окна спальни матери и по выключенному свету делаю вывод, что могу рискнуть и вернуться домой.       Старая дверь слегка скрипит, но впускает меня в квартиру. Затхлый запах влаги смешивается с разлитым алкоголем, но я уже давно привык к нему. Я всю свою жизнь живу в этих ароматах, вдыхая их в свои лёгкие, которые, как ни стараются, а отфильтровать эту вонь не могут. Крадучись, на цыпочках, я захожу в свою комнату и облегчённо выдыхаю, радуясь тому, что в этот раз пронесло.       - Вернулся? – «не пронесло».       Первый удар приходится по спине, отчего я врезаюсь лицом в закрытую дверь и медленно сползаю по ней. Боль отдаётся в каждом позвонке, скапливаясь в эпицентре удара. В голове проносится мысль о побеге, но новый удар, пришедшийся по ноге, стирает эти мысли и замазывает их кровью, которая тут же выступает на грязной ткани штанов. Острая боль теперь царствует на моей конечности, которую, по всей видимости, мать чем-то порезала. Бросаю на её тёмный силуэт взгляд из-за плеча и выхватываю остриё ножа, блеснувшего от света фонарного столба. Смертный страх затягивает петлю у меня на шее, и я открываю рот в немом крике, впервые мечтая иметь голос, чтобы остановить её, попросить прощение, молить, чтобы она не делала этого, чтобы простила, отпустила. Я согласен навсегда уйти из её жизни, только чтобы она не брала грех на душу. Даже в такой момент я думаю о ней и не думаю о себе. Инстинкт самосохранения во мне давно не работает. Есть только страх и трусость.       - Кто это был? – рычит она, чуть пошатываясь от выпитого алкоголя и злобы, что окутывает её. – Он что, трахает тебя? – вот этого я совсем не ожидал и смотрю сейчас больше с шоком, нежели со страхом, трясущейся ладошкой зажимая рану на ноге. – Ты грязная шлюха! Надо было тебя сразу продать в бордель! Хоть бы толк какой-нибудь был! – я не понимаю, о чём она говорит и как она может так думать, и молюсь, чтобы этот страшный сон закончился. – Я ненавижу тебя! Ненавижу! – кричит она и снова атакует, сначала ударяя ногой по мне, а потом уже в ход идёт нож.       Я не знаю, для чего Бог меня спасает, но лезвие лишь слегка проходится по моему лицу, надрезая кожу. Я чувствую, как кровь стекает по щеке, спускаясь к подбородку, капая алыми каплями на широкую кофту, за которой прячутся свежие раны и не только на теле, но и в сердце. Я хочу, чтобы это всё закончилось, а лучше вообще никогда не начиналось.       Мать продолжает кричать, нанося удары за ударами, но нож в ход больше не пускает. Я не знаю, радоваться мне этому или нет, закрывая своё тело от новых побоев. Я никчёмное существо, которое не может даже заступиться за себя, защитить или хотя бы убежать. Я прижат спиной к холодной двери, за которой моё спасение, свобода, но вместо того, чтобы оттолкнуть её и убежать, я покорно принимаю удары, сворачиваясь клубком на грязном полу комнаты. Боли уже почти нет. Есть пустота, которая уничтожает ещё сильнее. От неё точно никуда не деться. Если боль со временем может уйти, то пустоту нужно заполнять, а вот чем – мне не известно.       Удар за ударом, брань за бранью. Я не разбираю, куда попадают её ноги, уже не стараясь закрыться. Да и слов я почти не слышу. В голове словно звенящая тишина, и я понимаю, что умираю. Умираю, очищая этот мир от своего бренного существования. Я словно опухоль, которую надо вырезать и избавить тело от уродства. И я подчиняюсь, закрывая глаза и опуская руки, расслабляюсь и ухожу, не телом, а душой. Ухожу, покидая этот мир, но последняя мысль, скорее вспышка в голове, проносится слишком быстро, и я не могу её разобрать, выхватывая только шоколадные глаза и бархатный голос. «Чанёль». Губы шевелятся, но вместо голоса слышен лишь тихий выдох. Последний, с которым уходит моя душа.       Белый свет, отражающийся от таких же светлых стен, слегка режет глаза. Всё вокруг слишком чистое, невинное, облачное, словно стен и нет совсем и они всего лишь иллюзорная надобность. Тело лёгкое, воздушное, без капли боли. В голове пусто, в душе спокойно.       Я мёртв.       Однозначно, я мёртв, и ничто не может заставить меня усомниться в этом, ибо в реальности так не бывает. Я медленно встаю с кровати или, скорее, облака и ступаю босыми ногами по полу, который ниже лёгкой непрозрачной дымки, в которой утопают мои ступни. Дымка не щекочет и не растворяется, но меня это не смущает и не страшит. Мне как никогда спокойно и комфортно, и я внутри ликую тому, что мой ад закончился и наступило время жить, пусть и после смерти. Видимо, за свои мучения я был удостоен места в раю, ведь по-другому я не могу назвать это место. Движения мои плавные, медленные. Волосы треплются, словно на ветру, но кожей я его не чувствую. Подойдя вплотную к белоснежной стене, я кладу свою ладошку, проводя пальцами по ровной, гладкой поверхности. Мне здесь нравится, и я хочу остаться тут навсегда, чтобы больше не видеть гневных глаз, не слышать криков, не чувствовать боли и своей никчёмности. Я разворачиваюсь спиной к стене и прислоняюсь к ней, улыбаясь во весь рот. Я уже забыл, да и не знал никогда, каково это – когда твои губы растягиваются в улыбку, а на душе словно цветут цветы. Всё хорошо. Всё просто замечательно. Я живу. Я…       Боль. Резкая боль пронзает всю грудную клетку, словно моё сердце кто-то пытается вырвать прямо из тела.       Боль. Разрядами боль расплывается по телу, проникая в каждую клетку и возвращая меня в прошлое.       Боль. Невыносимая, убивающая, не такая, как раньше, а намного сильнее, и я кричу, но снова тишина. Я даже в раю немой, но тут осознание реальности накрывает меня волной, и в широко распахнутых глазах отражается ужас ситуации.       Боль. Разряд. Голоса.       Я мёртв в теле живого человека.