***
Пить валерьянку в таблетках без воды – такое себе удовольствие, признаюсь, но именно она становится моей подругой на ближайшие три недели. Я глотаю её так, как не глотала ни одна шлюха в подворотне. Горстями, пока не узнаю, что так она позже начинает действовать. Хотя мне насрать. После этого я довольный овощ. После этого я непоколебимая безэмоциональная куча мяса с костями и больше ничего. Сначала проходит ровно три дня моего активного игнорирования присутствия Высоцкого в квартире. В первый день я пропускаю его пары и до ночи задерживаюсь на работе в кафе. После пятнадцатого сообщения от него я отключаю оповещения на телефоне и кидаю его номер в чёрный список. Это оказывается весьма плохой идеей, потому что мужчина прекрасно знает адрес кафе и у него есть машина, чтобы доехать к концу моего рабочего дня. Злой Высоцкий едва ли не силой пытается заставить меня сесть в машину, пока я не угрожаю ему тем, что начну кричать. Хлопает дверь и ревёт мотор, колеса окатывают мои ноги мокрым снегом. Руки трясутся. Домой я добираюсь пешком. Высоцкий ночует в каких-то ебенях. На второй день даже не ставлю будильник, потому что засыпаю в шестом часу, когда слышу, что он зашёл в квартиру и начал собираться на работу. Потом пью таблетки, сплю до вечера и ухожу на свою смену в ночь. Мы не пересекаемся. На третий день я посещаю только последнюю пару, потому что знаю, что сегодня он не работает. Сегодня он съезжает. У меня выходной и чёрные мешки под глазами. Юля говорит, что мне нужно поспать. Мне нужно отключить мысли. Вместо этого я отключаюсь на диване в верхней одежде и сраной запиской от Высоцкого в руке. «Когда решишь поговорить – дай знать. И спасибо за временное жильё.» Не пожалуйста. Не решу. На седьмые сутки мне звонит куратор и грозит отвести к декану за пропуски. Приходится принять достаточно тяжёлое решение и пересилить себя. Две недели я шугаюсь каждого, кто касается меня. Даже если случайно. Две недели я не высыпаюсь нормально и пропускаю занятия у Высоцкого. Две недели я пытаюсь скрыть свое состояние кучей тоналки и непоколебимым выражением лица. Но наступает третья неделя и всё катится к чертям.***
В универе я появляюсь уже с первой пары. Коридоры до ужаса пугают сначала огромным потоком студентов и преподавателей, а потом каждый раз абсолютной пустотой. На занятиях я не выхожу, потому что перспектива столкнуться с Высоцким меня не устраивает. Абсолютная пустота в голове начинает давить на мой помутневший рассудок, а потом я чувствую ноющую пульсацию в висках. Вторая пара проходит в напряжённой обстановке. Полчаса я вожусь на стуле, потому что не в силах унять мелкую дрожь. Чувствовать себя слабой и уязвимой для меня в новинку. — У меня есть успокоительное, если нужно, — заметив моё состояние предлагает Катя. — Нет, спасибо, — едва заметно улыбаюсь в знак благодарности и продолжаю перебирать в руке край рукава платья. Всё отлично. Всё в порядке. Всё совсем не так. О моих проблемах не знает, ровным счётом, никто. Я даже поделиться этим ни с кем, блять, не могу. От подобных мыслей становится противно. Сколько бы я не убеждала саму себя, что всё будет как раньше, все равно понимала – это далеко от правды. Потому что ебаная правда – поцелуй с Высоцким. И её нельзя скрыть. Это оголенные провода, которых я коснулась. И для чего? Всё могло быть иначе. Но сейчас я чувствую только боль, стыд и пустоту. Звонок с пары прерывает речь преподавателя и нас отпускают после заданной домашней работы. Выходить из аудитории как-то не хочется. Но и оставаться нельзя. Мысленно перекрестившись я собираю тетради и покидаю «безопасное» место за партой. В груди гулко стучит сердце и ноги становятся ватными. Мы выходим в коридор и я заворачиваю в одну сторону, а Катя, почему-то, в другую. Возвращаюсь и недоуменно смотрю на подругу. — Практика у Высоцкого, а потом домой, — вздыхает она, а у меня внутри что-то цепенеет, — в беседе же написали. — Да я... — снимаю блок на телефоне и пролистываю сообщения от старосты. — не смотрела даже. Перед глазами начинает темнеть. Только не это. — Настюш, ты в порядке? — подруга касается моей руки, помогая опереться о стену. — То ты резко пропадаешь на неделю, то на тебе лица нет совсем, — её обеспокоенный взгляд скользит по мне и от этого я чувствую себя жалкой. Ни хрена не в порядке. — Всё хорошо, — пытаюсь выдавить из себя последние горстки бодрости, но их не хватает, чтобы убедить её. — Мне нужно просто выпить таблетку и это пройдёт. Она меня отпускает. — Тогда дойдём до буфета и сразу на пару? Мотаю головой: — Я попозже подойду, не беспокойся. Катя бурчит что-то невнятное, но всё же позволяет мне остаться одной, и я не уверена в том, что одиночество поможет собраться с мыслями. Следующие девять минут кажутся адом, приближающим нечто неизбежное. Бежать больше некуда. Ещё пара пропусков и на меня можно писать докладную, а попадать в деканат не хочется. За минуту до звонка я дохожу до дверей аудитории и принимаю решение, которое хоть немного придаёт мне уверенности в своих силах. Я не буду делать вид, что всё в порядке, но и в обиду себя не дам. Половина парт пустует – кто-то из одногруппников до сих пор бродит по коридорам. Свежий воздух ударяет в лицо как только я переступаю порог. Нервно перебираю в руках ручку от сумки и стою как вкопанная. Всё идёт по пизде. Самообладание куда-то улетучивается. Он сидит за столом, отмечая что-то в своём журнале. Издалека я не могу точно рассмотреть черты лица преподавателя, но выглядит оно не лучше моего. Осунувшееся, бледное, усталое. Его привычная поза неожиданно меняется. Высоцкий смотрит на меня. Смотрит и напрягается ещё больше. Хочу отвернуться, но не могу. Кожа на шее вспоминает прикосновения недельной давности и тело покрывается мурашками. Он тоже вспоминает. Я вижу. — Мы проветриваем, — тихо сообщает преподаватель. — Тут немного холодно, Платонова. Вы слишком палитесь, Алексей Михайлович. И пялитесь. Нервно сглатываю и отвожу глаза. Вся эта сцена длится не больше двух-трех секунд, но этого достаточно, чтобы я захотела выйти. А выходить-то поздно. Сажусь на заднюю парту ближе к проходу. — Ты как? — обеспокоенность в голосе подруги начинает раздражать. — Высоцкий про тебя спрашивал. Хочется провалиться под землю. А лучше свалить с пары и уехать из города. Блять. Блять. Блять. — Что спрашивал? — мельком поглядывая в его сторону шепчу я. — Узнал у Юли, придёшь ты или нет, а когда она сказала, что ты тут – с каким-то облегчением выдохнул, — она выжидающе смотрит на меня. — У вас что-то случилось? Нет. Никаких. Нас. — Я просто должна была принести ему кое-какие важные бумаги, — отмахиваюсь и сосредотачиваюсь на паре. — Ничего такого. Ну да, поцелуй – «ничего такого». Его руки на теле – «ничего такого». Вся ситуация – «ничего такого». Молодец, Платонова, прекрасно. Продолжай ловить флешбэки и делать каменное лицо. Звонок разрушает противную тишину. В кабинет заходят люди. Напряжение постепенно сходит на нет.***
Судя по всему, Высоцкий лучше меня умеет контролировать свои эмоции. И это унизительно. Самое неожиданное то, что я не злюсь на него – просто не получается. Виноватой себя чувствую только я, потому что шаг навстречу невозврату был сделан именно мной. Примерно половина пары проходит спокойно, но в какой-то момент к горлу резко поступает ком и в животе чувствуется ноющая боль. Картинка перед глазами плывёт куда-то в сторону. Приехали. — Насть, — подруга хватает меня за руку. — Да тебе в больницу надо, ты бледная вся. — Просто немного тошнит, — я отмахиваюсь, глубже вдыхая кислород, и вцепляюсь пальцами в край парты. Только обморока мне не хватало. Катя моим словам не верит совершенно, но убедить её в том, что скоро подействует таблетка, которую я якобы выпила во время перерыва, получается. И вроде всё отлично, мне даже становится немного лучше, но облегчение длится не так долго, как хотелось бы. — Платонова, — зовёт преподаватель. — Выходи к доске. Страница семьдесят четыре, задание восьмое. Если останется время, напишешь ещё и объяснительную за все пропуски. После пары жду у себя на столе записку. Меня будто пережевал и выплюнул его стальной голос и абсолютно пустой взгляд. Мы же все равно знаем правду, Алексей Михайлович. Я знаю, что задела вас абсолютным игнорированием. Мужчина опирается о свой стол, стоящий позади, и скрещивает руки на груди, продолжая смотреть в мою сторону. Это немного смешит. Подняться с места получается с трудом. Вообще, любое движение выходит с трудом, но я справляюсь. Так же, как справлялась тремя неделями ранее. Мне не страшно проходить мимо Высоцкого, я даже голову не задираю. Я – скала. Я – кремень. Только почему-то этого не чувствую. От преподавателя веет холодом и равнодушием, но злость во взгляде не может полностью скрыть боль, которая в нём отражается. Мне тоже больно. И морально, и физически. Если бы я только разобралась в себе. Если бы поняла, что, черт возьми, происходит в душе. Беру в руки мел, незаметно для всех придерживаясь о подставку под доской. Меня все ещё шатает. — Ты вышла постоять? — раздаётся за спиной вопрос Высоцкого. Я нервно вздыхаю и пишу первые три строчки задания. Написала бы больше, но... — Мы комментируем свои действия у доски, Платонова, а не играем в молчанку, — произносит он, полностью разворачиваясь ко мне, — Как последний месяц, — уже тише дополняет преподаватель, так, что слышу только я. Внутри меня разъедает желание отвесить ему звонкую пощёчину, но присутствие в аудитории одногруппников сдерживает порыв. — Дико извиняюсь, — это вырывается практически неосознанно. Так же, как и дрожь в руке, — думала, игры – это по вашей части, — буквально выплёвываю я, краем глаза замечая, как хмурится Высоцкий. Желание выполнять задание куда-то улетучивается, когда он начинает придираться к каждой мелочи. Сначала я, как оказывается, не так пишу дату, хотя она взята из учебника, а потом и вовсе «тяну время». Я кидаю мел в подставку и громко захлопываю в руках задачник. — Простите, Алексей Михайлович, — смотрю прямо ему в глаза, — но я это терпеть не буду. — Как и я твои пропуски, — отрезает он, повышая голос. — Надо уметь отвечать за поступки. Вот как, да? Вас даже двадцать три студента в кабинете не смущают? Даже то, как вы сами меня целовали, прижимая к стене? Даже то, как просили не уходить? Поднимается удивлённый гул. В голове вертятся знакомые голоса, но различить их не выходит. Посторонние звуки, вздохи, суета – всё смешивается в один чёртов шум, закладывающий уши, а затем в звенящую тишину. Из аудитории я вылетаю пулей, швыряя учебник на ближайшую парту. Наумов, по совместительству один из одногруппников, как-то резко подпрыгивает на месте, ошарашенно глядя в сторону захлопывающейся за мной двери. Вот и поговорили.***
Я опираюсь о белую стену, забив хер на то, как после этого будет выглядеть чёрное платье, и пытаюсь дышать глубже. До конца пары обратно я не возвращаюсь. Высоцкий даже не думает за мной выходить. Он, кажется, вообще не думает, когда что-то делает. Когда нервы более-менее приходят в порядок, если моё состояние хоть немного можно сравнить с порядком, я понимаю, что вернуться придётся, так или иначе. Потому что потом всё может быть хуже. Лучше разобраться сейчас, чем усугубить ситуацию. Только чёртов Высоцкий и его слова просто не выходят из моей головы. Опять во всем виновата я, словно он ничего и не делал. Теперь гнев сменяется новым приступом тошноты – не стоило ожидать чего-то иного от приличной горстки таблеток успокоительного на голодный желудок. Минут через двадцать раздаётся звонок. Я сползаю с подоконника университетского туалета, который приютил меня на это короткое время, и, пытаясь унять внутреннюю панику, подхожу к двери аудитории, из которой выходят мои знакомые. Половина как-то странно косятся в мою сторону. Оно и не удивительно. Сначала я не появляюсь на парах, а потом устраиваю скандал во время занятия. Стены встречают меня напряжённой обстановкой. Высоцкий, казалось бы, абсолютно не замечает моего присутствия или максимально игнорирует его, и это очень даже хорошо. Но всему хорошему приходит конец. — Я бы попросил тебя задержаться, — на мгновение отрываясь от заполнения бумаг шипит мужчина, когда я уже полностью собираю сумку и направляюсь к выходу. Катя, не без волнения, смотрит в мою сторону, а потом выходит вместе с оставшимся потоком. В аудитории остаёмся только мы и это, блять, жутко. Пару минут мы сверлим друг друга глазами, словно наслаждаясь тупой беззащитностью. — Закрой дверь, — максимально сдержанно произносит он, вставая с места. Я ставлю сумку на парту и послушно иду к выходу. Трясти уже начинает основательно. Аккуратно защёлкиваю замок, вслушиваясь в глухие шаги в мою сторону, и оборачиваюсь. — Платонова, твою мать! — раздаётся над ухом разъяренный голос преподавателя. — Ты совсем совесть потеряла? — он сгребает меня в охапку, припечатывая к стене, и буквально нависает сверху. Глубокое и частое дыхание заставляет волосы на макушке едва ли не шевелиться. Руки мужчины по обе стороны от головы преграждают мне проход. В горле застывает противный липкий ком. Только бы, блять, не зареветь. — Это вы её потеряли, — выплёвываю я, будучи не совсем уверена, что мой голос вообще слышно, потому что все попытки отстраниться мужчина умело игнорирует. Я вижу, как напрягаются его скулы, а глаза снова леденеют. Мне это надоело. Черт возьми. Как же мне всё это НАДОЕЛО. — Вам это так нравится? — стискиваю зубы и чувствую разрывающую боль где-то в груди. — Делать из меня виновную во всех бедах. — Делать из тебя виновную? — едко усмехаясь переспрашивает Высоцкий. — Не я игнорировал тебя три недели, — он наклоняется ещё ближе к моему лицу, так, что я чувствую его дыхание, — Не я прогуливал все пары. Не я, словно ребёнок, прятался в коридорах, Платонова. Не я. — Да? — практически поперхнувшись от злости произношу я. — То есть это я сначала послала вас нахер, а потом поцеловала? Вы хоть сами в себе разобраться можете? — делаю шаг навстречу преподавателю, словно пытаясь показать, что я не слабое звено. Я, блять, сильнее вас вдвое. Высоцкий замолкает. И дышит так рвано-рвано, продолжая прожигать меня взглядом в ответ. А потом отстраняется и слишком устало вздыхает. — Я уже не вернусь обратно и ничего не смогу изменить, — твёрдо заключает он. — Как и то, что ты со мной делаешь, Платонова. Землю выбивает из под ног. Вот как? Оказывается, у него такая же каша в голове, как и у меня. Оказывается, я где-то проёбываюсь со своими недовыводами в его адрес. Оказывается, мне до одури нравится играть с чувствами преподавателя, заставлять его показывать то, что творится внутри. И только сейчас я полностью осознаю свою власть над ним. — Что делаю? — наивно склоняю голову на бок и опускаю взгляд на губы Высоцкого. Да, Алексей Михайлович, не смотрите на меня так ошарашенно. Я хочу вас понять, но это трудно. Поэтому мне нужно детальное объяснение. Мне бы следовало закрыть рот и просто уйти, как и до этого, чтобы всё закончилось, но не теперь. Чего вы на самом деле хотите? — Покажите. Повторять не приходится. Мужчина обречённо мотает головой и резко сокращает оставшееся между нами расстояние. Руки Высоцкого с каким-то диким желанием сжимают моё лицо, заставляя запрокинуть голову выше. Его губы впиваются в мои резким, жёстким поцелуем. Воздух от этих действий покидает лёгкие с громким присвистом, а потом меня покидает ещё и рассудок. Мой преподаватель меня целует. Мой, блять, Высоцкий так отчаянно меня целует. Я тоже устала. Обнимаю преподавателя за плечи, прижимаясь ещё ближе, больше не подавляя желание врасти в него, спрятаться в этих объятиях и не появляться в реальности. Нахрен мне нужна эта мутная реальность, когда есть ты? Наконец-то дни мучения заканчиваются для нас обоих. Наконец-то я понимаю, чего хочет Высоцкий и полностью с ним соглашаюсь. Это, черт возьми, было тяжело, все три недели переваривать саму себя. Теперь внутри остаётся лишь приятное чувство опустошения. Словно всё накопившееся потихоньку исчезает и даёт долгожданную свободу. Преподаватель отстраняется, переводя дыхание, и касается моего лба своим. — Теперь стало понятнее? — голос его, прокуренный и замученный, эхом разносится в голове. Молча киваю, порывисто выдыхая куда-то в ворот его рубашки, и не могу сдержать улыбку. — Настя, — зовёт Высоцкий, пуская своим голосом приятную дрожь по позвоночнику. Поднять голову получается с трудом. Мужчина убирает прядь волос в сторону, изучая моё синюшнее лицо. Сердце жутко колотится. Прекратите, блять, так охуенно произносить моё имя. — Ты ела сегодня? — он хмурится. — Таблетки считаются за еду? — едко усмехаюсь я, едва проговаривая слова. Преподаватель громко вздыхает, закатывая глаза, и потирает переносицу. По нему сразу видно, когда он злится. Только не пойму на кого именно. А потом как-то очень по-домашнему зарывается руками в мои волосы и утыкается носом в макушку. — Надо же, — усмехается мужчина, — впервые за месяц мы нормально разговариваем. «Не совсем нормально» – хочется добавить мне, потому что такие жёсткие поцелуи в аудитории нельзя назвать полноценным разговором, но я молчу, сохраняя особенную атмосферу момента. — Поедешь сейчас домой, — говорит Высоцкий, забирая с парты мои вещи и вручая их мне. — А вечером напишешь, как себя чувствуешь. И вытащи меня уже из чёрного списка. Как ребёнок, серьёзно.***
Я остаюсь сидеть на скамейке у выхода вместе с вахтёршей и ожидаю Катю, которая обещала проводить меня до квартиры. Однако, пока я натягиваю пуховик, вахтёрша куда-то уходит и в коридоре я оказываюсь одна. Спустя пару минут где-то за углом раздаётся стук каблуков и в зоне видимости появляется женская фигура. Очень знакомая фигура. Я бы даже сказала, слишком. — Добрый день, дорогуша. Блять. Кажется, чувство тошноты возвращается вновь. Только на этот раз не из-за таблеток. — Расслабь личико, а то треснешь, — на её лице сияет мерзкая ухмылка. Женщина (я бы могла назвать её девушкой, но не стану) поправляет прядь волос и оглядывает меня с ног до головы. — Что вам от меня нужно? — я хмурюсь, непроизвольно сжимая ладони до белых костяшек. Частички самообладания который раз за день потихоньку меня покидают и скрывать отвращение выходит всё сложнее. — От тебя – ничего, — она в один миг становится серьёзной и наклоняется ближе. Вжимаюсь в стену. В носу неприятно режет запах её парфюма. — Просто стало интересно, за всеми ли студентками этого университета так ухаживает мой бывший муж. Блять. Блять, блять, блять. Воздух практически искрится от напряжения, летающего в нем. Я рвано выдыхаю, пытаясь отстраниться. Не скажу, что у нас с Высоцким появилась новая проблема конкретно сейчас, но точно появится чуть позже, потому что спросить, что именно она имеет ввиду, не кажется разумным в данном контексте. — И, к слову, я здесь работаю, милая, — она разворачивается на каблуках и уходит. — Кому-то надо быть осторожнее. В этом университете даже у стен есть уши. Кажется, грядёт что-то нехорошее. И имя этому «чему-то» Света. Весьма иронично.***
Практически сразу же приходит подруга с вещами из гардероба. После долгого объяснения, что же случилось и почему наш препод был настолько взбешён из-за моих пропусков, мы вызываем такси и едем домой. По дороге я вытаскиваю преподавателя из чёрного списка и через минуту телефон пиликает. На экране загорается сообщение от Высоцкого. «Напиши, когда доберёшься» Улыбаюсь и смотрю в окно. Следом приходит новое смс. «Я волнуюсь, Платонова» В груди разливается приятное тепло. Я знаю. После моего завтрака и обеда в одном подруга уезжает к себе. Я лежу за ноутбуком и редактирую курсовую работу, пытаясь впихнуть в неё найденную статью, когда в дверь неожиданно звонят. Часы показывают 16:47. Не удивлюсь, если ко мне опять приехала Катя, но я не жду гостей. Нехотя поднимаюсь, спихивая с себя Гренку, и плетусь в сторону двери. Поднимаюсь на цыпочки и смотрю в глазок. Сердце гулко стучит в груди. На пороге стоит Высоцкий, какой-то растерянный и, судя по всему, замерзший. — Я думал, не откроешь, — облегчённо произносит он, когда я щелкаю замком,впуская его внутрь. — Не могла не пустить, — я усмехаюсь, отводя глаза. — Вы же волновались. Высоцкий смотрит на меня как-то странно. Не так, как раньше. В его взгляде словно больше нет лишних мыслей, которые когда-то мучали, нет вопросов и нет никаких сил. Он устал. Повисает тишина. Тишина, в которой очень громко звучал бы наш диалог, полный оправданий, эмоций и пустых слов. — Платонова, — он делает шаг навстречу, мягко касаясь моей руки своей, большой и холодной. — То, что происходит, не принесёт нам ничего хорошего. Я опускаю взгляд на его губы и шумно вздыхаю. Знаю. Уже не приносит. Но я так больше не могу. Это становится последней каплей. Высоцкий сначала немного наклоняется к моему лицу, будто пробуя воду перед прыжком, а потом мы как-то одновременно двигаемся навстречу друг другу. На затылке горит мужская ладонь, а мои руки сжимают распахнутые края его куртки. Кажется, всё наконец-то становится хорошо и понятно. Я просто забиваю на нелепые страхи, на внезапно возникшую его бывшую жену и на шум тараканов в голове. Три недели. Этого вполне достаточно, чтобы мы оба сделали несколько выводов. Три недели и серьёзный разговор, со стороны больше похожий на ссору. Пару часов назад я готова была выйти из университета и никогда не возвращаться, а теперь вряд ли отпущу того, кто с такой осторожностью прижимает меня к себе. — Простите, что потрепала нервы, у вас и своих проблем хватает, — на секунду отстранившись произношу я. — Я виноват не меньше, — он улыбается. — Начни уже обращаться ко мне на «ты» наедине, — и обнимает так крепко–крепко. Кажется, спонтанные поцелуи всё таки могут быть полезны.