4 psychopats

Им двигал сугубо научный интерес. Да, пожалуй, что так. Это самое логическое объяснение всему, почему Джеффри Дамер здесь, в чужой комнате посреди ночи. Конечно, не объясняется и то, что другие двое тоже не спали и не были в своих комнатах. А вот Билли Миллиган будто бы вообще не собирался поддерживать видимость общения и строить из себя нормального. Именно «строить», да… Ведь теперь Дамеру было очевидно, что он сам, Амелия и Теодор лишь соответствовали правилам, на которые согласились еще в тюрьмах. Притворяться нормальными и держать себя в узде — вот, что от них требовалось. Ни больше, ни меньше. Либо помогай, либо проваливай обратно гнить в своей клетке. Так какой механизм воздействия на Миллигана оказывал Кеппел? Что двигало этим парнем? Знание этого делало Билли уникальным. Как бы там ни было на самом деле: множественная личность или попытка уйти от закона за преступления, все это блекло на фоне того, какими обыкновенными, заурядными на его фоне были серийные убийцы и психопатка-дрессировщица. Для них троих преступления — удовольствие, смысл жизни. Для Билли это — выживание. И он один войдет в историю, когда его окончательно оправдают и отпустят на свободу — здоровым, целостным, готовым жить обычной жизнью. Будто бы все, что он творил — это помутнение рассудка, страшный сон. Его запомнят как человека, в котором жили 24 личности, как прецедент в судебной уголовной практике. А ведь Джеффри не удалось вывезти легенду с биполярным расстройством. И Теду не удалось. Никому из них. Они были отвратительно нормальными. — Билли? — Тихо позвал Джеффри, замерев у подножия кровати, не желая спугнуть спящего мужчину и спровоцировать припадок. А Билли и не спал вовсе. Как тут уснешь? Да, безусловно, здесь тише, чем в клинике с нестабильными соседями, но и не так безопасно. Он вроде как научился взаимодействовать с социумом без привычных масок, по собственному разумению, но ему все еще было страшно. Ребенком он вообще спал крайне чутко, оттого выглядел болезненно. От вечных стрессов, от страха столкнуться с отчимом, от вероятности остаться с ним дома один на один. У Билли всегда были проблемы со сном, а по соседству с двадцати четырьмя соседями он теперь уже не был уверен, спал ли он вообще больше пары часов в сутки. И шаги он тоже слышал еще когда они были в коридоре. Но у Джеффри мягкая, кошачья поступь, неприметная внешность и феноменальная способность не привлекать внимания, что Миллиган поначалу списал звуки на разыгравшееся воображение. Так что, он открыл глаза примерно в ту же секунду, как Дамер произнес его имя — но ничего не ответил. — Не напугал? — Продолжил Джефф с мягкой улыбкой. Как можно иметь такую теплую, мягкую улыбку и пустой акулий взгляд за очками — в этом предстояло разобраться. Но в свете фонарей с улицы Джеффри выглядел жутковато. — Просто хотел поговорить. Без лишних ушей. Знаешь, эти двое достаточно шумные и вечно отвлекают. Ты не возражаешь, если мы пообщаемся? В ответ Миллиган глубоко вздохнул и удивленно поднял брови. Серьезно, парень? Поболтать посреди ночи? А как насчет чая с ватрушками? Смятение окутало мозг Билли. Стоило ли ему говорить сам за себя или уступить место Учителю или Алану? Достаточно ли он сильный для того, чтобы выдержать беседу с мужчиной с кровавым прошлым и не потерять контроль над своим сознанием? Миллиган помотал головой, так давая согласие на общение. — Если ты не хочешь мне навредить, присаживайся. Двери, кстати, для того, чтобы стучаться. — Иронично подметил Билли не совсем законному вторжению в эту комнату и его личное пространство, но по сравнению с тем, какое представление они видели вечером в гостиной, это уже было охренеть как вежливо. А укол в свой адрес Джеффри оценил справедливо опущенными уголками губ. — Чем могу помочь? — А можно… можно поговорить с ней? — Осторожно спросил Дамер, присаживаясь на стул рядом с кроватью. Достаточно далеко, чтобы не напугать, но достаточно близко, чтобы не повышать тон. Сразу к делу, раз уж Билли настаивал. — С кем? С А-адаланой? — Произнес, заикаясь, Билли свою догадку и приподнялся на локтях. На нем была растянутая кофта, которая смотрелась довольно несуразно на его складном теле. Билли был не худым, но и не мускулистым. Довольно крепким парнем с хорошей фигурой. Достаточно женственным, что это очень бросалось в глаза и при первой встрече. Может, все дело в движениях, но Дамер обратил внимание на некоторую пластичность его тела. Джеффри кивнул. Приложил усилие, чтобы не облизнуть губы, чуть пересохшие от волнения. Он помнил: с этим парнем нужно быть осторожнее… Деликатнее. Если не хочешь попасться во внимание охраны, а это точно грозило последствиями. — Нет. Это невозможно. — Почему? Всего лишь разговор. Она же не… — Но возможные доводы были прерваны. — Она нежелательная личность. Вы никогда ее не услышите, не увидите, потому что она изгнана из пятна. — Торопливо объяснил Билли, не желая особенно топтаться на этой теме. Джеффри не стал спрашивать, кого имел в виду Билли, говоря на «вы», но рассудил, что речь обо всех, кто просил продемонстрировать чудеса множественной личности. Что ж, вполне справедливо. Тем временем Билли поднялся еще выше на кровати, принимая сидячее положение. — Почему тебя интересует именно это? Джеффри Дамер задумался. Аккуратно присел на край кровати, едва касаясь бедром ступни Билли, накрытой одеялом. Задумался: — Наверное, потому, что не знал как начать разговор. — Это… это честно. — Согласился Билли, чуть оттаяв в своём недоверии. Сложил руки на одеяле, сжав в пальцах его край. — Тогда и я хочу спросить. Джеффри заинтересованно вытянул голову вперёд. Прошлый вопрос Билли ещё тогда, в гостиной, его тоже удивил. Дамер одобрительно моргнул. — Кого ты видишь, когда смотришься в зеркало? — Спокойно спросил Билли, но в интонациях отчётливо улавливалась какая-то тихая, бесконечная грусть, и взгляд не выражал абсолютно ничего, никакой эмоции, кроме — Джеффри показалось — сожаления. И он всерьёз задумался. Ожидал, наверное, более двусмысленных вопросов или вопросов-обвинений, на крайний случай, интереса к мотивам убийств, но Миллигану удалось удивить его. Таким, по сути, глубоким философским вопросом, который без малого проникал внутрь, едва ли не в душу. Заставляя обнажаться, выкорчёвывать из глубин сознания что-то человечное. К такому Джеффри готов не был, но и юлить от ответа, трусливо поджав хвост, не собирался. Джеффри также понял, что вопрос этот не был обращён только к его собственному нутру: Билли задал именно то, чего не отпускало его самого, в чём разобраться самостоятельно не было сил, но Джеффри не был психологом. Он и себя-то считывал из вон рук плохо. Возможно, действительно пришло время признаться хотя бы себе, что ты чувствуешь после всего. — Я вижу… себя. И иногда… совсем иногда, вижу Стивена. Стивена Хикса. — Он вдруг понял, что никогда не говорил об этом. Не рассказывал о первом убийстве в тех красках, которыми он рисовал это убийство, как и что чувствовал — до и после. Голова Стивена много дней хранилась в холодильнике в упаковочной плёнке, и 18-летний Джеффри, напуганный и довольный одновременно, очень много времени проводил за разговорами с ней. С ним. В общем, это довольно запутанно. — Не знаю, почему именно его. Билли многозначительно хмыкнул, опустив взгляд на его руки, напрягшиеся в раздумьях. Честная беседа внушала ему меньше угрозы, позволяла смотреть на мужчину без страха. Он ответил правдой: — Изнасилования совершала Адалана. Как она объяснила, ей хотелось тепла и нежности. Джеффри мягко улыбнулся. Не решался продолжить своеобразное наступление, проверяя границы странного чудака. Почему-то он вызвал собой интерес, хотя совершенно не соответствовал ни типажу Дамера, просто казался диковинным, экзотическим — возможно, цепляло именно это. В любом случае, ему было скучно. До ужаса скучно: что в тюрьме, что здесь. Мозг требовал разрядки и подпитки, да и Билли порядком подустал чувствовать себя неудачником и идиотом, с которым общаются, как с отбросом. Никто из присутствующих ещё не сделал ему больно или обидно, и чувство безопасности (абсурд — при такой-то компании) вопреки здравой логике — не отшатнулся. И даже повёл плечом, подавшись чуть вперёд. — А разве расстройство множественной личности не крайне редкое явление? — Да, это так. — Билли согласно кивнул. Этого было мало для ответа. Вернее, для ответа, который удовлетворил бы Джеффа. Он понял, что сформулировал некорректный вопрос и переспросил иначе: — Разве не во всех нас уживаются различные личности? — Разница в амнезии, — ответил Билли, указывая пальцем на свой висок. — А как ты ее доказываешь? Амнезию можно симулировать? Билли заподозрил неладное. Слишком много вопросов. Повышенный интерес. Это очевидно, что по душам с ним никто не горел желанием общаться, но можно же было сделать вид — Джеффри сделал, за что был удостоен вполне интересного и увлекательного диалога, который, при желании и усердии, мог бы оказаться даже познавательным. — Все изначально были настроены скептически. Никто мне не верил, и я не уверен, верят ли до сих пор. Они проводили исследования, долго изучали меня и мое поведение. Мою голову… Всех людей. — Под «людьми» он имел в виду всех своих личностей, это Дамер понял. Но все равно слышать такую странную формулировку было неожиданно. — Это действительно важные детали. — Кивнул Джеффри и почесал затылок. Билли чуть нахмурился в непонимании, и Джефф продолжил: — То, как ты говоришь. О чем ты говоришь и что говоришь… Какие слова используешь. Я присматривался к тебе все это время, потому что не понимал. Не обижайся, но сомнения в этом случае вполне оправданные… Билли ухмыльнулся и смущённо опустил взгляд. Конечно, он понимал и не обижался. — Я не думаю, что ты лжец. Но и не знаю, как это работает… это расщепление личности. Его сложно симулировать, сейчас я это понял. Невозможно притворяться таким двадцать четыре часа в сутки. — До больницы Хардинга я и не знал, что болен. Тогда я просто поверил в это, когда увидел видеозаписи. — Пояснил он, и тогда Джеффри расплылся в улыбке. — Видео… Было бы любопытно взглянуть. Или, может, ты покажешь?.. Ну, ещё раз, как с Томми и Рейдженом? — Не знаю. Извини, я не думаю, что это хорошая идея снова терять пятно. Я не знаю, смогу ли чем-то помочь нашему делу, потому что не хочу рисковать. Это опасно и тяжело. Случай обещал быть тяжелым. Едва ли когда-то он был легче, но Джеффри Дамер — оплот терпения. Он спокойно вдохнул полной грудью, перебарывая пока не определённую эмоцию, и решил зайти с другой стороны: — Почему произошло расщепление? Как ты считаешь? Билли замялся. Прищурился, вдруг осознав, к какой теме подводит его Джефф. Он сам угодил в логическую ловушку, сам перешёл границы доверительных отношений в разговоре, так чего теперь было юлить и замыкаться? Разве что, поерзал на кровати, неохотно вылез из одеяла и спустил босые ноги на пол. Вцепился руками в край матраса, что не укрылось от внимательного взгляда Джеффа, разглядывающего его сквозь свои несуразные очки. — Из-за того что со мной делал отчим. Я… больше не хотел быть Билли Миллиганом. — Страдальческий вздох сорвался с губ Билли, и у него почти получилось унять накатившее волнение от неприятных воспоминаний. — Я помню, как залез на крышу и хотел спрыгнуть, чтобы не чувствовать всей этой боли. А потом я очутился в аэропорте, потом… Мое настоящее сознание, сознание Билли, в тот момент на крыше захватили другие люди. Они охраняли меня все это время, не давали выйти в мир. Думали, что я не готов. И… И мне так страшно, Джеффри, страшно снова потерять многие годы жизни. Годы, которые я не проживал. — А сейчас ты им хочешь быть? Хочешь жить Билли Миллиганом? — Вкрадчиво произнес Дамер, вглядываясь через полумрак в несчастное лицо Билли. Он был похож на потерявшегося ребенка, и это как-то по особому тронуло Джеффри. Так, словно он сам понимал это ощущение… будто был тем презираемым учеником, над которым все издевались в школе, который был слишком странным и тихим для того, чтобы вписываться в общепринятую норму. Маленьким мальчиком, которому не повезло с соседом — как Миллигану не повезло с отчимом. — Хочу. — Неуверенно ответил Билли, широко распахнутыми напуганными глазами глядя на ночного гостя, с которым было интересно говорить. Вообще-то, после Писателя и, может, Кеппела, Джеффри был первым человеком, с которым ему доводилось общаться так честно и нейтрально, и никто при этом не считал его чокнутым или лгуном. Он был собой. Больше, чем когда-либо. И ему (почти что) не было страшно, хотя подсознание посылало тревожные сигналы — те сигналы, которые считывала интуиция, сигналы опасности, исходящей от серийного убийцы. И это привлекало. По особому странно и непривычно, но привлекало. — Позволь себе пробовать что-то новое. — Довершая его внутренний диалог, подсказал Дамер, потянувшись туловищем вперед, еще ближе. Неприлично, непривычно близко, пугая и заставляя замереть одновременно: Билли не знал, что он делает, но не мог этому сопротивляться. Билли понятия не имел, кто он такой. И что ему нравится. Кто ему нравится. Всю жизнь скрывать себя, прятаться за личинами двадцати четырех людей, не позволяя себе пробовать новое, исследовать границы своей чувственности. Почти жениться на нелюбимой многими, но любимой Томми женщине, совершенно не помня акты любви, которые между ними были: она говорила, что он хорош, что он нежен и неутомим, а Билли не помнил этого. Ничего из. Даже поцелуев. Он научился бояться раньше, чем доверять — но что-то внутри него всегда дрожало и затем замирало при мысли отдаться чувствам с первым встречным человеком. Не обязательно женщиной. А от Джеффа тянуло чем-то таинственным. Когда Билли позволил нарушить свое личное пространство, когда опустил взгляд на фигурную челюсть мужчины, его резкие скулы и пустой, серый взгляд, позволив себе задержаться на них дольше дозволенного, осознал, что эта таинственность исходит от опасности на самом дне этих мертвых глаз. От Дамера ею фонило смертельной дозой радиации. А его тянуло все ближе, и нутро изнутри прожигалось, расплавлялось под натиском несокрушимой хтонической силы, что заражала соблазном — и лапы, большие похожие на щупальца спрута, прохладные и скользкие, вдруг одновременно были везде и сразу, опутывали кольцами, в собственническом жесте присваивая, Джеффри занимал все его пространство, переключая фокус внимания с ощущения на ощущение, с прикосновения пальцев к острой выступающей ключице на вибрации тихого голоса в области живота. Одеяло, как единственный барьер и оплот безопасности, было скинуто на пол, и Билли больше не за что было цепляться, сдерживаться, он прокусил собственную губу и закинул руки назад, вцепившись в изголовье кровати, пока язык Джеффри и его губы с щетинистым подбородком исследовали подтянутое, худощавое бледное тело, такое восхитительно отзывчивое к контакту. Билли оказался до одури тактильным, интуитивно-смелым, гораздо более сильным, чем сам себя считал, и когда горячий рот Джеффри Дамера, наконец, накрыл член Миллигана и принял по самые гланды, он перестал думать, что мир, полный опасности и жестокости, желает причинять ему бесконечную боль. Это было хорошо — так чертовски неправильно хорошо — и ощущалось взаправду, по-настоящему, что Билли закрыл глаза, растворяясь в страхе потерять связь с реальностью и вновь очнуться неизвестно где — в аэропорту другой страны, в клоаке сточных канав, на электрическом стуле, — без воспоминаний о потерянных днях, годах и целой вечности, — но еще один вдох и еще один выдох, короткий тихий стон в свое напряженное плечо, пульсирующая, изливающаяся плоть заставляет открыть глаза и… раствориться все в той же радиоактивной бездне застывшего в дамерских глазницах серого вещества, испытав свой первый оргазм в добром уме и здравой памяти — существуя здесь и сейчас Уильямом Стэнли Миллиганом.

***

Наутро они собрались в гостиной, как обычно, но в этот раз наручников не было ни на ком и свобода передвижения в пространстве никак не возбранялась. К удивлению Кеппела, все вели себя спокойно и, кажется, были настроены на рабочий лад. Он не понимал, что произошло нынче ночью с этими отмороженными, и коротко резюмировал: «затишье перед бурей». — Вчера прозвучало мнение, что убийца фотографирует своих жертв. Без сомнений, он действительно это делает. — Джеффри заговорил первым и по делу, тут же притянув к себе заинтересованные внимательные взгляды. — Я… Я точно знаю, что в некоторых случаях это действительно работающий метод. Познакомиться на шумной вечеринке с кем-то, очаровать, разговориться по душам, а затем позвать к себе, пригласив якобы на фотосессию. Вы знаете, что ню-фотосессия вызывает в жертвах больший интерес, чем любая другая? — Допустим. — Спокойно ответил Боб, прикуривая сигарету. В последнее время он часто курил, хоть и помнил, что обещал жене бросить. Ситуация, в которой он оказался, была нестандартной, и курить хотелось нещадно. Он поймал взгляд Теда. Такой невинный и одновременно ироничный взгляд, которыми молча выпрашивают что-то. Он не удержался — пробежался исследующим взглядом по фигуре Банди, но, словно одернув самого себя, отгоняя картинки недавней их беседы в комнате, опустил взгляд на пачку сигарет и достал еще одну. Протянул вымогателю и самостоятельно прикурил. И, конечно, не оставил незамеченным ту уникальную эмоцию, проскочившую в мимике Теодора, когда тот делал первые тяжки, раскуривая табак, неотрывно глядя в глаза детектива. Поежился бы, но не нашел в себе силы хотя бы на выдох. Что это было? Хитрый прищур напротив словно забирался под кожу, под ребра, и с любопытством перебирал органы внутри, исследуя. Природное любопытство не позволило Роберту отвлечься. Его серийный убийца — он часто делал эту оговорку намеренно, потому что считал, что это его добыча, его раскрытое дело, его победа, — проявлял что-то новое (или забытое старое). — Ты помнишь Грин-ривер? — Тихо спросил Тед. — С этим будет легче. Знаешь, почему? Потому что инициатива и решения за тобой. Это твоя миссия, Боб. Ты услышишь верные предположения. Только снова придется включить эту, как ее там… Эмпатию. — Снова поиграть в Бога? Из этого состояния очень тяжело выходить. Но тебе ли не знать, — заметил Кеппел, чуть опешив. Банди был прав. Стоило снова психоэмоционально включиться в работу, проникнуть в сознание убийцы, как он делал это после разговоров с Теодором в тюрьме. Но это всегда очень сильно… раскрепощало. Делало разум темнее. — Мне ли не знать. — Отзеркалил Банди с таинственной ухмылкой, отвернулся и подошел ближе к «коллегам». Боб задумчиво покрутил сигарету в пальцах, но остался чуть поодаль, остался слушателем. Однажды Кеппел поверил словам Банди, когда тот дал ему портрет убийцы, но ФБР было наплевать: у них были свои профайлеры, и они не могли признать правоту заключенного. А Кеппел мог. И сейчас никто не был ему указом, потому что Банди прав и в этом — это его задание, его ответственность, его решения. Его серийные убийцы. — Вообще-то, Джеффри прав, — подала голос Амелия, до этого момента терпеливо слушающая бесконечно долгую беседу. — Мы ищем фотографа, богача и харизматичного ублюдка. Где его искать? Как долго у него не было жертвы? Я все выяснила. Читать надо не между строк, господа, а первую полосу. — Она с ловкостью фокусника вытащила откуда-то газету и небрежно кинула на журнальный столик разворотом вверх. Тед быстро прочитал название вслух, не преминув возможности огрызнуться: — «Благотворительная вечеринка гильдии режиссеров восточного побережья при участии спонсоров…» бла-бла-бла в помощь бедным несчастным членососам, больным детишкам, какая хуй разница, — это что? — И довольно улыбнулся, упав на диван рядом с Джеффом, совершенно игнорируя безучастного Миллигана неподалеку. Теодору он все еще не нравился, и было проще игнорировать парня, чем пытаться его довести. По крайней мере, были дела поинтереснее, и это могло подождать. — Это место, где мы его поймаем. В эту пятницу. И у нас три дня на подготовку. Не благодарите. — И не собирались, — флегматично протянул Боб, довольно ухмыльнувшись, надел на переносицу очки и ушел из зала, словно это сборище больше не представляло из себя интереса. Немного погодя, Тед поднялся со своего места и без объяснений вышел следом. Даже ускорил шаг в коридоре, чтобы догнать неуловимого детектива. Почему ему было важно сказать что-то ему именно сейчас? Да почему Боб Кеппел вообще для него что-то значит? — Боб! — Голос Теда гулко отозвался от стен. Детектив медленно, словно нехотя, обернулся и своим неизменно тоскливым взглядом впился в Банди. Убийца снова ощутил себя не в своей тарелке, как тогда на допросе. Этот цепкий взгляд и тактика психолога, тонкого эмпата-профайлера, неизменно ставил Теда в тупик — и подталкивал к излишней откровенности. Молчание в ответ. Только этот мудрый, сука, взгляд, почти отеческий, до трясучки выбешивающий показным пониманием. — Сука, твою ж мать, — шипит Банди, проводя ребром ладони по виску. — Мне нужно знать, Боб. Понятия не имею, почему, просто нужно знать твое ёбаное мнение. Что я. Сука. За зверь. Кеппел тупит взгляд на его новые носки. Выбежал без обуви, значит, и вправду очень сильно нужно было узнать. Эти взгляды там, а еще в комнате, неловкое молчание, застывший во взгляде вопрос и ожидание. Чувствовать себя обязанным перед серийником — что за глупость? Но Бобу физически и ментально некомфортно от этой собачьей привязчивости, потому что, блядь: — Это моя работа. Тед, это просто моя работа, — подходит быстро, даже резко, и плохо скрываемая агрессивность сквозит в этих движениях, в пальцах, случайно ломающих тлеющую сигарету. — Ты — моя работа. И больше ничего. — Хуй там. — Без отрыва от контекста брошено в ответ, ядовито и выверенно садизмом. Кеппелу не скрыться от этих глаз, от заражающего безумия. — Кому хочешь это говори, но это не так. Губы Роберта растянулись в одну тонкую, словно лезвие ножа, линию. На самом деле он думал, что больше не придется пересекаться с Банди, что их интервью подошло к концу, дело закрыто (отложено в долгий ящик до поимки убийцы с Грин-ривер), и он был рад никогда больше не слышать о Теодоре Банди, кроме как в новостях, когда бы по всем каналам трубили о казни душегуба. Никогда больше не заговаривать с ним. НЕ позволять себе проникаться этой (черт бы ее побрал) эмпатией, пытаясь понять, как устроен мозг хладнокровного убийцы, и просто жить себе дальше, преподавать. Может, единственное, где Кеппел согласился бы видеть рожу Банди, был бы экран на своей кафедре с проектором, транслирующим студентам этот случай в судебной практике. Но никогда — лично. И он ненавидел саму идею сотрудничества с психопатами больше, чем когда-либо, когда Банди пристал к нему с этими ненужными расспросами. То взаимодействие — продуктивное, уникальное, слишком личное, — было единственным случаем в его карьере. Да не только его — это был прецедентный случай, когда бы агент ФБР, детектив, заключил бы сделку с заключенным и подключил бы того к расследованию. Да про них, блять, книгу уже написали! * — Расхожее мнение, что копы и серийные убийцы способны к эмоциональной привязке. Тем более друг к другу. — Кеппел выдавил из себя подобие членораздельной речи, сумев взять себя в руки и сохранить самообладание. И нашел в себе силы установить и удержать зрительный контакт. Банди помнил это: помнил, что Боб Кеппел единственный не боялся смотреть ему в глаза во время его откровений. Смотрел так, словно все понимал, когда на деле это было совершенно, блять не так. Так казалось Теду. А в действительности он не понимал, что значил его взгляд и почему самого Банди это так тронуло. Не в сентиментальном смысле, конечно. Но последняя фраза неприятно кольнула в груди, напомнив о том, как после того, как Тед позволил проникнуть к себе в голову — в мысли и ощущения, мотивы, назови как угодно, — он ушел, не обмолвившись и словом, ушел и оставил вариться в дерьме собственных признаний, к которым Банди не хотел приходить, ушел и оставил другим разгребать это, устраивать допросы и втираться в доверие, но никто не был Робертом Теодором Кеппелом. Они не были им. И никто не понимал его — или хотя бы делал вид, что понимал. Никому он больше не сказал правду, потому что никому не доверял. Возможно, из-за этой херни Кеппел и сбежал. Возможно, он больше не мог вывозить это дерьмо самостоятельно, потому что жене или Райхерту уж точно не перескажешь услышанное. Не факт, что поймут, не факт, что не пойдут блевать от отвращения. Он думал, что через пару дней Банди казнят, но этого не случилось. И вот они снова работают вместе, но закрывать гештальты маньяка в его планы точно не входило. И все же, коллекция разных и удивительно ярких чувств, смешавшихся в единый круговорот, сейчас пугали его больше всего. Это нарушение профессиональной этики — минимум. Как максимум — это полный пиздец. Чьи еще гештальты они тут закрывают. — Если в пятницу мы поймаем убийцу, то вернемся обратно в тюрьмы, и тогда я скоро сдохну. Нельзя просто брать и сваливать, когда я… — Когда — прости, что? Думаешь, вокруг тебя вертится мир? Больше нет. Я похож, черт, на священника, или ты хочешь купить себе индульгенцию? Этого не будет, Тед. Я не психолог, не твой друг, не Господь Бог, чтобы решать, что с тобой делать и вешать ли ярлыки. Я смотрю на факты, так устроен мой мозг. Смотрю на твое дело, на приговор — и вижу только это. — Осуди меня? — Никаких личных факторов. — «Ты разрушаешь меня.» — Просто скажи. — «Мне что, встать на колени?» — Блять, — судорожный вдох. — П-пожалуйста. «Я представлял себя — тобой, и получал от этого удовольствие». — Мне нужно подготовить план и отчеты для начальства. — Боб! — Мне пора. — СУКА! — Тяжелый кулак врезается в стену до ушиба костяшек. Он провожает спину детектива, стремительно удаляющуюся прочь. Уж лучше бы поджарили прямо сейчас. Неужели хоть кто-то, кто видел его настоящего, его суть, его демонов — видел и не осудил, — не может принять его? Мир наказывает его таким образом, не иначе. И Теодор должен ощущать ненависть (ощущает) — за то, что Кеппел его поймал, за то, что оставил с вопросами, за то, что весь такой крутой и успешный, поднимающийся по карьере и научным степеням благодаря его аресту и признаниям, — но все, что гложет мужчину, это гребанное разочарование. И прежде всего — в себе.