Миссия «Колледж»

Встречать Хэллоуин без промозглой Нью-Йоркской осени кажется Барнсу почти кощунством. Потом, правда, память язвительно напоминает, что проводить День Всех Святых в Калифорнии куда лучше, чем в криокамере, и с этим Баки не может не согласиться. Да, в Сан-Диего нет пестрого осеннего Централ-парка, нет душистого дождя и уютных кофеен, где можно спрятаться от ненастной погоды. Зато здесь тепло и солнечно, можно разгуливать без верхней одежды и не опасаться того, что в любой момент грянет внезапный ливень или сорвется мерзкая, похожая на брызги распылителя морось. В последний день октября столбик термометра переваливает за отметку семьдесят два*. К вечеру температура падает до шестидесяти трех градусов, однако это совсем не мешает ребятам из «Сигма Альфы» устроить одну из самых грандиозных в учебном году вечеринок. Барнс, как новоиспеченный член братства, целую неделю в принудительном порядке помогает с организацией и поиском реквизитов, поэтому хорошенько выспаться и обговорить с командой последние новости по делу ему так и не удается. Лишь в день вечеринки Наташа сообщает о том, что Фьюри наконец дает добро на переход к активным действиям касательно главной подозреваемой. Они с Баки встречаются на факультете искусств незадолго до начала хэллоуиновской попойки, когда Романофф идет забирать из театральной студии платье для своего карнавального наряда. — Уйду с вечеринки пораньше, обыщу комнату Джуд и подложу считывающее устройство. Будь на связи и не спускай с нее глаз. — Так точно, Ваше Высочество, — ухмыляется Барнс, и Наташа в отместку щелкает его пальцем по носу. Он издевается над ней вот так почти всю неделю, а все потому, что на празднование Хэллоуина Нат собирается явиться в образе Принцессы Леи. На самом деле, костюмы они с Джеймсом выбрали еще давно и по негласной, бытующей среди влюбленных традиции — обязательно парные. Барнс, конечно же, одевается Ханом Соло. С залихватской улыбочкой, в расстегнутой рубашке и черной жилетке, постукивающий пальцами по игрушечному пистолету в набедренной кобуре — Наташа хоть и нехотя, но все же признает, что межгалактический контрабандист из него получается чертовски хороший. Она вместе со своей невыносимо раздражающей «подружкой» Кэндис возится с прической и нарядом на час дольше положенного, поэтому Баки и Патрик покорно пребывают в разных концах кампуса и ждут контрольных звонков от дам с сообщениями о готовности. Уговорить Стива пойти на вечеринку оказывается задачей практически непосильной. Он в последнее время вообще какой-то приунывший: то ли от того, что Барнс скоро окончательно переберется жить в обитель братства, то ли из-за своей неразделенной любви к мисс Симмонс, которая, как сказала Наташа, больше походит на старлетку золотых времен Голливуда, чем на университетского профессора. Впрочем, Баки надежды не теряет и пристает к другу долго и настойчиво, пока Роджерс от такого мощного напора в конце концов не сдается. Они с Нат предлагают Стиву нарядиться магистром Йодой, но он с недовольным пыхтением отказывается. В итоге все стороны сходятся на том, что из Роджерса получится вылитый Люк Скайуокер, и Джеймс меньше чем за полчаса добывает из закромов братского жилища джедайское одеяние и вполне себе приличный световой меч. Звездная троица прибывает на вечеринку в особняк братства полным составом, а также в компании Патрика и Кэндис, которые изображают перепачканных кровью медсестру и врача. Первым делом, пока все еще трезвые, проводится коллективная фотосъемка, а потом студенты со спокойной душой принимаются стремительно сокращать количество алкоголя и еды. Наташа выглядит по-детски забавно в парике с накрученными из хвостов «бубликами», однако ее узкое белое платье вызывает у Джеймса совсем другие ощущения. — В следующий раз нарядимся Сидом и Нэнси, — заявляет он, и Романова в ответ выразительно изгибает бровь. — В какой еще следующий раз? — кокетливо переспрашивает она, совершенно бесстыдно отбирая у Баки прямо из рук «страшное» печенье в виде паука. — Через год устроим свою вечеринку. — Барнс наклоняется к самому уху Наташи, чтобы перекричать музыку, и запах ее духов кажется ему невыносимо знакомым. — Прямо в башне. Старк точно оценит. — Может быть. — Нат улыбается одними глазами и, как только заводные ритмы регги сменяются резким, бойким хип-хопом, увлекает Джеймса в самую глубь танцпола. Они танцуют, пьют, смеются, выбирают карнавальные костюмы для каждого из Мстителей, и Барнс почти убеждается в том, что этот вечер — один из лучших за весь прошедший месяц. Так оно на самом деле и есть, ровно до тех пор, пока Стив не проливает колу. Этот момент Джеймс видит точно в замедленной съемке. Будь это сценой из кинофильма, музыка бы тотчас стихла, а Баки наверняка бы состроил гримасу и прокричал эпичное «не-е-е-е-е-ет». Однако в действительности не происходит ни того, ни другого. Стив просто идет, сторонясь извивающихся в танце студентов, а потом кто-то его толкает, и содержимое его красного стаканчика выплескивается прямиком на белоснежную рубаху какого-то высоченного бугая в костюме пирата, который в это время пытается закадрить хорошенькую темнокожую девчонку. Роджерс начинает сбивчиво извиняться, а затем поднимает глаза и видит, с кем ему только что не посчастливилось столкнуться. Лицо пирата искажается в жуткой гримасе гнева: костюм его испорчен, хорошенькая студентка уже скрылась из вида, а все из-за того, что какой-то тощий засранец в джедайских тряпках окатил его чертовой колой. На его белой рубахе теперь красуется мокрое коричневое пятно, пояс штанов и правый карман также покрыты брызгами. Пират медленно опускает голову и бросает на Стива сверлящий злой взгляд. Роджерс сглатывает — Баки видит, как под его тонкой бледной кожей на шее дергается острый кадык, — но все равно вскидывает подбородок и бесстрашно смотрит рассвирепевшему верзиле прямо в глаза. Баки как будто переносится на семьдесят пять лет назад в грязные бруклинские подворотни. Вот он, крохотный щуплый Стиви, стоит, храбро задрав голову, пока над ним нависает здоровенный детина, вдвое выше и сильнее него; стоит, сжав кулачки, и даже не думает бежать. Да, верно, он никогда не бежит. Бежит обычно Баки, только не в страхе, а наоборот — бросается на помощь. Вот и сейчас он несется через толпу, расталкивая людей, расчищая путь сквозь шевелящееся людское скопище, и поспевает как раз в тот момент, когда здоровяк начинает медленно наступать на свою маленькую беззащитную жертву. — Так, ребята, что вы тут не поделили? — с беззаботной улыбкой начинает Барнс, вклиниваясь между широченной грудью пирата и зажатым в руке Стива световым мечом. Роджерс шагает в сторону — он никогда не прятался за спиной друга и сейчас не собирается. Он все еще держит перед собой этот дурацкий меч, и Баки в любой другой раз наверняка бы рассмеялся, только вот сейчас ему совсем не до шуток: глаза у здоровяка дикие, а взгляд — совершенно невменяемый. — Этот говнюк, — рычит он и тычет пальцем в сторону Стива, — рубашку мне испортил. — Он не специально. — Барнс поднимает руки ладонями вперед в осаждающем жесте, хоть и знает прекрасно, что это не поможет. Этот пьяный, наверняка переевший «бастера» парень просто ищет повод для драки, и даже сам Иисус Христос не способен его образумить. — Свали, приятель. Джеймса пытаются грубо отпихнуть, и он едва держится на ногах, потому что сила в ручищах этого здоровяка просто немереная. Да, без прозрачных таблеток, черт их подери, здесь точно не обошлось. То, что какой-то выскочка мешает ему проучить маленького паршивца, пирату совсем не нравится. Он больно толкает Барнса в плечи, с неприкрытой враждебностью и явным вызовом велит убраться с дороги, но Баки так и не сходит с места. В скучковавшейся вокруг них толпе он видит обеспокоенное лицо Наташи и по ее плотно сжатым губам все понимает без слов. Здесь слишком много свидетелей. Каждый из них готов в любой момент вооружиться камерой мобильника и пополнить свои соцсети записью этой, к сожалению, уже неизбежной драки. Если Баки начнет выделывать трюки в духе Джеймса Бонда, это может неслабо подпортить его тщательно продуманное прикрытие и поставить под угрозу всю операцию. Если он отступит, то Стив с этой вечеринки уедет на каталке прямиком в карету «скорой помощи», а если будет играть в поддавки, то, вероятнее всего, составит другу компанию. Какой-то порочный круг получается, что ни сделай — результат будет плачевным. Из двух зол Баки все же выбирает наименьшую. Он решительно отодвигает Стива в сторону шуршащей в предвкушении толпы и прищуривается, окидывая пирата быстрым оценивающим взглядом. Он чуть выше, из-за «бастера» намного сильнее и явно пребывает в крайне агрессивном состоянии, поэтому единственное, что Джеймсу остается, — защищаться, отвлекая его от Стива и выжидая удобного для атаки момента. И не такое бывало, думает Барнс, что я, в конце концов, не спецагент, что ли? Роджерс вновь порывается броситься в бой, но Наташа хватает его за рукав джедайской накидки и тянет назад. Очень вовремя, потому что пират решает больше не церемониться. Баки едва успевает уклониться: кулак лишь несильно цепляет его по щеке и шумит в воздухе вместе со свирепым рычанием здоровяка. Зрители отзываются восторженным гулом. Джеймс ловит Наташин встревоженный взгляд и ее короткий, едва заметный кивок; потом сердце так знакомо подскакивает, кровь закипает боевым азартом, и все вокруг словно отступает за плотную невидимую стену, оставляя один на один лишь его и разгневанного противника. Пират дерется, как бешеный зверь. В его глазах мелькает такая животная ярость, что Баки на мгновение кажется, будто здоровяк всерьез вознамерился его убить. Инстинкты разом оживают, где-то в голове сухо щелкает затвором жестокая мысль сделать так, чтобы этот ублюдок больше никому никогда не навредил, но Джеймс этот порыв упрямо сдерживает. Паренек на самом-то деле никакой не враг и не злодей, он просто пьяный, тупой, неуравновешенный задира, который даже из-за своего скверного характера уж точно не заслуживает того, чтобы ему свернули шею. Можно, правда, вывихнуть ему руку или сломать пару ребер... Сделать последнее Джеймс пытается, причем неоднократно, однако вскоре, к своему огромному удивлению, понимает, что под действием наркотика пират почти не чувствует боли. Прямые удары ему ни по чем, от них он лишь больше злится, глухо рычит и бросается в атаку с пущим неистовством. Конечно, Барнс мог бы вырубить эту накаченную «бастером» тушу в два счета (или не в два, но не суть), только при этом ему пришлось бы применить парочку приемов, знать которые боксер-любитель ну никак не может. Да и не факт, что пират после такого вообще когда-нибудь придет в себя. Джеймс так и видит уничтожающий взгляд Фьюри и заголовки местных газет: «Драка на вечеринке студенческого братства закончилась непредумышленным убийством». А дальше разборки с полицией, прикрытие катится к черту, да и вся операция, в которой только-только наметился какой-то маломальский прорыв, летит туда же прямым ходом. Нет, думает Барнс, в этот Хеллоуин нужно обойтись без трупов. По крайней мере, без настоящих. Каждый удар, выпад или уклон зрители встречают дружным гвалтом. Настоящие, черт возьми, стервятники — никто даже не пытается остановить потасовку, а, наоборот, подзадоривают, свистят, что-то скандируют, наслаждаются так удачно развернувшимся перед их носами зрелищем. Мышцы Джеймса уже сводит от напряжения, внутри скребется безудержное желание поскорее закончить весь этот балаган, но пират, похоже, без победных оваций уходить с вечеринки не собирается. У него уже разбит нос, рассечена бровь, а на ребрах наверняка совсем скоро проступят синяки всех космических оттенков, но он по-прежнему невероятно силен и полон решимости отделать Барнса, точно пиньяту с конфетами. Джеймс еще тверже убеждается в том, что пора все это прекращать. Когда перед очередным ударом он на долю секунды мешкает и делает вид, что раскрылся, здоровяк расценивает это как слабость. Он атакует яростно и молниеносно, но Джеймс ловко ныряет под выброшенную вперед руку. Бьет сначала в печень, быстро и сильно, потом хватает за кисть, выкручивает запястье и, пользуясь моментом, ударяет ребром ладони по шее. После такого обычный человек упал бы наземь как подкошенный, но пират лишь пошатывается, утробно рычит и поднимает на Барнса полный ненависти взгляд, от которого тот холодеет и невольно подается назад. Это даже не страх — Джеймс уже почти забыл, что такое страх, — скорее, замешательство и тревожное изумление. Баки теряется. Да, он и раньше сражался с противниками вдвое сильнее него, но тут, черт подери, совсем другое дело. Кругом куча пьяных студентов, половина из них уже вовсю занимается запечатлением памятного события на камеры телефонов. Надо как-то ухитриться уложить разбушевавшегося Джека Воробья, при этом не выдав с потрохами всех своих агентских умений, не превратившись в боксерскую грушу и сведя к минимуму сопутствующий урон в виде искалеченных студентиков. Задачка на раз плюнуть. Как два пальца об асфальт, как любит поговаривать Наташа. Да вот только бить этого парня — все равно, что с Халком драться. У него, похоже, на уме только одно — крушить, крушить и еще раз крушить, причем в качестве объекта для вымещения своего гнева он избирает лицо Джеймса Бьюкенена Барнса. Взгляд Баки мечется по толпе. Кэндис что-то возбужденно доказывает стоящей рядом девчонке, Патрик вопит, приставив ко рту ладонь, а второй рукой держит телефон; Стив, бледный и испуганный, все еще пытается вырваться из чьих-то рук и яростно размахивает световым мечом. Джеймс отчетливо видит застывшее на лицах зрителей выражение жадного предвкушения, только вот в разгоряченных дракой первых рядах никак не может разглядеть Наташу, хотя буквально минуту назад она еще стояла рядом с Роджерсом. Баки судорожно выискивает ее смешной парик и светящееся неоном в полутьме платье и делает то, чего в драке делать никак нельзя. Он отвлекается и понимает это, когда уже становится слишком поздно. Здоровенный кулачище врезается в его челюсть, голова тут же дергается вправо, и перед глазами случается настоящий звездопад. Здоровяк момент не упускает, и в ту же секунду Джеймс чувствует, как тяжелая подошва пиратского сапога впечатывается ему в живот. Кажется, хрустят ребра — за грохотом музыки и вздохами зрителей почти ничего не слышно, — где-то внутри все взрывается жгучей болью. Барнс отлетает назад на добрый десяток футов, сбивает бочку с пивом и ломает спиной импровизированную барную стойку. Под пронзительный звон разбитых бутылок он приземляется в выставленные у стены декорации и ударяется затылком о чугунный ведьмовской котел. Последнее, что он видит перед тем, как отключиться, — тыквенные ошметки и ухмыляющийся череп сломанного скелета.

***

Просыпается Джеймс в полной темноте и, судя по ощущениям, явно где-то в аду. Спустя мучительно долгую секунду шипящий шум в ушах затихает; Баки жмурится, моргает, и бледные тени над ним начинают собираться в знакомое лицо. Брови Наташи сдвинуты, глаза блестят в напряженном беспокойстве. Парик с «баранками» из хвостов почему-то не на месте, и растрепанные рыжие волосы даже в полумраке кажутся непозволительно яркими. Наташа приоткрывает губы — должно быть, что-то говорит, но звуки какие-то вязкие и доходят до Джеймса с задержкой в сотни световых лет. В гудящую пустоту начинают прокрадываться смутные ощущения: под головой что-то холодное, в голове — что-то больное. Боль медленно растекается по вискам, ползет к затылку и начинает полноправно там хозяйничать. — Джеймс? Джеймс, ты слышишь меня? — Очень громко, — хрипит он, когда голос Наташи оглушительной трелью хлещет прямо по перепонкам. Баки пытается подняться, но тут же об этом жалеет. Голову будто раскалывает надвое, ему даже кажется, что он слышит треск черепных костей. В животе печет, разбитые мышцы ноют, нижние ребра подозрительно покалывает. Наташа чем-то шуршит. Затылок снова холодит, и ледяная капля неторопливо катится по шее, тая мокрым пятнышком на воротнике рубашки. — Посмотри на меня, — шепчет Наташа. Ловит Барнса за подбородок, и он покорно поднимает взгляд, совсем не к месту отмечая, какие необыкновенно красивые у Романовой глаза. — Тебя не тошнит? Наташа кладет ладонь ему на лоб. Баки морщится, мягко отводя ее руку, потом тянется к затылку и нащупывает там прижатый к многострадальной черепушке пакет со льдом. — Нет у меня сотрясения, — сипло бормочет он. — Все нормально. Наташа выдыхает. Слишком резко, немного недоверчиво, но почти с облегчением. Джеймс узнает комнату — его спальня в братском особняке. Значит, из тыквенных ошметков на полу до кровати его кто-то все же дотащил. Взгляд невольно падает на разорванный подол Наташиного платья, и Баки едва не усмехается, представив, как Романова с его бездыханным телом через плечо взбирается по лестнице на второй этаж. — Ты меня напугал. Из уст Черной Вдовы эта фраза звучит как-то неправильно, но Барнс смотрит на белое в полуночном мраке лицо и верит каждому слову. Снизу далеким эхом доносится музыка и возбужденный гомон людских голосов. Баки вздыхает, глубоко и неосторожно, и живот снова обжигает тягучей болью. Такой сильной, что Джеймс едва успевает прикусить язык, чтобы не застонать. Давненько он не чувствовал себя так паршиво. Это, конечно, не сравнится с тем полумертвым бредом, в котором он пребывал после падения с поезда и в первые годы своих «каникул» в ГИДРЕ, но в нынешнем состоянии приятного тоже мало. Нормальный человек после такой эпичной драки начал бы всерьез беспокоиться о сохранности своих внутренних органов, но Барнса это почему-то не волнует. Его больше заботит Наташино порванное платье и ее нездорово блестящие глаза. — Ты в порядке? — спрашивает он, и Наташа отрывисто смеется. — Я? Лучше не бывает, спасибо, что спросил. Она сидит на кровати, подобрав под себя ноги, и Баки снова чувствует, как на самом краешке сознания пробуждаются фантомные блики наглухо запертых воспоминаний. Он шумно сглатывает, отнимает от затылка пакет с почти растаявшим льдом и устало роняет руки на колени. — Где Стив? — Там, в гостиной. Следит за Джуд. — Вот черт... — Джеймс шипит сквозь зубы, когда челюсть отзывается горячим уколом прямо в том месте, куда не так давно прилетел пиратский кулак. — Я должен был за ней следить. Черт. Я сорвал тебе всю операцию. — Не сорвал. Вечеринка в полном разгаре, Джуд пробудет здесь еще как минимум час, у меня достаточно времени, чтобы добраться до общежития и обыскать ее комнату. — Почему вы до сих пор здесь, Ваше Высочество? Вперед, Повстанцы на вас надеются. Шутка выходит так себе, но Наташа все равно улыбается. Барнс хочет улыбнуться в ответ, но челюсть так отвратительно ноет, что пакетик со льдом приходится приложить и к ней. — Сначала хотела убедиться, что ты жив и ведьмин котел не пробил дыру в твоем черепе. — Чертов котел, — хмыкает Джеймс. Затылок протяжно пульсирует, и ледяная панацея вновь перекочевывает к голове. — Как там пират? Где он вообще? — Валяется где-то внизу. Или наверху, я уже и не помню. — А с ним-то что случилось? — Завтра на Ютубе увидишь. Твой Патрик все заснял. — Он не мой, — недовольно хмурится Барнс и решает прекратить ненужные расспросы, отправив Наташу выполнять отложенную по его же вине миссию, но странная хитроватая улыбочка на ее губах так и подбивает продолжить: — Чем все это дерьмо вообще закончилось? Романова дразняще прищуривается, и улыбка ее становится смелее. — После твоего фееричного полета я разбила о голову нашего любимого пирата какую-то бутылку и под шумок пережала ему сонную артерию. Голос ее звучит так буднично, словно она рассказывает о том, как недавно выходила погулять с собакой, а не разделалась с здоровенным, накаченным наркотиками верзилой за считанные секунды. Баки, не в силах сдержаться, восхищенно усмехается и покачивает головой. — Черт возьми, а Фьюри был прав. Только отвернешься, а ты уже людей вырубаешь. — Да ладно, — отмахивается Романова. — Ты всю работу до меня сделал, мне остался только завершающий аккорд. На первом этаже что-то устрашающе грохочет, раздается девчачий визг, звон битого стекла и раскатистый смех. Вечеринка и впрямь идет полным ходом, кажется, даже конец света не способен остановить это безудержное алкогольное веселье. — Долго ты держался. Я бы, наверно, сразу его бедрами придушила. — Я боялся ему навредить. И подорвать наше прикрытие. — Я так и подумала. — Наташа едва заметно улыбается, но потом взгляд ее падает на распухающую щеку Джеймса и разбитую в уголке нижнюю губу, и она хмуро сводит брови. — Ты как? Баки обреченно вздыхает и машет рукой. — Жить буду. Иди, тебе пора в... — закончить не удается, потому что в голову врезается такая дикая боль, что он скрипит зубами и глухо стонет. — Джеймс? — голос Наташи звенит неприкрытой тревогой. Она вмиг перебирается по кровати и оказывается рядом. — Джеймс, что такое? Ответить он не может. Даже малейший вздох отдается невыносимой агонией, и Баки остается только сжимать виски побелевшими пальцами и, затаив дыхание, ждать, пока пытка прекратится. Но она не прекращается. Ощущение, будто в мозг ввинчивают раскаленные гвозди. Кровь с гулом бьется в затылке с такой силой, что от ударов сводит мышцы на лице. Баки сдавленно шипит, согнувшись пополам, и все еще слышит, как где-то в другой Вселенной Наташа в ужасе шепчет его имя. А потом приходят они. Стробоскопические видения, от которых режет глаза и разрывается череп. Разноцветной пылью рассыпаются сотни воспоминаний, складываясь в невыносимо яркие, почти осязаемые картинки. Их так много, они все приходят и приходят, с визгом вылетают из того уголка сознания, который всегда был окутан туманом. Как будто в солнечный летний день кто-то срывает тяжелые шторы с окон и впускает ослепительно белый свет в сокрытую тьмой комнату. Все мутные обрывочные образы, что так мучительно дразнили Баки, наконец, обретают форму, сливаясь воедино. Если раньше он смотрел на часть своего прошлого через замочную скважину, то теперь дверь распахивается настежь, и он почти задыхается, когда воспоминания бурлят и расцветают во всей своей красе. Балерины. Сумрачный зал с зеркалами и балетными станками. Звуки пианино. Это Красная Комната, Академия советского Департамента Икс. Солдата здесь боятся и уважают, он — первый удавшийся эксперимент, которому теперь поручено превратить маленьких девочек-сирот в смертоносный отряд Черных Вдов. Он виртуозно лепит из них таких же убийц, как он сам, учит драться, выживать, терпеть боль и причинять ее. Четыре хлопка по предплечью: хватит, мне больно, я сдаюсь. Джеймс забывает дышать, когда осознает, что мечущееся в его руках рыжее пламя — это Наташа. Сибирь. Шквальный огонь, яростная вьюга, снег по колено. Спрятанная в лесу тайная база, куда посылают Солдата с напарником на задание. Боевые браслеты, тонкие запястья, черный тактический костюм, быстрые пальцы на клавиатуре. Все это Наташа, снова она, в далекой снежной Сибири плечом к плечу с Зимним Солдатом. Джунгли. Душные тропики жаркой Кубы. Вдова и Солдат прибыли в крохотную кубинскую деревеньку под видом орнитологов, а теперь прячутся в засаде, следя за домиком беглого советского ученого, удравшего из страны с секретными разработками. Наташа крадет документы, Солдат убивает профессора — все по плану, приказ выполнен, только вот взгляд у Черной Вдовы совсем не по уставу, и жену орнитолога она играет уж очень правдоподобно. Таких заданий десятки, и все они разом врываются в кричащее от напряжения сознание, но вместе с болью приносят облегчение. Вот почему этот ненастоящий студенческий роман с первых дней показался Джеймсу таким привычным — они с Наташей уже не раз играли влюбленных. И, похоже, не только играли. Города, отели, имена, миссии меняются с поразительной частотой, прикрытие же по сути всегда одно и то же. Будь то монументальный московский «Космос», помпезная ленинградская «Астория», уютная пражская гостиница в старом городе или деревенский домик в Югославии — место значения не имеет, как и то, кого по приказу свыше необходимо устранить. Вдова и Солдат вместе сплетаются в такой убийственный тандем, что горе тому, кто посмеет встать у них на пути. — Я вспомнил, — хрипит Баки. Из горла уже рвется странный сухой смех, но голова так сильно болит, что смешки превращаются в стоны. — Наташа, я вспомнил. Романова непонимающе моргает. Осторожно касается его плеч, приподнимает голову кончиками пальцев. У Барнса дежавю. Это все уже когда-то случалось: она, он, темная гостиничная комнатка, ее ладони на его лице. Где это было? В Минске? В Варшаве? Может, в Киеве? Чем закончилась та ночь после задания? — Джеймс, — снова зовет Наташа. Ее холодные пальцы слегка подрагивают, и это, черт возьми, тоже так невыносимо знакомо. — Джеймс, о чем ты говоришь? Что ты вспомнил? — Все. Ураган в голове стихает, боль звенящим отголоском все еще простреливает виски, но теперь она терпима и даже почти приятна. Баки уверенно перебирает в памяти картинки, и на его губах появляется робкая ликующая улыбка. Запекшаяся рана в уголке трескается и сочится кровью, но он этого совсем не замечает. Сбивчиво шепчет и даже не видит, как Наташа меняется в лице: — Все вспомнил. Тебя, меня, Академию, тренировки, наши задания... Романова молчит. Странно молчит, растерянно, нерешительно, и почему-то руки от лица Джеймса так и не отводит. Потом она смеется. Очень тихо, словно всхлипывает, но Баки видит даже в темноте, как счастливо сияет ее бледная улыбка. — Правда вспомнил? — Правда, — кивает он. Поднимает взгляд, морщится от боли, но все равно улыбается и повторяет, словно боясь снова забыть: — Правда. — То есть, тебе нужно было всего лишь получить по голове? — нервно хихикает Наташа. Бережно гладит его по волосам, ведет пальцем по щеке, и Баки прикрывает глаза, вспоминая ту ночь из далекого прошлого. — Эх, знала бы я раньше, давно бы тебе котлом по затылку заехала. Он едва осознает, что делает, когда тело инстинктивно подается вперед, и он ловит губами Наташины губы. Поцелуй получается смазанным, неловким, каким-то детским, но Наташа, сама того не желая, все равно на него отвечает. Потом, будто постыдившись этого безрассудного проявления чувств, она быстро отстраняется и отползает к краю кровати. Она часто дышит, смущенно покусывает губы и смотрит на Джеймса так, словно видит впервые. — Прости, — машинально выдает он, когда встречает ее блестящий взволнованный взгляд. — Прости, я... Сказать «я не хотел» язык не поворачивается, но Наташа слушать нелепые оправдания явно не желает. Она торопливо поднимается и делает пару неуверенных шажков к двери. — Мне... — Ее голос слабеет, дрожит, становится дребезжаще-хриплым. — Мне нужно идти, Джеймс. Мне пора. Увидимся завтра. Она быстро уходит, хлопает дверью так, что у Барнса звенит в ушах. Когда звуки ее шагов на лестнице затихают, вливаясь в шумную какофонию пьяного пиршества, Баки еще долго сидит в темноте на пару со своей головной болью и сломанными ребрами. Он плохо понимает, что только что произошло, зато память услужливо подсказывает, чем же все-таки закончилась та ночь после задания. Щеки Джеймса загораются предательским румянцем. Он улыбается, глупо и совершенно неосознанно, нервно облизывает губы и чувствует на них сладковатый привкус Наташиной помады.