Остаёмся зимовать

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно. Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.

В середине лета с неба падали птицы. Люди испуганно шептались, обвиняя во всём правительство с их разрешением (после долгих дебатов на Совете) на испытание новых заклятий, правительство дружно указывало на магов, маги разводили руками и переводили стрелки на фей, а феи подозрительно косились на безмолвствующих ведьм. И что бы ни делали все они, трупики дохлых птиц каждое утро убирали с городских улиц дворники, и к концу августа встретить в городе живого голубя стало почти невозможно. И беспризорная детвора безнаказанно возилась с воробьями и воронами на зависть домашним детям, сидящим при строгих родителях. Блум испытывала липкое отвращение, глядя на то, как чумазые живодёры ощипывают, пинают и валяют в пыли маленькие трупики. Но, по счастью, вся эта жуть почти обошла её, за беготнёй по морям, стороной, и только на исходе сентября, когда всё улеглось, Блум выбралась в Магикс ранним утром, когда осенний молочно-стылый туман полз по узким окраинным улочкам. И застала двух чумазых мальчишек, издевающихся над крупной умирающей птицей. Еле живая, затравленная и замученная, она медленно моргала жёлтыми глазищами и почти не шевелилась: только подрагивали перебитые крылья и сломанные лапы с большими когтями. Блум, наверное, не стоило заворачивать в тот переулок. Не стоило даже смотреть в сторону радостных воплей маленьких ублюдков. Но она завернула и взглянула – и сорвалась, в раз забыв про все свои попытки сдерживаться. Схватила обоих за тощие плечи так, что запищали, как пойманные крысёныши. И взглянула зло, не сдерживаясь почти. Они даже не заорали. Заскулили тоненько и жалобно; у одного по ноге пробежала жёлтая струйка. Блум разжала пальцы, преодолевая себя. На самом деле, она подумала: зачем их щадить? Не нужно было твердить о безгрешных детях, не различающих зло и добро. Когда больно кому-то (но только не тебе), это даже как-то волнующе. Можно присоединиться к тем, кто бьёт. Когда бьют тебя – невозможно не понять сути. Блум это знала. Слова звучали в ней отголоском далёкого эха; сказанные не здесь и не сейчас. Когда-то, быть может, в прошлой жизни, что была за тысячу лет «до», она слышала их отчётливо и ясно. Свои собственные мысли куда хуже пираний. Пираньи глодают тело, мысли глодают душу. Её душа порой казалась Блум изъеденной сомнениями и противоречиями скорлупой для чего-то нового. Может быть, для неё самой, может быть, для чего-то абсолютно чуждого. Блум подошла к ястребу и склонилась над ним. И поняла, что безнадёжно опоздала – жёлтые глаза хищника уже подёрнулись пеленой смерти, а переломанные крылья и лапы перестали судорожно подрагивать. Было как-то странно и жалко. Не настолько, чтобы расплакаться, но ровно настолько, чтобы ощутить, как сжимается сердце. Птицы же должны летать в небе – у них для этого крылья есть и свобода, но только не лежать на грязной земле. Блум надо было торопиться: у неё свидание через полчаса, времени в обрез, но она села на корточки рядом с телом птицы и не знала, что делать. То ли взять с собой эту птицу, завернув в пакет, и похоронить потом, то ли оставить здесь, ведь не слишком-то и нормально носить с собой труп, пусть даже и птичий. Он же скоро наверняка запахнет, потому что только утром воздух в Магиксе свеж. К полудню воздух раскалится так, словно лето стоит в само зените, и мир поплывёт над асфальтом, как раскалённое марево. Блум обняла себя за колени и почувствовала за собой какую-то смутную вину, будто в смерти хищника – такой мучительной и унизительной – виновата она сама. Птица не шевелилась - хотя это было закономерно – и только ветер едва шевелил её сломанные и встопорщенные перья. Блум достала пустую пудреницу, которую забыла выкинуть, протянула руку и прикоснулась к перьям птицы, гладким и упруго-жёстким, испачканным засохшей кровью и пылью. Огонь потёк с пальцев мягким сиянием, будто бы впитываясь под перья и наполняя остывающее тело теплом и заставляя его сиять. А потом чёрный пепел поднялся в воздух – Блум осталось только подставить пудреницу и захлопнуть её. Блум поднялась. Она не была уверена, что поступила правильно, но другого выхода у неё как бы и не было. Кажется. 2. У Ская встревоженные глаза, когда Блум шагает вперёд и повисает над бездной. Внизу гудят машины. Ресторан под открытым небом, над грязью и дымным воздухом города – это очень хорошо. Как раз вовремя, как никогда подходяще по случаю. - Блум, что случилось? – спрашивает он. Блум крепко держится за перила и только на мгновение оборачивается, с улыбкой кивая ему. Чёрный пепел невесом – ветер подхватывает его играючи и уносит вдаль, не дав коснуться земли. Птицам – небо, людям – землю. Всё по чести. Теперь Блум почти уверена, что всё правильно сделала. Всё-всё. Она застывает над бездной – только сделай шаг и упадёшь туда, где водоворот жизни, слитый из асфальта, металла и живой человеческой плоти; огромный муравейник людей, город, живущий по своим законам, город греховный и порочный, город чистый и светлый, город... Скай хватает её за запястье, когда она уже почти разжимает руку, и дёргает на себя. Не давая упасть. Блум удивлённо смотрит на него, а потом благодарно улыбается. В конце концов, не ругать же его за беспокойство о ней. Не всегда же можно рассказать, поделиться своими мыслями с человеком, даже самым близким. Далеко не всегда. Он ведь просто не поймёт, думает Блум. Наверное, это будет к лучшему. Ведь когда с неба падают птицы, гаснут звёзды и смещаются орбиты планет, порождая чудовищные катаклизмы и шёпотки о новом Пришествии, лучше не рассказывать о том, что зарождается в твоей душе. Ведь какая вообще связь между жизнью одной отдельно взятой феи и целой вселенной? Блум улыбается, думая о том, что ей почему-то очень больно в груди, будто сердце кто-то сжимает. На самом деле, это всё ерунда, просто надо будет показаться в медпункте, медсестра должна будет ей что-нибудь посоветовать. На душе чуть легче, когда они танцуют, но всё ж таки Блум кажется, что всё же что-то не так. Музыка играет, льётся, переливается, но за душу не берёт – музыканты хоть и искусны, но всё же бесстрастны. И есть совсем не хочется, одна радость – Скай рядом. Блум почти скучно, она устала и только хочет оказаться в темноте и тишине своей комнаты. Но нет, никому об это не надо знать – это же неправильно. Блум танцует, улыбается, смеётся, но на самом деле у неё очень болит сердце, гудят от высоких каблуков ноги и просто хочется уснуть у Ская на плече. В середине лета с неба падали птицы, на исходе сентября ударили первые морозы, и стали пропадать дети.