***
Медленно касаюсь его губ своими, придерживаясь рукой о край его домашней футболки, чтобы не упасть. Фигура и рост преподавателя кажутся монументальными, в сравнении с моими, и вероятность того, что я легко могу пошатнуться и полететь вниз пугает. Ещё свежий привкус вина ударяет мне в голову. Его губы немного сухие и обветренные, но невероятно тёплые – уютные что ли. Он отвечает на прикосновение. Так же осторожно, медленно, словно боится, что я могу рассыпаться как хрупкий фарфор в любую секунду. На спине горит широкая мужская ладонь. Не считая, сколько всё это длится, я окончательно прощаюсь со своим рассудком. Речь не идёт о бабочках в животе, или о большой любви, из-за которой я это делаю. Возможно, это именно то, что мне нужно сейчас – не знаю. Необходимость вдохнуть аромат его парфюма, оказаться ближе к тому, что занимает больше половины моих мыслей, разобраться в них? Если бы количество вопросов о причине подобного поступка уменьшилось, то всё встало бы на свои места, однако этого не произошло. — Нам, — отстраняясь на приличное расстояние произносит мужчина, — нужно остановиться, — достаточно чётко выделяет слово «нужно». Здесь никто никому ничем не обязан, Алексей Михайлович. Думаю, я ясно обозначила свою позицию. — Если вы так хотите, — шепчу я, акцентируясь на слове «вы», потому что, думаю, отлично видно, кому из нас двоих это нужно. Однако некоторое время мы продолжаем стоять друг напротив друга, обмениваясь затуманенными взглядами. Воздух вокруг едва ли не искрится от напряжения. До меня ещё не доходит вся суть того, что произошло по моей инициативе. Высоцкий пристально смотрит в глаза, продолжая легонько удерживать меня одной рукой за талию. — Ложись спать, — вздыхает преподаватель, отходя назад, — думаю, завтра нам предстоит долгий разговор. — Ну хоть наорите на меня, — усмехаюсь, прикрывая лицо ладонью, и опираюсь боком о диван, стоящий слева. Стыдно ли мне? — не знаю. Это станет понятно, когда я проснусь и более-менее приду в себя. Пока что получается лишь выдавить что-то похожее на очередной истерический смех. Высоцкий разворачивается и идёт к двери: — Я переночую в машине. Он уже снимает свою куртку с крючка, когда я понимаю, что мы вряд ли обговорим всё завтра. Становится неприятно от того, что он старается отдалиться, просто боится, что это произойдёт снова, если я побегу к нему, задавая лишние вопросы. Я не настолько маленькая, товарищ преподаватель. — Я не собираюсь докучать вам, если это так вас беспокоит, Алексей Михайлович, — мой голос звучит настолько равнодушно, что может показаться, будто ничего особенного и не случилось, но предательские нотки обиды всё же проскальзывают в словах. Высоцкий, который было наклоняется обуть ботинки, медленно поднимает голову и затравленным взглядом смотрит в мою сторону. — Дело не... — Мне всё равно, — отрезаю я и, забирая со стола телефон, ухожу к себе. — Платонова! — рявкает он, — Настя, твою мать... Скрепя сердце захлопываю дверь, щелкая замком, до боли сжимаю телефон в ладони и сползаю по крашеной стене. Что я только что натворила?***
Аппарат в руках начинает трястись, а дыхание почему-то резко перехватывает. — Боже мой, — произношу одними лишь губами, оседая на пол. — Боже мой... Паника нарастает с каждой секундой. Приходится прикрыть глаза и заставить себя успокоиться. Однако потерянный взгляд Высоцкого постоянно мерещится перед глазами. Так ли он не ожидал, что мне в голову взбредет его поцеловать? Какого хрена вообще поцеловал в ответ? Сердце гулко стучит в груди, с каждым ударом оставляя всё больше и больше глубоких дыр. Мне сейчас одновременно неприятно, стыдно, страшно и много разных чувств, помимо этих, сплетаются в один большой клубок, который не размотать в скором времени. Пытаясь сфокусироваться хоть на какой-то из кучи мыслей я не могу найти чёткий ответ ни на один вопрос, который задала бы самой себе и который, сто процентов, сейчас занимает голову Высоцкого. Теперь он точно будет считать, что нам лучше держаться подальше друг от друга. Не могу сказать, что это действительно единственный верный вариант, потому что до сих пор не могу разобраться в себе. От раздумий меня отвлекает телефонный звонок. Вздрагиваю от неожиданности и смотрю на экран. — Настюш, — приветствует меня грустный голос Даши, — ты приедешь на Автовокзал? Я через полтора часа буду там, а в пять наш автобус уезжает со станции. — Блять, — тихо протягиваю я, — Конечно приеду, Даш. Как я могу тебя не проводить? — Спасибо, — с облегчением выдыхает подруга. — Как ты себя чувствуешь? Как бы я не старалась, отвратительное настроение в перемешку с желанием никогда больше не выходить из квартиры всё таки слышны в моём голосе. — Как и вчера, — Веретенцева шумно хлюпает носом и замолкает на пару секунд, — хреново. Однако, — её речь так и отдаёт волнением, — ты, видимо, тоже не в настроении. Если бы она знала, насколько сейчас была права... Если бы проблемы решились сами собой... Если бы. Сославшись на то, что отсутствие настроения спровоцировано её отъездом, я, недолго поговорив с подругой, вешаю трубку. В данный момент приходится отложить все свои заботы и переключиться на то, что действительно не терпит отлагательств. А именно — разговор с Эриком. Быстро ищу в электронном расписании пары Высоцкого, чтобы убедиться, что его сейчас нет в квартире, а потом громко матерюсь, потому что ближайшие лекции с ним у нашей группы – послезавтра. Сейчас я заставляю себя умыться, с горем пополам накраситься, дабы не пугать друзей бледнющим лицом и синевой под глазами, одеться в первое попавшееся под руку платье и заказать такси до универа, потому что только там я могу найти того, кто мне нужен и пересечься с тем, кого видеть совсем не хочется. Уже полчаса я стою на пороге университета, переминаясь с ноги на ногу. Снег с ветром так и пытаются изо всех сил снести меня своим порывом, но плохое предчувствие шепчет, что лучше подождать ещё какое-то время на улице, чем столкнуться прямо в дверях с холодом голубых глаз, которые опять дадут мне ощутить себя наивным ребёнком, у которого слишком много вопросов для взрослого мужчины. Умом я понимаю, что разговор с Высоцким так или иначе должен состояться. Мы обязаны избавить друг друга от недоговоренностей. Только сердце почему-то постоянно заглушает любые разумные мысли, как только я его вижу. Я уверена, что это не любовь. Это не может быть она. Потому что я не настолько глупа, чтобы связываться с человеком, с которым у меня не может ничего быть. Потому что мама всегда учила контролировать то, что проецирует сердце. Потому что я уже обжигалась, поддаваясь глупым порывам чувств. Потому что с Высоцким мне ничего не светит. Потому что... Просто, блять, потому что. — Давно ты тут стоишь? — передо мной возвышается фигура Эрика. Парень кутается в ворот пуховика и хмурится. — Я тебя ещё из окна увидел. — Привет, нет, — я пытаюсь натянуть приветливую улыбку, но получается с трудом. Хотя, думаю, даже стараться не стоит. Он прекрасно знает, о чем пойдёт речь. — Давай отойдём, — предлагает парень. Из здания выходит всё больше и больше студентов. У основного потока как раз закончились пары. А у Высоцкого – нет. Мы заходим за угол, где почти ни единой души, за исключением нескольких курящих первокурсников. Становится чуточку теплее, потому что в этой стороне нет ветра и снег легко оседает на землю редкими хлопьями. — Ты была у неё вчера? — спрашивает друг, глядя куда-то в сторону. Он заметно волнуется и пытается это всячески скрыть. Только дрожащие руки, достающие из кармана открытую пачку сигарет, и искусанные в кровь губы дают это понять. — Была, — я вздыхаю и с какой-то жалостью в сердце отмечаю, что состояния у нас похожие. Смотрю на свои ладони. Они тоже мелко трясутся. — Что скажешь? — он наконец поднимает на меня тяжелый измученный взгляд. Хочется лечь на землю и слиться с этим чертовым снегом, лишь бы избавиться от груза, что так сильно сдавливает грудную клетку. Я не знаю, какой ответ ему дать. Совершенно не представляю. «Хуёво»? «Могло бы быть лучше»? Один хрен, кроме него никто ей сейчас не сдался. А как это объяснить человеку, который всё и без меня прекрасно понимает? — Эрик, — максимально спокойно произношу я, отбирая у него вторую сигарету, потому что хватит прокуривать лёгкие в такой холод, — ты и сам знаешь, что с ней происходит сейчас. Парень суёт замёрзшие ладони в карманы. — Я могу дать тебе лишь пару советов. Не задавай глупые вопросы, не трать оставшееся время на раздумья и не поддавайся её резким словам. Ты осознаёшь, что она делает это нарочно. Нам всем свойственно... — осекаюсь, на секунду вспоминая свой вчерашний поступок, — делать больно близким, когда больно нам. Последние слова произношу практически шёпотом. Повисает напряжённая тишина. — Она послала меня, Насть, — он усмехается, и эта усмешка насквозь пропитана горечью. А я поцеловала своего преподавателя. Невероятно, да? — А теперь вспомни, что сделал ты. Мне искренне плевать на то, как вы это разрулите, но я не хочу, чтобы кто-то из вас страдал дальше. В любом случае, — касаюсь его плеча ладонью. Осторожно. Как вчера касалась Высоцкого. Прочь из моей головы, Алексей Михайлович, — у тебя есть час. Приходи. Ты нужен ей больше, чем когда-либо. Снова выдавливаю из себя ободряющую улыбку и в этот раз, кажется, получается лучше. А затем ухожу. Ухожу, потому что он не маленький мальчик. Решит сейчас. И я решу свои проблемы, когда пойму, что не ребёнок. Когда смогу спокойно смотреть в глаза Высоцкого и не желать провалиться сквозь землю. В конце концов, все мы – взрослые люди. А взрослые люди обязаны жить по правилам субординации. Я одно правило уже нарушила, когда поцеловала своего преподавателя, а Эрик – когда переспал с подругой той, которую любит.***
Когда я захожу в двери автовокзала, то сквозь толпу людей не сразу замечаю лицо подруги. Её вид оставляет желать лучшего: худющее лицо, небрежно лежащие волосы, которые она едва ли причесала, прежде чем собрать в пучок и абсолютно пустые глаза. Недалеко стоят родители Даши и с кем-то активно разговаривают. — Настя, — одними губами произносит она, бросая чемоданы на пол. Крепко обнимаю её за хрупкие плечи и чувствую как меня легонько обнимают в ответ. — Всё будет хорошо, — шепчу я, успокаивающе поглаживая Веретенцеву по голове. Мне бы сейчас тоже не помешали чьи-нибудь слова утешения. На душе скребут кошки. Минут пятнадцать мы беседует на тему того, буду ли я приезжать к ней, а она – ко мне во время каникул. Безусловно, я хоть каждые выходные бы навещала подругу, но пока что мы договорились созваниваться по скайпу пару раз в неделю. — Ты какая-то слишком задумчивая, — замечает она, когда я в сотый раз зависаю и смотрю в одну точку. — Что-то случилось? Открываю было рот, чтобы хоть слово сказать, но не выходит. Я даже не знаю как и кому объяснять то, что происходит в моей голове. Для друзей это слишком странно, для родителей – противоестественно. Сейчас я нахожусь в каком-то вакууме наедине с собой и это убивает. Возможно, из-за этого мне и нужно выслушать Высоцкого, узнать его мнение. Но если это приведёт к тому, что я должна буду извиниться за содеянное – даже пытаться не буду. Потому что, судя по всему, не одна я этого хотела. — Когда-нибудь я тебе это расскажу, — убитым в край голосом произношу я, — но не сегодня. Ты уезжаешь, и это единственное, что должно всех нас волновать. — Всех? — Даша горько усмехается, опуская глаза. — Как видишь, кроме тебя и меня здесь нет никого. — Они обязательно приедут, — беру её ладони в свои. — Потому что обещали, что... — Не надо, — перебивает подруга, сжимая мою руку, — хотя бы сейчас попрощаемся нормально, без горечи и слёз. Я не могу страдать вечно о том... — она прикусывает губу, — о том, кого сама отвергла. — Кого ты там отвергла? — произносит тихий мужской голос, когда я замечаю движение за её спиной. Лицо девушки в секунду вытягивается. Она поджимает губы и моё сердце, кажется, готово разорваться от счастья вместе с ней. Отхожу немного в сторону и не могу подавить широкую улыбку. Хочется заорать на весь автовокзал, чтобы все люди увидели и почувствовали то же, что и мы сейчас, но приходится максимально себя сдерживать, дабы не нарушить хрупкий момент. — Даш, — Эрик мягко разворачивает её за плечо и наклоняется прямо к уху. Глаза парня светятся надеждой. Он произносит эту фразу настолько тихо, что никто, кроме неё самой, не в силах услышать эти слова, но всё легко читается по губам. — Я люблю тебя. Слышу громкий всхлип. Веретенцева поднимается на носочки. Небольшой букет кустовых белых роз, словно в замедленной съёмке, летит на землю. Вспоминаю как вчера так же стояла, хватаясь за мужскую теплую футболку, словно за тростинку, что способна вытянуть из болота. Становится до жути хреново. Но я уверена, что Даша счастлива. Хоть у кого-то все хорошо. Немного позже к нам присоединяется Катя. Не скажу, что общий разговор сразу получается не натянутым, но обсудить все недоговоренности мы решаем в следующий раз, потому что сейчас не самый подходящий момент. Для нас прошлые обиды – не закрытая тема, однако всему свое время. Каждый, безусловно, делает для себя определённые выводы и, может быть, остаётся при своём мнении или меняет его в пользу кого-то важного. Становится легко, когда счастливые лица друзей маячут вокруг и наша маленькая группа вновь воссоединяется. Мы расходимся как только автобус увозит Веретенцеву, которая никак не хочет отпускать своего новоиспечённого парня и мешается пассажирам, стоя прямо у входа в транспортное средство. Катя возвращается на пары, Эрик уходит домой, чтобы поскорее добраться до скайпа и позвонить Даше, а я, словно потерянное животное, решаю дойти до квартиры пешком. Начинает темнеть, но вечерняя темнота не сравнится с той, которая ещё больше разрастается внутри меня. У дверей подъезда я задумчиво рассматриваю растущую луну. Нарастает и ветер. Становится холоднее с каждой минутой, но решиться зайти внутрь не получается. Меня ломает, меня сдавливает в тиски и перекручивает, словно плёнку в старой кассете этот серый страх. Мысли о том, что я гребаный ребёнок, раз трушу взглянуть в глаза собственным косякам, всё же пробивают меня на лёгкий истерический смешок. — Ты в край сумасшедшая, — произношу сама себе и подношу к домофону ключ. Где-то у двери квартиры начинается новый уровень игры «Платонова и её сжавшееся очко», потому что ещё пять минут своего времени я провожу за ней. Мысль о ночёвке у родителей уже не кажется такой глупой, какой сейчас кажусь я. По прошествии пары минут приходится открыть наконец эту чёртову дверь и зайти в свою квартиру. На пороге всё так же стоит обувь Высоцкого. Привычная обстановка почему-то напрягает ещё больше и я начинаю дышать медленнее и тише, словно это поможет мне остаться незамеченной. Раздеваюсь, оставляя вещи на тумбочке в коридоре, и прохожу в зал. Ни здесь, ни на кухне преподавателя я не обнаруживаю. Обычно, когда он у себя в комнате, его дверь закрыта, но сейчас она распахнута настежь. — Алексей Михайлович, — тихонько зову я, понимая, что все вещи на месте, но его нет, и пытаюсь прислушаться к любому звуку. На балконе раздаётся скрип. — Я здесь. Меня ещё больше напрягает хриплый прокуренный голос Высоцкого. Надвигается что-то нехорошее. Прохладный воздух ударяет по телу, едва я переступаю порог на балкон. В одной руке преподаватель держит сигарету, стряхивая пепел в маленькое блюдце. Сажусь на небольшой стул. — Накинь, — мужчина, лицо которого не выражает никаких эмоций, протягивает мне тёмный плотный плед, — холодно. Киваю в знак благодарности и кутаюсь в него. Выдыхаемый воздух испаряется в виде небольшого облачка. Внизу шумят проезжающие во дворе машины и где-то вдалеке воет полицейская сирена. Мы молчим. Высоцкий докуривает вторую сигарету (хотя, я думаю, до моего прихода было скурено не меньше половины новой пачки) и разворачивается ко мне лицом. — Пожалуй, — он на секунду отводит взгляд куда-то вдаль, от чего кажется ещё более загруженным, — я начну. Проглатываю противный ком, подступивший к горлу. Почему-то заданный им тон мне не нравится. Почему-то больно щемит сердце. Почему-то жутко горят щёки и мне не хочется слушать его. Лучше уйти с балкона, закрыться в комнате и подождать до утра, когда ни его вещей, ни самого Высоцкого я больше не увижу на территории своей квартиры. — Настя, — откуда-то издалека доносится голос преподавателя, — насчёт того, что было вчера, — он произносит это, растягивая каждое слово. Нет, нет, нет. Молчите. — Да? — вместо вертящихся на языке фраз выдавливаю из себя я. Мужчина шумно вздыхает: — Я думаю, эти действия были совершены не совсем осознанно, — заметно, что он пытается более мягко прояснить всю ситуацию, но во мне уже плещется желание остановить поток его слов и поставить в разговоре точку, потому что и без этого понятно, к чему всё идёт, — Думаю, нам не стоит ворошить то, что происходило в голове у нас обоих. О да, поверьте, я не очень хочу знать, что в вашей голове, Алексей Михайлович. Со своей бы разобраться. — Лучше будет нам отпустить ситуацию и не пересекаться лишний раз. Вот как? Усмехаюсь, поймав себя на мысли, что его речь пока что полностью совпадает с моими ожиданиями. — Вы тут живёте, — поднимаю на него измученный саркастический взгляд. Смотрите. Мне совсем не больно. Мне не неприятно. Мне весело. В-Е-С-Е-Л-О. — Последние три дня, — выдаёт преподаватель. От чего-то резко сжимаю в кулаке край пледа. Руку неприятно режет. — Через три дня я съеду. А пока что мы будем видеться только на парах. Я все равно большую часть времени буду проводить в больнице. Его лицо вытягивается и в полумраке выглядит болезненно потерянным. Что-то случилось. Какая больница? Я хмурюсь, чувствуя, что меня начинает буквально потряхивать. — Мою мать госпитализировали, — он произносит это практически шёпотом в ответ на моё красноречивое молчание. — Что... — запинаюсь, потому что не знаю, что говорить в подобных случаях и совершенно не умею нормально поддерживать таких людей, как Высоцкий. Я с ними, судя по всему, и общаться-то нормально не могу. — Тебя это не должно волновать. Ни тогда не должно было, — особо сильно выделяет преподаватель эту фразу, — ни сейчас. Поняла меня? О как. Ну да, конечно, мистер «я сам всё исправлю, а ты в это не лезь». Фыркаю, вставая с места, и откидываю к чёртовой матери колючий плед. — Не хотите говорить со мной? – ради бога, — вырывается у меня. Резко оборачиваюсь к нему лицом. Мне не больно. Мне не больно. Мне. Не. Больно, — Бегите к своей бывшей жене. С ней-то вы об этом разговаривали по-любому. Она вон как хорошо вас поддерживала, что это к разводу привело, — замечаю как Высоцкий медленно вскипает, ломая в ладони совершенно новую сигарету, — А оно и не удивительно, — взмахиваю руками в воздухе, подавляя резкий приступ тошноты. Меня от вас тошнит, — Чтобы всю жизнь жить с таким твердолобым человеком, нужно ахиреть как много сил. Выхожу с балкона, закусывая трясущуюся губу. Только бы не заплакать, блять. Только не сейчас. — Платонова, — слышу пониженный грубый голос преподавателя. Меня тут же хватают за плечо, резко разворачивая к себе. В темноте квартиры я едва ли могу различить черты его лица, но зато свет с улицы отлично освещает влажную дорожку на моей щеке и Высоцкий это видит. Видит и взгляд его мгновенно меняется. — Я не знаю, что ты обо мне думаешь, Платонова, — как можно тише произносит он, — но я тоже человек. И я понимаю, что сейчас чувствуешь ты. Смешок срывается с моих губ. Если бы я могла понять себя, то наверняка бы сошла с ума, а он уж точно на это не способен. — Слова, которые я произнёс, не были сказаны с целью тебя задеть. Я не пытаюсь быть хорошим, но и плохим не хочу. Тебе нужен человек лучше. Ты, — акцентирует он, — заслуживаешь лучшего. О боже. Мои руки падают по швам. Не говорите этого. Замолкните. — Я тебе не пара. — Хватит, — мой голос больше похож на скулёж жалкой псины. Блять. Закрываю уши ладонями, наплевав на то, как убого выгляжу со стороны. Я не люблю вас. Я не люблю вас. Не люблю. — Настя, — Высоцкий касается моих запястий, легонько их сжимая. — Прекратите, это жутко. Я не... Не люблю. — Платонова, успокойся. До меня словно через вакуум доносится взволнованный голос мужчины. «Ты заслуживаешь лучшего» «Тебя не должно это волновать» — Вы мне противны, — последнее, что я успеваю прошипеть перед тем, как его губы накрывают мои.