4 psychopats

В их распоряжении был весь дом. Охраняемый со всех углов, обнесенный решетками на окнах, но тем не менее дом. Почти что открытое пространство. Роскошь, которую никто из них давно не мог позволить, кроме, разве что, Билли, которому разрешали выходить гулять по территории больницы. О том, что такое солнце и парк, другие трое почти и забыли. То ли дело, что ночь для всех была куда привычнее. Но они забыли даже, как выглядит луна в обрамлении крон деревьев лесных массивов. Амелия привыкла плыть по течению в том смысле, что, если жизнь пытается наподдать тебе, то не стоит бороться с ветряными мельницами и просто посмотреть, к чему все приведет. Наблюдение, а не борьба — вот ее стратегия жизни, при которой только и оставалось, что не проворонить тот самый момент, когда нужно ловить судьбу за хвост и использовать ситуацию для себя. Могла ли Амелия сбежать из ненавистной лечебницы? Десятки раз. Но, когда она инициировала что-либо, дело шло наперекосяк. Некоторые люди созданы для того, чтобы действовать, а другие для того, чтобы ждать и выжидать. Именно поэтому Амелия Пэбмерли не была маньяком, убийцей и иже с ними. Вероятно, этим она была даже опаснее многих здесь. Хладнокровно выверенный расчет ситуации, решающий бросок кобры — и враг повержен. История с ее бывшим «хозяином» наглядный тому пример не Тигрицы, а самой настоящей Черной вдовы. Сиди и жди возможности. Такая простая, но работающая истина. Возможно, по той же схеме наблюдения и сопричастности, разгадка была где-то очень рядом. Ей казалось, что разгадка и впрямь у них перед глазами. Просто они ее не видят, стараясь сражаться с незримым врагом, скрытым в тени множественных страниц и фотографий на этой доске детективов, которую все собравшиеся изучили уже вдоль и поперек. Девушке было нечего делать. Журналы, книги, газеты, прочее неинтересное дерьмо ее не волновало (неинтересное, потому что она их уже изучила и не нашла ничего, что могло бы пригодиться в расследовании, кроме одной из небольших статеек в криминальной сводке. Но об этом позже…). А вот доска и впрямь попала в объектив ее внимания. Амелия уже несколько часов медитировала на нее, сидя на поверхности стола в позе лотоса, и, кажется, даже не пошевелилась в сторону воды или еды. Только для того, чтобы достать очередную сигарету из пачки рядом со своей ногой, и стряхивать пепел в пепельницу с другой стороны. Улика где-то рядом. Просто никто ее не видит. Дверь со скрипом приоткрылась, осторожно впуская незваного гостя. С тех пор, как всем четверым разрешили передвигаться по дому без наручников и сопровождения (в том смысле, что никто больше не стоял над писсуаром, потому что устали от бесконечных метаний и абсурдных дел каждого из заключенных, будто бы трепавших охране нервы), да еще и все поняли, что эти люди могут защитить себя хотя бы на время, за которое охрана за дверьми среагирует на сигналы опасности, ходить по нейтральным комнатам стало привычкой. Даже если было занято. Все, что не спальня и не туалет, было в открытом доступе. Более остальных этим пользовался Тед, затем и Амелия. Билли предпочитал уединение, когда как Джеффри надирался бесплатным алкоголем. Он очень скучал по алкоголю за время своего заключения. У Джеффри были проблемы с зависимостями, но упустить возможность хорошенько «накидаться» перед заключением и возможной смертью он не мог. Он обещал не быть агрессивным. Агрессивным он и не был. Джеффри спьяну совсем не агрессивный — он просто молча, с блаженной улыбкой на губах, разделывает на кусочки чернокожих парней и съедает их. Ну, из малого. Есть еще некоторые пункты не для слабонервных, о чем все предпочитают молчать. Личное дело, как и медицинская карта, не подлежит огласке кроме как в зале суда. Таковы традиции. Тогда какого черта это не распространялось на женщин? Не в смысле «вообще», а конкретно «сейчас», потому что Амелию едва ли не передернуло от вопроса, который послышался за ее спиной: — Ты правда убила своего ребенка? — Спросил Теодор, прикрывая за собой дверь. Прошел вперед, поравнялся с ее плечом, заглянул в лицо на долю секунды. Не планировал, вообще-то, буравить ее взглядом, как и встретить здесь. Просто не дождался, когда она уйдет отсюда, уступив ему место под доской с расследованием. — А похожа на детоубийцу? — Амелия усмехнулась горько, продолжила безучастно смотреть на стену с расследованием, будто бы ее это расслабляло. Возможно, и так. Здесь было отчего-то спокойнее всего. Теодор вдруг опустился на пол рядом с ней и уселся в позе йога также напротив. Только ему, в отличие от девушки, приходилось запрокидывать голову, чтобы увидеть материалы дела. Впрочем, сами материалы интересовали его меньше всего. Он не играть в детективов сюда пришел, а вполне с конкретной личной целью. Когда Теодор потянулся к штанам, поправив ширинку, Амелия отвлеклась от прожигания взглядом доски и чуть склонила голову вниз, наблюдая. Нахмурилась: — Что за приколы? — Ты не против, я тут немножко посижу, посмотрю? — Едва обратив на нее внимание, спросил Банди, продолжая держать руку между ног. Пока еще поверх одежды. Но, как подумала Тигрица, ненадолго. Уточнить все же стоило. — На фотографии? — Указав пальцем на фото убитых девушек, переспросила Эми. Игра в вопросы ей порядком надоела, ведь никто так и не ответил на вопросы другого. Какой-то абсурд, честно говоря. Тед вздохнул, повернул голову в ее сторону и, вскинув брови, цинично протянул: — Я сломаю эту тенденцию отвечать вопросом на вопрос, если не возражаешь. И отвечу: да. На фото. — Так спокойно, буднично, словно бы высказал желание прогуляться в дождь без зонта и дождевика. Примерно одинаковый абсурд в его тоне. Амелию это почти что бесит. Почти — потому что где-то внутри себя она хотела сделать что-то бунтарское. Так соскучилась по драйву в четырех стенах клетки. Чертовой клетки… Как животное, как дрессированный тигр из своего прошлого. У кого-то была камера, у нее же — клетка. Даже делать из простыней гамак запрещали. Вот и поди разбери, кому жилось в заключении хуже. Беда еще была в том, что Эми почти ничего не помнила. Сколько она так провела времени, когда был обед, ужинала ли она вообще? Под транквилизаторами и прочими седативными некоторый период жизни просто стерся у нее из памяти, превратившись в один длинный, бесконечный день. И вдруг внезапно — столько жизни! Столько всего дикого за последние сутки, что в голове не укладывается. Общаясь с бандитами и мафией, она никогда не сталкивалась с психопатами. И серийными убийцами… Тед Банди почти ничуть не изменился, только прибавил в морщинах и убавил в весе. Когда Тигрица видела его в первый и последний до недавнего времени раз, на нем была бабочка, уложенные кудри и слишком много пафоса и уверенности в собственной неуязвимости в зале суда Флориды. Якобы невинно осужденный человек со сфабрикованными уликами, совершенно случайно попавшийся в руки несправедливому правосудию… Тогда многие поверили и даже не верили после. И если сомнения могли оставаться при виде того джентльмена с красивой улыбкой, то здесь и сейчас перед ней он казался не просто жутковатым, но и бешеным. Как раз тем чудовищем, которым его нарекли. Бесконечно гнусным и невыносимым. С вызовом всем и каждому. Но не теряющему своей странной харизмы. Харизма эта заключалась не в том, чтобы достать из штанов член под носом у дамы, но в очаровательной дерзости дать понять ей о своих намерениях. Это по меньшей мере странно, по большей — отвратительно. Потому что Эми переводила взгляд с его беспокойных рук на фотографии убитых девушек дальним и крупным планом, а затем снова на Банди и так по нескольку кругов. Ее бы точно кинуло в жар от смущения, не будь это так… Возбуждающе. Эми встряхнула головой, отгоняя ужасные мысли. Что за бред. Ей это не нравится. В смысле, фотографии и все, что с этим связано. Но сама ситуация, двоякая и до ужаса нестандартная, пригвождает ее к столу в провокационном желании настоять на своем — с места она не сдвинется. — Еще минута, и я подумаю, что тебе это нравится. — Фыкнул Теодор, забирая со стола пачку сигарет и доставая оттуда одну. Покрутил между пальцев фитиль, устроил между губ и забегал глазами в поисках зажигалки. Тигрица ухмыльнулась, обернувшись к мужчине вполоборота — достаточно, чтобы он смог разглядеть припухлость на ее щеке от его удара. Она его не осуждала. Мазохизм был вполне оправдан, позволил держать себя в тонусе. Ну и, так Эми выделялась из их компании чуточку меньше. Двадцать плюс миров в сознании у нее не было, послужного списка убийств тоже. Чем богаты… — А почему мне должно не понравиться? Думаешь, каждый день испытываю острое желание к вуайеризму, когда секс-символ преступной Америки собирается передернуть на фотографии мертвых тел? — Повернулась к нему, значит, и достала руку из-под своего колена с зажигалкой. Амелия сбросила колпачок, зажгла огонь и наклонилась корпусом к Теду, чтобы прикурить. Он вежливо улыбнулся, насколько позволяла субординация. То есть, оскалиться и саркастично повести бровями и пока никак не прокомментировать ее заявление. — Мне не очень комфортно в четырех стенах моей комнаты, поэтому я сижу здесь. Когда я работала в цирке, артисты трахались прямо на соседней тахте, думая, что я сплю. На самом деле, никто в это время не спал. — Ты тоже считаешь меня секс-символом? — Иронично спросил Тед, выпуская клуб дыма в сторону. Что ж, теперь он был заинтересован в разговоре чуточку больше, чем в мастурбации. — Я была на твоем слушании во Флориде. Это наш с Тони штат, и, конечно, мы были наслышаны о том, что кто-то навел шороху и отвел внимание копов от наркобизнеса. А, увидев по телевизору новости и репортажи, я… Не смогла устоять. — Пожала плечами жеманно, будто девчонка на свидании, и улыбнулась в ответ на его ухмылочку без тени сарказма или насмешки. Поймала его заинтересованность в беседе. Возможно, им и впрямь стоило бы поговорить, чтобы узнать друг друга чуть лучше перед тем, как идти на дело. — О, ну, я чертовски обаятелен и привлекателен. У тебя не было шансов, крошка. — Тихий смех вырвался из горла Банди вместе с рваным дымом. Вспоминая тот день, он, отчего-то, почувствовал не то замешательство, не то смущение — и это был первый раз за этот диалог, когда он отвел взгляд первым. Эми подумала, что все дело в провале. Тед Банди не привык проигрывать, а то слушание, начавшееся как комедия, обернулось для него кошмаром. И, несмотря на расхожие мнения, не сходившие с экранов телевизоров много после, он, оказывается, не мог закрыть тот гештальт. Все еще. — Увы, но шансов у тебя не было. — Спокойно произнесла Амелия, поджав губы. Тед резко перевел взгляд обратно, вперившись в нее с внутренней злобой. Но женщина пояснила свою мысль: — Это было красиво. И ты правда был хорош в зале суда. Просто шансов не было. Даже Кеппел, что бы он тебе ни обещал, тоже знал, что спорить с присяжными и судьями бесполезно. Ты хотел сохранить свое имя или спасти задницу? К чему был весь этот фарс там? Если бы Тед умел чувствовать, он идентифицировал бы это покалывание в груди как боль. Но за все эти годы он научился этой болью управлять, ровно как научился жить без Лиз и не вспоминать о ее предательстве, все еще отказываясь признавать себя виноватым в том, что просрал их любовь. И похоронил свою в глубине ее глаз, обрамленных путиной морщин, не соответствующих ее возрасту, но появившихся там абсолютно точно из-за него. И воспоминания вдруг так живо захлестнули его, как будто вчера он стоял в этом зале суда и тыкал пальцем в судью, предлагал нелюбимой женщине выйти за него замуж и узнавал, что она беременна их ребенком. Но от этих воспоминаний он оградился за годы, проведенные в тюрьме, так профессионально, что уже и забыл, как чувствуют эмоции нормальные люди. Теодор сам поднял тему прошлого Амелии, так и было бы чему удивляться — тому, что девчонка всколыхнула давно похороненные чувства? — Уже и не помню. Наверное, все вместе. — Довольно честный вышел ответ на поставленный вопрос. Но ничего другого он не мог ей ответить. У Теда всегда противоречия сплошные, всю его жизнь проклятую. — Вроде как свою жопу спасал, но когда узнал про телевизионщиков и то, как раздули этот скандал, вошел в раж. Не смог остановиться. Я ведь, знаешь… Очень выдающийся юрист. Был бы. Он затушил сигарету прямо об язык, а затем бросил ее на смятую на полу газету. — Почему ты спросил про моего ребенка? — Эми повернула корпус в сторону Теда, внимательно посмотрев на него сверху вниз. Неспроста же. — Считай это детской травмой. Плохое обращение с детьми, превращающее их в монстров. А еще, я же скоро умереть должен. Вот и приходят в голову мысли странные… О прожитых годах, ошибках и последствиях. У меня ведь дочь есть. Ей почти семь лет. Я видел ее только на фото и один раз, маленькой, за воротами тюрьмы. Дочь Лиз я любил больше, и никогда не причинил бы ей зла. Но что я думаю о своем ребенке? Очень надеюсь, что ей не придется отрабатывать карму своих родителей. Эми вскинула брови. Этот человек говорит о карме и почти исповедуется перед ней! Рождество какое-то. Но стоит промолчать в ответ, как само собой находится объяснение. Включить чуть больше эмпатии, чтобы вдруг понять, что это и впрямь большой стресс — жить так долго в ожидании конца. Хотя Тед Банди — та еще лживая сволочь, которая до последнего верила бы в лучший исход и торговалась за свою жизнь даже самыми гнусными способами. И тем не менее, он всего лишь человек. — Думаю, что когда я сдохну, то никому не буду нужен. Пожалуй, я думаю об этом в последнее время. К убитым приходят на могилы, ухаживают за ними, любят их. Я тоже буду убит, но люди будут скандировать. Может, будут пускать фейерверки, как на четвертое июля. Вот и думаю, что же лучше: пережить смерть собственного ребенка или умереть, зная, что он ни разу не помянет тебя добрым словом? — Я бы выбрала умереть. — Категорично ответила Амелия, свесив ноги со стола. Вцепилась пальцами в края так, что костяшки побелели, и повторила: — Если бы я могла спасти своего мальчика, я бы отдала свою бурную, хоть и никчемную жизнь. — А моя мать притворялась моей сестрой многие годы. Я думал, что моя бабушка — моя мать, но выяснилось, что мамочка всего лишь нагуляла меня, и чтобы не опозорить семью, бабушка взяла опеку. Не думаю, что у нее когда-либо были ко мне материнские чувства. И уж точно она не отдала бы жизнь за меня, но ради приличия поплакала бы день после моей смерти. Что подтверждает факт: мораль — вещь сугубо индивидуальная. — О, так этот разговор затеян исключительно о нашей любимой морали? Так я могу заняться более полезным делом: поиграть в детектива. — Съязвила Эми, сощурив глаза и кивнув в сторону стенда улик. Ей становилось неприятнее с каждой секундой этого диалога, что не укрылось от Теда. Он поспешил исправиться. — Не будь такой эгоисткой. Мы все тут детективы. А мораль — она важна. Сейчас ты поймешь контекст. — Тед потряс указательным пальцем перед ней, будто обозначая маркером уникальную мысль. Вскочил с места, отряхнув брюки сзади, и подошел к стенду. Указал пальцем на первое фото. Блондинка двадцати лет смотрела в камеру с широкой улыбкой и ямочками на щеках. Большеглазая, немного курносая, с локонами до плеч по моде конца восьмидесятых. Фото рядом представляло собой другой ракурс этой девушки, без всей этой искусственной мишуры. Прямые волосы, потому что были до этого мокрыми, всякое отсутствие макияжа и мертвая бледность, и совершенно обнаженный вид в антураже мусорных баков. На этом фото труп молодой женщины, убитой, по экспертизе следствия, за неделю до обнаружения — то есть до того, как от трупа избавились. — Такую красоту оставлять среди мусорных баков… Можешь себе представить? Но почему она здесь? Как и многие другие жертвы, сброшенные или оставленные в месте, совершенно не подходящем и не вяжущимся по логике со «священным» местом. Я задавался этим вопросом, пытаясь понять, почему. Ответ пришел очень быстро. Но посмотри сюда, — Теодор переключил ее внимание на две фотографии мужчины. Со шрамом на брови и на плечах, приобретенных в течение жизни, по-своему привлекательный, но Банди не мог об этом судить. Эми могла. — Впрочем, на втором фото мы видим его труп на обочине трассы. Его просто выкинули из автомобиля. Или, скорее, из микроавтобуса или вроде того, прямо на ходу. Довольно небрежно по отношению к жертвам, но более того, кощунственно со стороны маньяка. Мы так не делаем. Мы избавляемся от тел разными способами, но редко выставляем на обозрение. — Значит, он потерял к ним интерес. — Предположила Эми, и Тед одобрительно кивнул. — Но он не крал их. Скорее, одалживал. Ему не нужны трофеи, потому что он богат, у него много денег, и он может позволить себе что угодно. Кого угодно. — Чем больше догадок она говорила, тем ниже опускался ее голос. До приятного бархатистого тембра, до едва заметного придыхания. Разговор становился интимнее. И Тед не сводил с нее взгляда. — Он одалживает их. Берет их. А потом возвращает, как… как товар. — Как бракованный товар. — Поправляет ее мужчина, разведя руками в стороны. Элементарная истина. — Но это все еще неверный контекст. Где здесь мораль? Эстетика… Все дело в ней. Я уверен, дело в ней. Кто из этих людей понравился бы тебе больше? — Я полагаю… мужчина. Нет, не спрашивай. Я отвечу. Он не красив. Он привлекателен. Шрамы на мужчине считаются красивыми. На первом фото у него их всего несколько, зато на посмертном их гораздо больше. На девушке же нет шрамов. — Тигрица незаметно ахнула, набрав в легкие воздуха, и непроизвольно коснулась своего живота. — Да… Девочка начинает понимать, к чему я клоню. — Протянул Банди с хищным прищуром, жадным взглядом пробежав по ее фигуре. — Твое тело красиво, а шрамы ужасны. Они бы ужаснули любого, кроме извращенцев. Однако наш подозреваемый — извращенец другого плана. Он ищет идеальную. Мы ищем тех, кто нам нравится и что нам нравится. Убитый — мужчина. А нам идут шрамы. Все находят шрамы у мужчины сексуальными. Поэтому на нем шрамы оставлены убийцей. У других женщин на посмертных фото обнаружены травмы, ссадины различного рода, разбитая голова на затылке, зашитая то ли после смерти, то ли перед. Они вырывались, и ему пришлось их убить, но он всячески маскировал увечья. Ему нравилось смотреть на них. Дрочить на них. Как и мне понравилось бы. А если бы ты была извращенкой, то дрочила бы на него. — Палец снова коснулся фотографий убитого мужчины. Эми потупила взгляд. Смотреть на крупные ракурсы голого тела убитого ей, признаться, отчасти нравилось. Она испытывала недостаток секса за время, проведенное за решетками, и мысли о порнографии посещали ее во время заключения очень часто. — О… — Выдохнул Банди, медленно кривя губы в пошлой улыбке от осознания ее подавляемого возбуждения. — Я тоже считаю, что эротика ломает нашу психику. Так вот, что же плохого в том, что я собираюсь делать то, зачем я сюда пришел, к этим фотографиям, если ты и сама не прочь посмотреть на член мертвого парня? — Он тихонько рассмеялся, но в этом не было ни капли насмешки. — Блядь, — она же стрельнула таким взглядом, словно готова была отдать Теда на растерзание тиграм здесь и сейчас. Впервые за долгое время ее организму удалось победить ее. Щеки Амелии порозовели от гнусных догадок Теда Банди. Внутри все перевернулось. А он подошел ближе, сократив расстояние между ними, чтобы лучше слышать шепот, и теперь Теодор смотрел на нее сверху вниз, а она сидела на столе, беззащитно сводя ноги вместе. — Да, черт тебя дери, я хочу секса. Я давно не видела обнаженных мужчин да и женщин тоже, и у меня нет предрассудков. Так что мне нравятся эти фото. Они не уродливые. Они как живые. Как артхаусный разворот эротического журнала. Но это не вызывает желание мастурбировать на них. Просто… Тед приставил палец к ее губам, сверкнув потемневшим взглядом. И Эми впервые не дернулась, не отстранилась, как от демона, в страхе; осталась неподвижной, задержала дыхание. — Я, кажется, понял твоих демонов. Ложись. — Тихо скомандовал Банди, но Эми дрогнула, будто выйдя из транса, и захотела было вырваться из скованной позы, поэтому он поспешил исправиться: — Просто ложись и замри. Я не трону тебя. Тебе… Тебе это понравится. И мне тоже. Вот так, спусти голову чуть ниже, а эту руку выгни. Я развяжу твой халат. Главное — не дергайся. И по возможности не моргай… — Он провел рукой над ее шрамами и татуировкой, но не коснулся, как и обещал. Правила игры есть правила игры. Это будет их тайной. Ту, о которой никто не будет знать, а ее совесть перед мужем будет дремать спокойно. Никакой измены. Чистая эстетика. Каждому — по его желаниям. Эта тайна, о которой никто не узнает. После которой они сблизятся, но определенно будут играть во врагов и дальше, при всех. Это не работает как-то иначе. Это работает лишь в моменте. Интимном, скрытом от посторонних глаз моменте, в тайне ото всех, но в полном доме людей. Ему бы не выдать своего нервного нетерпеливого вздоха… И хотя он всегда был терпелив, неспешен и романтичен, в тюрьме так не хватало этого чувства спокойствия и обладания. Наблюдения за своими трофеями, игрушками, которые ты присвоил себе, законсервировав и забив ими шкаф. Всемогущий, как же ему не хватало этого трепета от совершаемого им таинства. В доме, полном людей, но которые и понятия не имеют, что происходит за закрытыми дверями его комнаты. Джеффри мог часами любоваться своими работами. Он мог любовно осматривать их под всеми доступными углами, мог класть их на соседнюю подушку и делать это по нескольку раз в день. Джеффри Дамер был чистой воды визуалом и эстетом, и, конечно же, старался сохранять то, что было красивым в каждом встретившемся ему парне. Джеффри любил смотреть. Особенно, смотреть на то, как человек превращается в зомби, как он постепенно умирает. Ему не хотелось сразу приступать к делу: это было бы слишком пошло и не несло бы сакрального смысла. И Джеффри касался пальцами своих штанов, расстегивал ширинку и спускал брюки с бельем, садился напротив или ложился рядом — и мастурбировал на еще живые тела. Это доставляло ему непередаваемые эмоции и удовольствие. «Главное — не дергайся. И по возможности не моргай…» Главное правило этого часа. Не выдай своего присутствия. Будь тенью. Или будь мертвой. Глаза Дамера — бездонные черные зрачки, заполонившие все пространство, перекрывшие радужку. Дыхание размеренное, тихое, незаметное. Он слышит голос Банди: мурлыкающий, временами рычащий, и сбившийся от возбуждения. Он совершенно не типаж Дамера, но у Джеффа стоит так крепко, как не стоял в туалете с офицером Эстевесом. С этой точки обзора, скрытой массивной темной дверью, ему прекрасно видно все, что нужно видеть в этой сцене: немного стенда, на фоне которого Банди, командующий положением Амелии, растянувшейся на столе. Ее голова чуть свисала со стола под неудобным углом: чтобы было лучше видно Теодора, и хоть как-то напоминало свернутую шею. Из той щели между дверьми ему видно, как Банди нетерпеливо расстегивал ширинку и приспускал до бедер, обнажая упругие ягодицы и член. Он не маленький, но и не большой. Скорее, около среднего, но Дамер полагал, что в штанах будет поменьше. С другой стороны, сводить с ума своих женщин Теду ничего не мешало, значит, догадка о комплексе неполноценности была неправильной. Какая уж разница теперь? Джеффри закусил нижнюю губу, сдерживая вздох, когда Банди чуть повернул бедра, открывая еще больший вид на происходящее. Тед коснулся члена рукой, обхватил у самого основания и повел вверх, помогая ему встать еще крепче. А затем начал медленно водить рукой вверх и вниз, чуть извивая кисть и надавливая у головки. Соски Амелии напряглись, но тело послушно изображало мертвое. Рот Дамера беззвучно приоткрылся, движения становились рваными, и по мере того, как увеличивал свой темп Теодор Банди, ускорялись движения Джеффри. Он смотрел, как красиво выгибалась спина Теда, как его рот пошло напрягался, выдавливая из глотки сдержанные гортанные стоны и порой змеиное шипение, и как судорога пробежала по всему ему телу, заставляя сексуально зажмуриться прежде чем сделать финальные рывки… Но Дамер кончил первым, так и не досмотрев. Выливая семя себе в ладонь и запрокинув голову, ловя себя на мысли, что вуайеризм, похоже, становился его главным фетишем из всех существующих — и самым мощным вдохновением. Он попятился назад, чтобы не выдать себя тяжелым дыханием. Так и не успел расслышать, о чем говорили двое минутой позже, потому что сам был на полпути к душевой, поправляя и застегивая штаны. Этой ночью Джеффри так и не смог заснуть, и воображение, разбушевавшееся внутри с новой силой и запустившее дремавший доселе мазохизм, вновь и вновь возвращали его к недавним событиям, откидывали в прошлое, напоминали об убийствах… Толкали на убийство… Вопреки обещанию, вопреки «контракту», вопреки всему. Дамера не отпускало чувство, которое пришлось испытать, подглядывая за Банди. И он вышел в коридор, тихой поступью направляясь к одной из дверей, и слегка толкнул ее. Та отворилась, будто и не была заперта, и в свете фонарей с улицы, освещавших кровать и того, кто лежал на ней, безмятежно растянувшись на постели, он увидел красивого молодого человека с волосами, самовольными прядями спадающими на лицо. Дамер сделал шаг вперед, прикрыв за собою дверь, и несколько минут медлил подле порога. С грацией хищника обошел комнату по периметру, вглядываясь сквозь очки в мерное дыхание спящего. — Так, значит, вот ты, самый уникальный экспонат нашей кунсткамеры уродов…