Завышенная цена

В детстве Пауль любил играть в прятки. Он не любил искать, его прельщала роль искомого. Не бежал судорожно к первому же шкафу, а тщательно осматривал пространство в поиске наиболее удачного и укромного места — а затем ждал, зажмурившись и затаив дыхание. Он прикрывал глаза и считал про себя секунды, надеясь в очередной раз побить собственный рекорд. Хотя порой бывало так, что ребята сдавались или вовсе уходили, оставляя спрятавшегося в одиночестве. Но маленький Паули любил, когда его находили. Вслушиваясь в приближающееся шаги, когда становилось возможно различить чужое дыхание, перешептывания и скрип половиц. Рывок, испуг от взгляда напротив — Пауль громко вскрикивал, отзываясь на победный возглас «Нашел!» и сердце его пропускало несколько ударов, уходя в пятки. Ландерс вырос, но всё так же продолжал прятаться, чтобы быть найденным. Круспе держал его подбородок, толкая коленом в позвоночник, но не позволяя упасть. — Что, Рихард? — крепкая ладонь как и прежде сжимала подбородок, пальцы другой жгутом стягивали запястье. Ландерсу было дико неудобно: тяжело глотать из-за неестественно задранной вверх головы, а жесткий ворс ковра царапал колени даже сквозь джинсы. — Что я должен говорить? — Почему ты ушел? Глаза Пауля посерьезнели. Он колебался, разглядывая тонкую сеточку морщин в углу правого глаза Круспе. Затем моргнул и спокойно ответил: — Мне показалось, что там больше нечего искать. — Рихард отдернул руки: резко, словно ошпарившись кипятком. От неожиданности Ландерс повалился вперед, едва успев упереться ладонями в пол. Все это время его лицо было так сильно сдавлено, что теперь на нем красовался яркий отпечаток ладони. — Значит, ты хочешь сказать…— мужчина стоял, сложив руки на груди; его собеседник все еще оставался на полу, но уже принял более удобную для себя позу. — Просто я не захотел, чтобы наши отношения дошли до автопилота. — Просто ты посчитал меня недостойным. До этого момента мужчины не замечали, какая липкая духота царила в номере борделя. С виска скатилась одинокая капелька пота; Круспе поспешно стер ее, параллельно вспоминая, как, лежа сверху, Пауль любил выводить на его груди знак бесконечности — надо же, как символично: — Блядь. Да пошел ты… — Он дернулся в сторону входной двери, грубо отталкивая Ландерса. Однако тот изловчился и остановил Рихарда, хватаясь за руку и буквально повисая на ней. Круспе пытался вырваться, брезгливо зашипев, как будто избавляясь от прилипшей к ботинку грязи. — Чего надо?! — даже в непроглядной почти темноте было видно, как потемнели его серые глаза и слились с радужной оболочкой зрачки. Он казался выше и крупнее, чем был на самом деле; с идеально выбритой, гладкой кожей лица и бережно уложенными волосами. Круспе всегда кичился своей внешностью, и это было противоречивым критерием, который подкупал, одновременно вызывая отвращение. В нем было заложено чувство прекрасного, так недостающее самому Ландерсу. — Ничего. — Пауль выпустил его руку, отступая назад. Он задрал голову, чтобы не видеть удаляющейся спины. Давно не беленый потолок, кажется, начал крошиться после громкого хлопка двери. Частицы побелки посыпались вниз, на плечи. Мужчина неспешно подошел к кровати, стянул куртку, швырнул прямо под ноги и, переступив ее, упал на постель. В нос ударил резкий запах застиранных, плохо прополосканных простыней. В грудной клетке что-то засаднило, перерастая в тянущую боль — как теннисный мяч насквозь пролетел. При таких увечьях не живут. Пауль хмыкнул, переворачиваясь на спину: а он так долго пытался залатать эту дыру… Сейчас он чувствует себя тотально изолированным, зависшим в гнетущей тишине, тет-а-тет с призраком прошлого. То время, что они были вместе, Пауль ассоциировал с терпким кофе. Просто им не повезло, и из насыщенного до тяжести на задней части языка их напиток превратился в дешевое растворимое пойло. Забавно получилось: Ландерс хотел быть героем, перестав обманывать, а стал вандалом, изуродовавшим прекрасное. Понадеялся избавиться от приевшейся обязанности любить, а в итоге совершил один из семи смертных грехов. Гордыня слишком глубоко вгрызлась в его душу. Он убедил себя, что жертвует слишком многим — впустую. Был ли это он сам или взбунтовавшееся alter ego взяло бразды правления в свои когтистые лапки? Как и год назад, он хладнокровно подытожил своим «не люблю»: не сказанным в лицо, а зашифрованном в длинном, бессмысленном письме, брошенном на прикроватную тумбу. Он использовал те же отмазки, что и девочка-школьница, которая уповает на необходимый тайм-аут. Тогда — по-армейски быстро оделся и выскочил из квартиры, даже не оглянувшись на спящего Рихарда. Побоялся, что захочет остаться. Наверное, где-то на задворках подсознания, он ждал, что Круспе попросит его вернуться. Первые недели он то и дело проверял мобильный и автоответчик. Но этого не происходило. Они продолжали играть в группе, изображая хорошо ладящих коллег. Только теперь после репетиций они хлопали дверцами разных машин и уже не делили тюбик зубной пасты на двоих. Тогда Пауль готов был поклясться, что испытал грандиозное облегчение: пришел конец его ощущению беспомощности, чувству неконтролируемой зависимости. Конец годам абсурдных споров, бесконечному потоку лжи и драк. Он, наконец, стал свободен от этой «любви через обеденный стол», когда надо делиться всем, но нечего взять взамен. За стенкой послышался шум, за которым последовал протяжный женский стон. Начали трахать какую-то путану. Она стонала правдоподобно: то сбиваясь на судорожный всхлип — со стискиванием, вероятно, простыни в ладонях, — то совершенно замолкая. Ландерс, кажется, начал возбуждаться. Он усмехнулся: женщинам всегда легче поверить, чем мужчинам. Он устало потер глаза, когда взгляд упал на запястье левой руки: на тонкой коже вырисовывались овалы синяков. Это было унизительно — стоять перед Рихардом на коленях. Это было отвратительно, хотя и не впервой. Но теперь, спустя целый год, это было педагогически неправильно. Пауль слишком долго держал дистанцию и определенный алгоритм их взаимоотношений. Не для того, с самозабвением маньяка он выстраивал эту стену, что бы опять оказаться в молитвенной позе перед тем от кого оборонялся. Но наибольшая подлость заключалась в том, что Ландерс завёлся. Когда Пауль ощутил тупую боль от удара коленом, он не осознанно проассоциировал ее с толчком плоти в разгоряченное тело. Ландерс бы мог вырваться, отбрыкаться, разразиться трехэтажным матом… но оставался беспомощным в его руках. Что-то заструилось изнутри по его позвоночнику, проникая в каждый нерв, вплоть до кончиков онемевших пальцев. Над ним — тонкие, недовольно поджатые губы; Пауль уже было забыл их контур и форму. Он перевел взгляд и заметил две не застёгнутые пуговицы на его шелковой рубашке в об липку, неплохо подчёркивающей накачанную грудь. Стало душно, и Пауль облизал обветренные губы, проклиная жадность хозяйки, не потратившейся на систему кондиционирования. Он зажмурился. И снова эта рубашка: что-то наподобие галлюциногенной розы замельтешило на внутреннем экране сознания. Параллельно его ладонь соскользнула вниз, к ширинке. Пальцы уловили пульсацию, пробираясь к цели, ловко справляясь с ремнём и молнией джинсов. Пауль представил, как крепкая ладонь сжимает его скулы, а эти же знакомые губы нашептывают ему грязные, пошлые фразы. Слова, на которые у него самого никогда не хватило бы смелости. И он задерживает дыхание, смущенно глядя в пол, рассматривая его ботинки. Кажется, Паулю стыдно, на его скулах проступает румянец. Но Рихард прерывается, нехотя выпускает его лицо, указательным пальцем проводит по мокрому от пота виску, нащупывая проступившую от напряжения венку. Его аккуратный палец — как приставленное к голове дуло пистолета. И резкая боль — яркая и оглушающая, как вспышка сигнальной ракеты. От неожиданности Пауль падает, неуклюже заваливаясь набок. Пытается приподняться на руках, но получат еще один увесистый удар. И вот — на животе, в постыдной позе, выставлен на обозрение, как какой-то музейный экспонат. Он даже не пытается сопротивляться. Шлепок. Руки за спиной, пальцы крепко сцеплены в замок, так, что белеют костяшки. Но Пауль терпит, считая про себя секунды. Шлепок — на этот раз больнее, чем обычно. Ландерс, не сдержавшись, вскрикивает, но попытку вырваться грубо пресекают: толчок вперед — так, что он падает подбородком о грязный пол. Еще удар. Пауль уже с трудом различает контуры предметов вокруг. Болезненны не удары, а чувство, охватывающее тело после них, накатывающее обжигающей волной. Круспе сбивается со счета, тяжело втягивая воздух через ноздри. Он нервно передергивает плечами, будто настраиваясь на нужный лад перед тем как продолжить, и тяжелая ладонь вновь опускается на гладкую кожу бедра, с характерным звуком разрезая тяжелый воздух душного помещения. Он смотрит на Ландерса сверху вниз: на по-кошачье прогнутую поясницу и выпирающие позвонки — и снова заносит руку для шлепка. Пауль запрокинул голову назад, ловя легкую дрожь тела. Липкая, теплая жидкость просочилась между плотно сжатыми пальцами. На мгновение ему становится легко: не обременённый мыслями, он только ловит ощущение от расслабляющихся мышц, откидываясь на подушки.