Остаёмся зимовать

Я рассказал бы тебе все, что знаю Только об этом нельзя говорить Выпавший снег никогда не растает Бог устал нас любить

Нет, Блум не отправилась прямиком в Клипот, забыв обо всём и очертя голову. Она вышла из Алфеи, пользуясь пропуском преподавателя, и села на ближайшую маршрутку до Магикса. И потом оказалась на самой окраине города, с её старинно-узкими улочками, куда не добрались щупальца благополучия и прогресса, и куда с оглядкой через плечо заглядывали власти, не смея насаждать здесь свои порядки – и это было понятно. От рождения города и до сегодняшних дней окраины были совсем иными, нежели центр города, благополучный во всех отношениях. И негласная война властей с криминалом велась тоже едва ли не от рождения города – и закончилась поражением властей. И окраины зажили своей жизнью, в которой были мусор на улицах, горбатые от старости дома, сгибающиеся под головой, как арки, подозрительные личности всех оттенков кожи, цветов глаз и расовых принадлежностей; гниль современных трущоб и эфемерно-неуловимый флёр опасного очарования от смешения старинного и криминального. Темнота желаний стелилась по разбитой брусчатке, а небо предзакатно краснело, проливая кровь на стены домов. Вдалеке работал строительный кран и гудела, стихая, огромная стройка. А трущобы оживали вместе с тем, как засыпал центр. Вместе с тем, как расправляли крылья каменные гаргульи на высочайшем из всех старых домов, расправляла чёрные крылья и полночная жизнь, потягиваясь лениво и хищно, блестя азартом погони в незримом взгляде. Темнота текла по венам, сочась через трещины кожи, а внутри разгоралось жгучее зарево ядовитого огня, разливая горечь в крови; что-то внутри ворочалось, царапало шершавой чешуёй и когтями, покусывало прорезающимися зубами. И приходило недоумение от того, что она заявилась сюда, вместо того, чтобы нестись на всех парах в Клипот, вытаскивать из лап монстров Айси. Она засунула руки в карманы и зашагала по улочке, и никто из снующих вокруг, по своим – явно нелегальным – делам обитателей трущоб даже не попытался приблизиться к ней. А она зашла в ближайший бар, красующийся облупленной вывеской с нечитаемыми буквами. И долго сидела у стойки, глядя на оставленный перед ней стакан холодного чая со льдом. Листья мяты плавали в зелено-жёлтой воде между тающих льдинок, и очень напоминали водоросли на морском дне, в которых запутались мёртвые медузы. Бар этот был как старая таверна; у него имелся оцинкованный прилавок, пластиковые стулья и столы; где-то в темноте бормотал включенный телевизор, мигая ослепительно-ярким в полумраке старых ламп экраном, а на стене висел плакат с какой-то певицей. Бармен – тщедушный парень с тоннелями в ушах и тремя металлическими шипами под каждым лисье-хитрым глазом, протирал шейкер и с видом более чем презрительным смотрел на грязный пол, усыпанный креветочной шелухой и скомканными салфетками. Больше в баре никого не было. Перед Блум висело большое зеркало, на котором жирным фломастером кто-то написал меню заведения. Блум видела свои глаза прямо между говядиной в сухарях и фаршированной уткой, и это могло поднять настроение только неисправимому оптимисту. Собственные глаза смотрели на неё с циничным подозрением человека, приговорённого к казни. Они, глаза эти, спрашивали, что они собирается предпринять в ближайшее время. И предупреждали: не наделай глупостей. Не сейчас. Пока что ничего не ясно. - Я не знаю, что мне делать, - сказала она бармену, дойдя до того состояния, когда уже всё равно с кем и о чём говорить. Был бы только собеседник. - Никто не знает, - ответил тот философски, наливая себе виски. Блум кивнула и наконец отпила чая. Поставила стакан на стол, посмотрела на себя и состроила гримасу чересчур серьёзному отражению. - Проблема в том, - сказала, - что мы вроде как враги. - Бывает. - А у меня уже есть парень, без пяти минут жених. Без пяти, да. И я его вроде как люблю. И он хороший, правда. - Тоже бывает. - Но я хочу с ней спать. Не с ним. - Всегда так. - И она очень хороша. Внешне. И сила у неё такая хорошая – мне рядом становится лучше. - Они все такие. Бармен облокотился на стойку напротив Блум и впервые осмотрел на неё прямо. У него оказались шальные глаза – разноцветные и очень, просто нечеловечески, яркие. Один пронзительно-синий, а другой медово-рыжий. И взгляд даже немного одурелый и пугающий при этом. А может быть, так просто казалось из-за освещения и специфической внешности бармена. - Кажется, я попала в переплёт. Вляпалась в проблему. Крупную. На этот раз бармен ответил не сразу. - Оно того стоит? – спросил, помедлив. - Не знаю, - честно ответила Блум. – Знаю, что мне от неё не убежать и не отвертеться... Всё как в дурном кино. Проблема есть, любовный треугольник имеется, и мне кажется, что есть и враг. Казалось, бармен заинтересовался. - Опасный? - Наверное. Знать бы... Бармен достал сигареты из-под прилавка и закурил, не предлагая Блум. Дым был едкий, от него слезились глаза, но пожар внутри вдруг неожиданно стих. Даже царапать и грызть перестало. - Кажется, игра стоит того, - произнёс он. – Раз уж не убежать, то стоит принять правила и попытаться выиграть. Разве нет? Блум допила чай и улыбнулась. - Кажется, ты прав. Бармен усмехнулся и пожал худыми плечами. - Обращайся. Перейти на «ты» было довольно легко. В конце концов, хоть бармен и был явным не-человеком, вряд ли его возраст значительно превышал возраст самой Блум. В тусклом свете дым казался лиловым. Блум подумала, что если смешать вместе цвета глаз бармена, то получится самый глубокий зелёный цвет – точно такой, какой бывает у моря. Такой цвет, какой имеет голос Сиреникса. - Я Блум, - сказала вместо этого. Бармен промолчал. - В общем, спасибо, - она поднялась и выгребла из карманов мелочь. Высыпала на прилавок – с изрядными чаевыми. И пошла к выходу. Пол был неимоверно грязный, похоже, его никто уже очень давно не подметал, не то что мыл. В душе было как-то лучше, немного легче и совсем чуть-чуть определённей. Во всяком случае, она выговорилась. Блум открыла дверь – темнота скользнула в бар чёрной лисицей, звуки города показались совсем чуждыми. Словно за порогом был шаг в другой мир, иной, чем тот, который она знала до этого. Наверное, это просто казалось. В последнее время грань между реальностью и иллюзиями стала настолько тонка, что Блум порой начинала сомневаться в происходящем. О трезвости рассудка она уже не задумывалась. Трезвости этой просто не было. Было нечто совершенно жуткое. - Удачи, - догнал её голос бармена. Блум обернулась и улыбнулась – улыбку даже не пришлось давить изнутри. - Спасибо. Удача мне пригодится. Это была правда.