несуществующий этаж

Уснуть я не смог, лишь безнадежно жмурил глаза в попытке абстрагироваться от мира или хотя бы от какой-то его части. Но приходилось признать, что этот мир слишком вошел мне под кожу, чтобы я вот так легко мог от него избавиться даже на незначительный отрезок времени. Сильнее укутывался в одеяло, прятал в складках лицо, но в итоге лишь тихие вздохи. Безнадёжные вздохи. Подобные своему хозяину. В комнате было темно, окна плотно зашторены, свет выключен. Хотелось утонуть в этом мраке, под ненавязчивый стук дождя на улице. Даже не заметил, как он начался. Как загрохотал по крыше, вероятно, из черепицы. Дождь всегда занимал особое место в моем сердце, но всё это не из раздела о посиделках у окна с книгой и ароматным чаем. С дождем у меня были сложные отношения, особенно те полгода, что я скитался по улицам, как вшивая никому ненужная псина со всеми существующими болячками. Но когда он начинался, всё живое, которое угрожающе окружало меня, вмиг пряталось в какую-то тёплую норку или мусорный ящик, чтобы укрыться от промозглости. Пусть я и заходился мокрым кашлем почти сразу же, крохотная благодарность всё равно согревала меня. И именно это я и подразумевал всё это время под словом «уют». Теперь, лежа под теплым пледом и не ощущая на себе холодных, даже морозных, капель, мне захотелось на секунду расплакаться от счастья. Потому что это оказалось именно тем, чего я так сильно желал. Защищённостью. Нужно было вставать. Но тело моё мне в этом раз за разом отказывало, словно кто гвоздями прибил к мягкому матрасу. Не то, чтобы мне сильно горело подниматься, однако вылететь с работы в первый же день не шибко-то и хотелось. Поэтому, с кряхтениям, как стулья в вестибюле, я встал с кровати и постарался как можно неспешнее выйти за пределы номера. Нужно было поскорее влиться в рабочий процесс и перестать себя терзать всем подряд. Выйдя из комнаты, я встретился с темным коридором, чернь которого пробрала меня до мозга костей. От уюта, который я волей-неволей испытал, укутавшись в одеяло, не осталось и следа, а потому я попытался как можно скорее найти лестницу или лифт, ведущих к светлому первому этажу, где уже не будет так отчетливо слышен свист за окном, оглушающий в стоящей звоном тишине. Было страшно. Привычно страшно, если быть до конца честным. Ассоциации с такой атмосферой у меня не могли быть хоть нейтральными, а потому привыкшими к темноте глазами я начал искать выход отсюда куда интенсивнее. С одной стороны — тупик, с другой — перекрёсток. Радовало то, что в противоположном конце тоже был тупик, значит, варианты шляться в этой одной огромной кладовке, уменьшаются на минус один. Я быстрым шагом дошёл до перекрёстка, но ни одна сторона не намекала на теплый желтый свет из огромной люстры, которая висела на высоком потолке и освещала практически весь широченный вестибюль. Стало опять не по себе, но, слава богу, лихорадочный взгляд подметил, как один из коридоров вновь заканчивается тупиком, а второй — поворотом. Это немного успокоило, хоть и кромешная тьма, разбавляемая раскатами грома, которые делали небо более белым, чем самый ясный день, немного напрягала, а что-то внутри подсказывало, что этот поворот — далеко не конечная. И кто вообще согласится жить в этом лабиринте, который даже лампочками не спонсируется? Ладно, черт с этим лабиринтом, главное — добраться до первого этажа, а там уже как по нотам. Мне совсем не доставляло отсутствие света. Оно ассоциировалось у меня с опасностью, с беззащитностью и уязвимостью. И эти чувства отголосками просыпались во мне по мере моего нахождения в этом аду. Я прибавил шагу, поворачивая за угол и наткнулся на две ветви коридора — одна шла прямо и упиралась в темноту, за которой мои глаза ничего не видели, хоть и привыкли, а вторая образовывала очередной поворот. Стало плохо. Это сколько же я лежал ни тут, ни там, что меня успели пронести через вот это вот всё, в темноте, так еще и вписаться в каждый угол? «Господи, просто ищи выход из этой задницы, Ким Чунмён!» Верно. Надо было просто поскорее добраться до лестницы, спуститься, занять своё рабочее место и, в идеале, больше никогда не возвращаться в этот коридор. По мере того, как я приближался к разветвлению, темнота впереди все не редела, будто бы там один сплошной черный сгусток, не дающий рассмотреть, что за ним. Но, видимо, мне придется, потому что за очередным углом был тупик. И это не могло радовать. Ведь чернота передо мной отбивала всякое желание к ней приближаться, пусть это и был, вероятно, единственный выход отсюда. Подойдя ближе и пытаясь унять тревожное сердцебиение, я, на всякий случай, всмотрелся в нечто чёрное передо мной внимательнее, но не прояснилось от этого ровным счётом ничего. Если бы здесь было бы хоть чуточку светлее, может, я бы пошел на повторную экскурсию, но свет этой паутине коридоров по-прежнему давали лишь яркие вспышки молний, заставляющие шарахаться после очередной вспышки всё красноречивее, ведь каждый раз они словно приближались, на каком-то из поворотов треща у меня над самым ухом. Страх можно было описать только ухнувшим в пятки сердцем. И слава богу, что этот ступор продлился лишь секунду — стоять на одном месте дольше положенного мне жутко не хотелось. Поэтому, что бы там ни было, я, зажмурив глаза, вбежал в сгусток черноты и только легкий удар лбом обо что-то металлическое заставил меня вновь открыть глаза. Передо мной были закрытые двери лифта, которые, стоило мне проморгаться и протереть очки, тут же разошлись в стороны и моему взору предстал тот самый вестибюль. Господи, неужели? В какой-то момент я даже подумывал, что мне нереально будет выбраться из черноты — поглощающей, окутывающей. Но слава богу, я не там. Уже не там. Я выскочил из лифта, боясь, что он может передумать и вернуть меня обратно, и подбежал к стойке, которая и была местом моей новой работы. Плюхнувшись в удобное кресло, я чуть было не заплакал, а сердце ещё чуть-чуть и точно бы разорвалось, вытекая через уши, нос и глаза. Я был до неприличия рад оказаться опять там, где светло. Где разрывающие удары грома и молний отходят на второй план, заглушаясь стоящим передо мной маленьким телевизором, который крутил канал с какими-то сериалами. А возле техники стоял красиво орнаментированный чайник, маленький, всего на две порции. Но и он, а также стоящая кружечка рядом, заставили меня растечься в улыбке и по-глупому захихикать. Вероятно, это было счастьем. Таким трогательным, хрупким, но доступным и, главное, ощутимым. Я очертил греческий орнамент трясущимися от неверия пальцами и улыбнулся шире. Это было прекрасно. Вдохнув-выдохнув несколько раз для успокоения, я приоткрыл крышечку чайника и с удовольствием заметил, что в нем уже заваривался чай. Налив себе где-то половину, я блаженно раскинулся на удобном кресле, с интересом внимая идущему на экране сериалу. Смысла я, правда, не улавливал, утопая в идиллии, воцарившейся вокруг меня. Было тихо, светло и тепло. Стены не уродовались плесенью, с потолка не капало, а воздух вокруг не был пропитан перегаром, потом и отрыжками. А сам я не плакал от боли в глазах, разливая очередной бокал пива, который потом весь оказывался на мне, стоило клиенту захотеть «почокаться». Правда, они это делали нечасто, дорожа несчастным пивом так же, как и я своим существованием. Чаще всего они молча или навеселе (смотря, каков был концентрат пива внутри) уходили к небольшому камину в углу бара, где всегда, когда бы ты не зашел, грелось человек пятеро-восьмеро, которые боялись упустить момент и остаться в конце толпы, довольствуясь лишь невесомо достающим туда теплом. Зачастую оно и не доставало, поэтому и устраивались драки, когда тем, кто пас задних, казалось, что ребята впереди уже достаточно погрелись и могут уступить место. Те так, правда, не считали, а потому и место под солнцем начинало достигаться совсем иными путями. И мне было бы все равно, если бы меня в это не втягивали — а меня втягивали. Сначала мирно — просили рассудить, кто же достоин греться у камина. И я не мог ответить категорически, боясь быть заживо сожженным в этом же камине, если дров не хватит. Но и всем угодить не получалось, а потому меня и втягивали во всеобщий мордобой, где мне, почему-то, перепадало больше всех. И били иногда даже те, в чью пользу я отозвался. Это назывался стадный инстинкт, не поддавшись которому грозишься потом испытывать стыд или нехватку энергии, которую мог бы запросто получить, поддавшись толпе. Из-за этого я и был всегда таким дохлым. Что в детстве, что во взрослой жизни. У меня не было каких-то принципов, которыми я не мог поступиться, не было простого желания сливаться с этим дерьмом. Потом придется быть частью его, ведь разовый подъем энергии на то и разовый, чтобы не длиться вечно. Поднесённое состояние поутихнет до следующей такой взбучки, но между этим ты будешь чувствовать жуткую нехватку, слабость и апатию. Я знал, что ждёт меня, если я поддамся. Отец говорил мне об этом с рождения, так что не запомнить было трудно. Но именно из-за того, что я знал, меня в какой-то момент просто перестали воспринимать как часть хоть какого-то общества. Это было весьма сложно — куда-нибудь вписаться. Сложно, потому что я знал, что скоро мне надоест и я захочу уйти — а это еще сложнее. Приходилось в себе эти порывы к социуму подавлять, но они не приводили зачастую ни к чему хорошему. Это «ни что хорошее» длилось ровно три-четыре дня в виде апатии, сонливости, пониженной продуктивности и нежелания даже поднять взгляд или дёрнуться, когда к тебе обращаются. Мне не перепадало в такие дни. Меня никто не трогал. Но было все равно так погано. Может, тогда, а может, позже, я понял, что мне будет очень сложно, когда я вырасту. Так и произошло.

***

— Слушай внимательно, Чунмён. — У отца были взволнованные глаза, по виску стекали несколько капель пота, а нижняя губа нервно подрагивала. Я смотрел на него спокойно, но мне было страшно так же, как и ему. — Сейчас ты берешь самое необходимое и едешь отсюда к дяде Сынхо. Когда приедешь — не звони ни мне, ни своим друзьям, никому. Просто сиди там. Хорошо? Его слова были отрывистыми. Когда отец так говорил — ему не хватало воздуха. Я было подумал о том, чтобы подать ему ингалятор, который был неведомо где, но он поднял меня на руки и крепко прижал к себе. Он прощался со мной. — Хорошо. Я сказал себе, что вижу отца не в последний раз, поэтому плакать не стоит. Мне понадобилось двадцать минут, чтобы взять свою щетку, расческу, нижнее белье, пижаму, один комбинезон, две пары штанов, четыре рубашки и два свитера. Прихватил чехол для очков и взял визитку магазина оптики, где эти же очки и покупались. Нужно было взять с собой книги, но отец сильно торопил, так что я не успел сообразить, какую я бы хотел прочесть больше всего — энциклопедию по ракетостроению или первые два тома про хищников. Не взяв ни одну, я выбежал за пределы дома и увидел подъезжающую машину — видимо, именно она должна была доставить меня к дяде Сынхо. Путь был длинным, он жил под Сеулом, я даже точно не помнил где, но, кажется, в какой-то деревне, где очень плохие дороги и самый чистый воздух. Я бросил рюкзак с пожитками на заднее сиденье и оглянулся на отца, который стоял у дверей. Я не знал, почему он не пошел со мной, не дал наставления. Но он смотрел на меня так, словно провожал в путь, после которого не сможет увидеть. Я дернулся к нему, но водитель приказал сесть в салон, несмотря на мое разрывающееся сердце. Я был ребёнком, который настолько любил своего отца, что даже короткая разлука заставляла меня грустить. Видимо, это будет самая долгая в моей жизни разлука. — Я больше не вернусь? У меня щипало в носу, стоило представить, что даже если я вернусь, то вернусь в пустой дом, в котором никто не откликнется на моё писклявое «пап?» Я не хотел думать о том, что отец исчезнет так же, как и мать. Но мать не занимала места в моём сердце, а отец занял его всецело. Я расплакался. — Пожалуйста, верните меня к папе, — прохрипел я. Водитель во второй раз не ответил, сильнее вдавливая педаль газа. — Мой папа… Я был ребёнком, который сильно любил своего отца. И разлука с ним — страшнейшее, что я мог себе представить. Я думал о его сильных объятиях, о рассказах на ночь, о морали — и плакал. Я обнял себя и чувствовал, как грудки дерёт, а дышать становится тяжелее из-за нахлынувших чувств. За окном всё ещё был Сеул и я знал эту улицу — всего в шести кварталах от моего дома. От дома, где стоит у дверей отец и, наверняка, тоже плачет. Я знал своего отца. Я любил его и читал по каждому морганию. Мы остановились на светофоре и мысль сбежать уже не казалась глупой. Она стала отчаянной, тяжёлой, бледно-синей, оседающей под грудью, утяжеляющей дыхание. Я хотел к папе. Это всё.

***

Губы поджались сами собой и пришлось проморгаться. Я ненавидел вспомнить прошлое. Особенно то прошлое, в котором я был счастлив, любим и оберегаем. Я ненавидел думать о своём отце, потому что и без того опухшее лицо опухло бы ещё в два раза сильнее. Его уже давно похоронили и не было смысла плакать. Слава богу, мне позволили сделать хоть какие-то похороны. Тогда я ещё жил у дяди Сынхо. После похорон — уже не у него. И тем не менее, я рад, что смог похоронить своего отца, выплакаться вдоволь у его могилы, растирая лицо грязными руками, которые бросали землю на его гроб. Я обнимал крест с венком, который поставили в самом конце, и просил господа, чтобы он принял его хорошо. Я порывался пойти в церковь поставить свечу, но помнил, что отец говорил, будто все эти свечи — лишь способ нажиться. И он никогда не ставил свечи. Он ходил на могилы и разговаривал с облупленными крестами, но в церкви его было не застать. Так же, как и меня. Я не был на его могиле уже очень давно. Мне стоило бы навестить отца, но я боялся, что опять придётся пережить то, что я пережил тогда. Правда, сейчас они бы никого не убили, ведь убивать попросту некого, но ведь сам я был всё ещё хорошим мясом для потехи больных садистов. — Всё, хватит, — прошептал я, массируя виски и вновь подливая себе чаю. Какого-то бесконечного чаю, стоило подметить. В этом чайнике на две порции было уже порций пять-шесть. То ли я, может, пил слишком долго и принимал одну порцию за две, то ли у этого чайника нескончаемые запасы питьевой воды — непонятно. Ради интереса я снял крышечку и начал наливать себе очередную порцию, с удивлением замечая, что воды не становится меньше ни на йоту. — Удивительно, — прошептал я и, как загипнотизированный, наблюдал за бесконечной водой. Пока эта самая вода не начала капать мне на штаны. — Блять! — подорвался я и тут же замер, словив совершенно неожиданный, даже аморфный, шлепок по губам. Подняв взгляд, я увидел Лэя — весьма мягкого, но с опасной ухмылкой. — Что я говорил за маты, м-м? — ухмылка превратилась в оскал, но у меня не было на это времени — вода продолжала впитываться в мою одежду и капать на отполированные туфли. — Простите, — промямлил я, крутясь в поисках тряпки, которая оказалась перед моим лицом, опять же, с подачи начальника. — Не наделайте беспорядка в первый же день, Чунмён-шши, — очаровательно улыбнувшись, Лэй удалился, а я начал остервенело вытирать тот самый «беспорядок», чертыхаясь куда более грубыми словами, но уже не так громко. Ткань начала неприятно прилипать к телу, а из-за того, что это был чай, на светло-серых — моих любимых, кстати — штанах останутся пятна. Это жутко злило, потому что уходить из этого места мне ужасно не хотелось. К тому же, что-то мне подсказывало, что придется за новой одеждой возвращаться в ту самую комнату, а этого мне хотелось ещё меньше. — Обгадился уже, четырёхглазый? — очень не вовремя спросил Тао, взявшийся в вестибюле точно так же неожиданно, как и начальник. Я даже было порывался спросить, не мёдом ли им тут намазано, но вместо этого вытер стойку и с радостью заметил, что разлитая вода не успела добраться до телевизора. Тао, подойдя ближе, смерил меня взглядом и вздохнул: — Хань так и не выдал тебе форму. — Потрясающая наблюдательность, — точно так же не вовремя буркнул я, усиленно оттирая воду. Тао я боялся, но мой язык был куда проворнее инстинкта самосохранения. — Хочешь поострить? — Тао навис надо мной угрожающим изваянием и, несмотря на то, что нас отделяла широкая стойка, все внутри меня перевернулось верх дном. Тао был сам по себе довольно опасным на вид: смуглый, с чёрными непроглядными глазами, которые еще и имели какую-то хищную форму из-за необычного разреза. Его отросшая (и непрофессионально выжженная!) чёлка бросала дополнительную тень на синюшные мешки под глазами, из-за чего взгляд становился будто бы тяжелым, обременяющим. Одни лишь губы его с причудливой формой бантика, как у младенца, смягчали это оливково-чёрное полотно, нависшее надо мной словно во всю свою мощь. Тао был младше меня. Об этом говорили его всё ещё не по-взрослому резкие черты лица, будто бы неотполированные углы, и тощеватое телосложение, которые было, тем не менее, куда мощнее моего. — Чего онемел? Наполовину проломившийся голос словно встряхнул меня. Я поднял неуверенный взгляд на мальца, пусть и не чувствовал уже от него былой тяжелой ауры. — Обдумываю твои слова. — И как? — Думаю, Хань действительно не выдал мне форму, — моя белозубая улыбка Тао, отчего-то, совсем не понравилась. Он схватил меня за горло и прежде, чем я бы успел среагировать, поставил обратно, как если бы его кто-то окликнул типа матери, которой не нравятся набирающие оборот выходки сына. Мне показалось забавным такое сравнение и более забавным оно становилось оттого, что носильщик даже вёл себя похоже. Он метал молнии взглядом, но не прибегал к рукоприкладству, как ребёнок, чувствующий сверлящий взгляд матери. Если бы в конце он бы добавил что-то похожее на «потом с тобой поквитаюсь», то я бы расхохотался, но Тао, видимо, чуть больше десяти. Поэтому он лишь молча, но не менее предупреждающе, удалился, унося с собой всё то грузное и тяжёлое, что пришло вместе с ним. После ухода носильщика стало вдвое легче, пусть штаны от этого так и оставались мокрыми. Нужно было идти к Ханю — значит, на второй этаж. Он не запомнился мне с первого раза, но как-то я чувствовал, что там ничуть не светлее, чем на том этаже, в номере которого я проснулся. Вполне вероятно, что это был один и тот же этаж. И возвращаться, соответственно, не хотелось жутчайше. Если бы мы успели обменяться номерами, а не группами крови (правда, это был односторонний обмен), то, может, было бы легче. Но, к сожалению, воздух в его мастерской сгустился быстрее, чем я успел хотя бы вякнуть. Можно было рассмотреть вариант «взять свои яйца в кулак и просто сделать то, что нужно», но это, увы, было не так просто, как может показаться на первый взгляд. Со стороны легче беситься от бездействия, но стоит оказаться на этом самом месте, как раздражение вдруг куда-то девается, стоит понять, с чем имеешь дело. А я имел дело с очень непривлекательной штукой — со страхом, который преследовал меня 24\7, иногда превращаясь в паранойю, которая не давала нормально дышать, опасаясь всего подряд. Всего, что плохо лежит, неправильно двигается и в принципе, теоретически, очень аморфно, имеет влияние на твою жизнь. Даже если не имеет и иметь не может — побоку. Паранойя очень неудобная штука в жизни и, если бы мог, я бы отказался от такого дара судьбы, но к сожалению судьба не Санта и заказать что-то по душе не предусмотрено. Каждому свой набор подарков. И мне, с моим набором, жить — не пить божественный нектар. Впрочем, не было времени жаловаться и сетовать на жизнь, потому что штаны продолжали неприятно липнуть, а я — бездействовать. — Чунмён-шши, — окликнул меня проходящий мимо Лэй, который тоже удостоил мой весьма непрезентабельный вид красноречивым взглядом. — Если вам так удобнее, то я ничего не имею против, но служебный дресс-код имеет, поэтому, ради всего святого, возьмите уже форму у Ханя. — Там темно, — выпалил я, словно это как-то оправдывало меня, стоящего в грязных штанах и с бардаком на стойке. Лэй моему ответу удивился, даже затормозив от интереса. Он окинул меня взглядом ещё раз — это начинало раздражать. — Пойдёмте вместе тогда уж, — в характере ответил он, ничуть не улыбаясь. Пусть эта просьба и была смущающей, но я тут же ухватился за неё, как за спасительную соломинку. Несмотря на то, что моим проводником был так себе внушающий доверие начальник — это все равно было в разы лучше, чем если бы я опять наощупь, пополам с холодным потом и клокочущим сердцем, искал Ханя. Подойдя вместе с Лэем к лифту, я уже почувствовал дрожь под коленями. Дрожь не оттого, что мой начальник выглядел из рук вон красиво, а оттого, что предчувствие картины после того, как двери лифта повторно разъедутся, меня совсем не порадует. И если бы проблема состояла только в том, что мне страшно — это было бы полбеды. На самом же деле я знал, что этот стресс может вызвать очередной приступ, который появлялся чаще всего на грани какой-то сильной эмоции. Или протухшего густого воздуха, не дающего возможности вдохнуть-выдохнуть полноценно. Но воздух в коридоре был куда более чистым, чем воздух Ханевой коморки. Поэтому я лишь мог надеяться, что рвущие небеса напополам раскаты уже прекратились и единственной проблемой, преграждающей мне путь, будет кромешная тьма. — Вы выглядите обеспокоенно, — подметил Лэй, тыкая пальцем на кнопку с цифрой два. — Я еле нашёл выход из того чёртового этажа, конечно я обеспокоен. Как люди там только живут? — Люди там не живут, — с улыбкой ответил отельер и мне стало хуже, потому что улыбка была настолько хреново выполнена, что лучше бы уж не улыбался. Как в человеке может помещаться столько неискренности? — На этом этаже живёт персонал. Рабочий этаж, чтобы было понятнее. — И вы решили, что разумнее всего будет не платить за электричество именно на этом этаже? Некая раздражённость пробирала меня каждый раз, стоило мне оказаться возле Лэя и его этого сахарного тона. Тошнило, потому что я не барышня кисейная и со мной можно говорить на равных, а не так, словно это фиктивный брак и нужно как можно более фальшиво показать свою заинтересованность. Девушки на него бы повелись. Не многие, те, кто младше восемнадцати и не видели ни одного парня в своей жизни. Некоторые парни повелись бы тоже. Те, которые первый раз в голубой каше или сытые этой же кашей по горло. Настолько, что им всё равно, какой очередной комок в ней попадётся. Я не повёлся лишь по той причине, что мне было двадцать четыре и с какого-то хрена — не всё равно. Лэй был обаятельным, даже сексуальным, и дьявольски симпатичным. Но настолько резиновым, что всё это просто шло нахуй. Я не знал, отчего он стал таким, да и плевать мне было. Будь моя воля — я бы и на метр к такому типу не приблизился. Правда, меня никто никогда не спрашивал и не будет, но если вдруг. — Чунмён-шши, я вызвался вам помочь, потому что прекрасно знаю, какую жизнь вы вели и что делали до прихода в отель, а не потому, что могу позволить новоиспечённому рабочему тыкать мне туда, где, как он считает, я допустил ошибку. Если вас что-то не устраивает, вы всегда можете вернуться к профессии шлюхи, сосущей уродливые сморщенные пенисы за гроши и апартаменты. Знайте, пожалуйста, своё место. Если бы я мог — я бы тут же рассыпался в порох и никогда бы не воскресал. Каждое последующее слово, подкрепляемое ангельской улыбкой, забивало гвозди мне в лёгкие, под рёбра, в коленные чашечки и между глазами. В глотку мне вбили сразу несколько, чтобы не было возможности возразить. Но даже если бы она была — не было желания. Хотелось выйти из этого лифта, из этого отеля и из этого мира. Не хотелось видеть Лэя, видеть Тао, видеть сморщенные пенисы. Больше всего не хотелось видеть себя. Губа задрожала. Я знал, что заплачу сейчас, но продолжал смотреть в пол, не шевелясь. Лифт продолжал ехать, а я проклинал его, потому что сколько можно ехать на второй этаж?! Как только двери откроются — я выбегу во мрак, прямо в темноту, и потеряюсь там, сольюсь с чёрными стенами, сотру ноги в кровь о чёрный пол, лишь бы никогда, больше никогда не видеть Лэя, не слышать этих слов, не возвращаться. Я бы устроил черноте и непогоде за окном громкую истерику, срывающую голос — я мог бы устроить это и начальнику, но ком в горле стоял так крепко, что не вдохнуть. Я бы начал задыхаться, если бы дышал. Но я стоял неподвижно. Всё внутри замерло. И я надеялся, что так и умру, только бы не слышать, только бы не вспоминать. Всё стало отвратительным во много крат. Если до этого оно морочило мне окраины сознания, то тогда оно просто впилось под корку, закружило нестройными воспоминаниями вперемешку со словами Лэя. И всё это вбивало новые гвозди, в новые места. Мне очень хотелось перестать плакать. Но слёзы всё текли-текли-текли… — Приехали. Двери разошлись, Лэй схватил меня за руку, а я всё не мог поднять головы. Я чувствовал, что должен вырваться и сбежать в какую-то из комнат, запереться там и совладать с чувствами, однако хватка отельера стала в два раза сильнее, стоило мне дёрнуться. Я опять замер. Сильная хватка, скорее всего, не предвещала ничего хорошего. Я слышал, как Лэй разлепил губы, чтобы вновь что-то произнести и крепко зажмурился, плюя на жжение в глазах. — Чунмён-шши, давайте не будем играть в детский сад. Вам нужна одежда, мне не нужна дешёвая драма. Пойдёмте. Ненависть к этому человеку, злоба, отчаянье и обида накрыли меня с головой. Я дёргал руку раз за разом, пытаясь вырваться, но он продолжал держать, от чего пламя внутри меня только сильнее разгоралось. — Дешёвая драма?! Дешёвая драма, сукин ты сын?! Ты хоть знаешь, через что мне пришлось пройти, чтобы банально съесть кусок чёрствого хлеба?! Знаешь, сколько раз меня выворачивало после секс-марафонов с этими старыми пердунами?! Знаешь, сколько раз я пытался просто умереть, лишь бы не заглатывать их солёные из-за мочи члены?! Хочешь увидеть, что они делали со мной каждый раз, когда я отказывался что-либо сделать или делал это не так, как им было угодно?! Показать, ублюдок сахарный?! Так что не меня тебе обвинять в драме! Потому что я съел столько дерьма за свою жизнь, что твоему сраному отелю и не снилось! Я хотел разорвать лицо Лэя в клочья, расцарапать и выколоть глаза, задушить к чертям собачим, потому что никто, черт возьми, никто не смел и не посмеет меня хоть в чём-то упрекнуть, хоть в какой-то доле драмы. Я имел на неё полное право. Этот ублюдок не имел никакого понятия о том, что я испытал, так что он имеет право в самую последнюю очередь. — О, ты хочешь посоревноваться, кто из нас больше жертва? Меня разрывало от его холодной улыбки и равнодушного взгляда — этот сукин сын не воспринимал меня всерьёз! — Так вот, дорогой мой, у тебя хоть какой-то период твоей жизни было чистое бельё и возможность поплакаться матери в юбку. — Лэй чеканил каждое слово и даже несмотря на бушующие во мне чувства — я замер, стоило ему подойти и прижать меня к стене. — Ты мог спросить отца, почему небо голубое и что сегодня на ужин. Ты мог беззаботно читать книжечки на чердаке и спать под тёплым одеялом. Мог пить чистую воду и есть не просроченную пищу. У тебя была хорошая одежда и причёсанные волосы. А я, мой милый, родился уже отбросом. И, поверь, мне приходилось сосать члены за гроши не только богатеньким старичкам, которые могли хоть жильём обеспечить. Я отсасывал всем желающим, потому что никогда не имел права на слово «нет». Я не имел права ни на что, даже на имя, которое мне дал сектант, подобравший голодного обезвоженного мальчишку у мусорки, куда его посчитали достойным выбросить клиенты. Очень халявные, кстати, клиенты. Так что не разводи здесь дерьмо, не увидев чужого. А теперь пошли. Его голос был подобен движущейся почве перед извержением вулкана — я вот-вот ждал, когда же взорвётся. Он говорил тихо, иногда срываясь на низкие тона, и всё время не сводил с меня глаз, читая каждую, абсолютно каждую, мою эмоцию при последующем его слове. А их было много. Невыносимо много. Потрясение, обида, злость на некоторых моментах, изумление, шок. Всё было связано, в основном, с тем, что такого прошлого Лэя я не ожидал. Я вообще от него ничего не ожидал, но этого — меньше всего. Моя злость и ненависть улетучилась, стоило начальнику вновь взять меня за руку и продолжить путь, как ни в чём не бывало. Мы оба оказались в дерьме, так что, стоило признать, он имел право упрекать меня. Пусть какой-то отголосок обиды и колупался внутри меня, но я давно вышел из подросткового возраста, чтобы возносить свои проблемы в абсолют, не воспринимая того факта, что не все вокруг родились с золотой ложкой в зубах. Моё отношение к отельеру ничуть не изменилось — понял я. Он лишь успокоил меня, привёл в чувство, из-за этого я чувствовал благодарность. Но не более. Я не стал видеть начальника в другом свете, чувствовать что-то новое по отношению к нему. Почему-то — совсем нет, хотя в таких ситуациях у людей, вроде как, градус восприятия знатно колбасится на сто восемьдесят. — Хань, — вывел из размышлений севший голос начальника. Я взглянул на его лицо и заметил, что оно посерело. Видимо, воспоминания на нём сказались никак не лучше, чем на мне. Если бы я всё еще не обижался на какую-то долю, то почувствовал бы вину, но мне казалось, что в отношении с Лэем это чувство неуместно, потому что не приведёт ни к какому результату. Меня не оправдают, а если я захочу себя оправдать, то лучше не придавать этому чувству значения вовсе, иначе получится спектакль одного актёра, который пытается отыграться за всех. Лэй не способен на хорошие слова, на подбадривания и радость. С таким прошлым вряд ли он на что-то нормальное вообще способен. От него веяло опасностью, к нему не хотелось приближаться. Лэй был, все-таки, порождением злыдней, пусть это и очевидно. Меня даже начало немного воротить. — Соизволили дойти до места назначения, Чунмён-а? — усмехнулся Хань, появившись в дверном проёме с несколькими образцами тканей в руках. Я вздрогнул, выпрыгнув из водоворота размышлений, и дёргано кивнул — Хань был ещё одним представителем тех, с кем я бы пожелал меньше всего пересекаться. Пусть от него не веяло всякой хернёй, как от отельера, но что-то в его внешности не оставляло меня в покое. В особенности то, что я не мог разглядеть его глаз и понять цвета кожи, которая при некотором освещении переливалась синюшно-фиолетовым, хоть и еле заметным на белом, слишком нездоровом белом, фоне. Возможно, его бледность была последствием затворнической жизни, ведь даже из своей коморки за то время, пока я сидел на ресепшене, он не соизволил неожиданно появиться. Хотя не то, чтобы я там засиживался… но всё же. — Да, пожалуйста, позаботьтесь обо мне, — я легонько поклонился и проследовал за Ханем, чувствуя неведомое напряжение оттого, что Лэй пошёл следом. Чуть ускорившись, я поравнялся с Ханем, оставив начальника позади, чтобы уделять ему меньше внимания. — Какой у вас размер? — спросил Хань, отставив образцы и последовав к какому-то из стеллажей, которые растянулись по всему периметру небольшой комнатушки. — Понятия не имею, — слегка неловко, но с усмешкой, ответил я, потому что и вправду не имел ни малейшего понятия о таких вещах. Одежду мне покупали или отдавали, никогда не спрашивая моего мнения и не беря на шоппинг. Мне приносили, ставили перед фактом, а если что-то не подходило — забирали, чтобы отдать шлюхе худощавее или полнее. Хань глянул на меня лишь мельком, не выразив никакой эмоции. О реакции Лэя я старался не думать, как и о нём самом, пусть и присутствие его всё же каким-то образом чувствовалось. — Подойдите ко мне, хоть померяю вас, что ли. — Хань продолжал копошиться в одном из стеллажей, подозвав меня к себя лишь полуоборотом. — У него двадцать шестой, — внезапно произнёс Лэй и подошёл ближе. — Стой ровно, — скомандовал начальник и обхватил меня руками поперёк груди. Мне казалось, что я задохнусь только от того, что он ко мне прикоснулся. Ничего более дикого я и представить не мог. — Сто четыре. — Опустив руки на талию, он прижался сильнее. Моё лицо начало переливаться всеми горячими оттенками. Я был уверен, что если это продолжится, то и мои очки запотеют как пить дать. — Девяносто шесть. — А боковой шов мне организуешь? — усмехнулся Хань, наблюдая за тем, как я висел тряпичной куклой в продолжающих держать меня руках начальника. Если абстрагироваться, то было не так уж и противно — заключил я. — А разве так не понятно? — склонив голову набок, из-за чего я мог видеть начальника боковым зрением, спросил Лэй. — Лэй-шши, спасибо за помощь, но продолжать измерять обхват талии бесполезно — изящнее она не станет, — с толикой стервозности подал голос я, чувствуя, как атмосфера сбавила обороты напряжённости и заиграла совсем незаметными оттенками азарта. Моё возражение было несерьёзным — и Лэй понял это, приземлив свой подбородок мне на плечо. — Куда уж изящнее, Чунмён-шши, — промурлыкал он, кажется, тоже прочувствовав витающую между нами игривость. Непонятно откуда взявшуюся, к слову. Игнорировал её, правда, один лишь Хань, который настойчиво прокашлялся, стоило нам с Лэем обменяться взглядами. После его кашля я словно пришёл в себя и самолично освободился от объятий, а затем встряхнул головой. И что это было? Что за порывы самцов перед гоном у нас были только что? И самое главное — почему начал я? — Примерьте, Чунмён-шши, — подал мне форму Хань и отправил в примерочную, пока я заторможено следовал указаниям. Стоило мне задвинуть за собой шторку, всё еще пребывая между смешанными чувствами, как Хань подал голос: — Больше так при мне не делай. — Начал ведь не я, — голосом невинного щенка отозвался начальник, а мне хотелось заехать ему между бровей как никогда сильно. Пусть он и был прав. — Давай не будем, — с ядом ответил Хань и подошёл к примерочной. — Помочь с чем-нибудь? — Это лосины или доброе утро? — шокировано уточнил я, просунув мужчине прямо под лицо это нечто со стрелкой посередине. Отдалённо (очень) это напоминало классические чёрные штаны длинной семь восьмых, сверху они даже были чуть шире, как и положено. Но стоило мне попытаться в них влезть, как всё, что у меня выпирало или могло выпирать теоретически — подробно очерчивалось каждой складочкой этого нечто. — Сейчас дам на размер больше. — Отобрав штаны, Хань ушёл копаться в своём бедламе, пока я снимал оставшуюся одежду. Благо, верх был уже более приближённым к униформе, пусть и немного непривычным. Я привык к галстуку и чётким формам, а здесь же, вместо галстука, была чёрная ленточка, которую предполагалось завязывать бантиком поверх рубашки; рубашка больше напоминала блузку своим стойким чопорным воротничком, более характерным для женщин с этими всякими рюшами на горловине — это немного напрягало, но я напяливал на себя много чего куда более постыдного, так что какие-то там рюши на одной лишь части рубашки были для меня вариантом одним из лучших. Один лишь безрукавный жилет из всей этой модной эпопеи выглядел вменяемо и более-менее классически: обычный чёрный с небольшим карманчиком для салфетки и тремя пуговичками. Всё. Вскоре, стоило мне нарядиться и, посмотрев в зеркало, отметить, что всё лежит на мне довольно-таки гармонично, даже красиво, подошёл Хань и всучил в руки штаны. Подозрительно на них взглянув, поскольку выглядели они ничуть не больше, я всё же начал одеваться — не в белье же посетителей буду принимать. Не такой уж я и гостеприимный. Этот размер выглядел на фоне прошлого очень даже вменяемо, пусть и подчёркивать ненужные детали не шибко подкачанного тела продолжал. Не то, чтобы я был полон комплексов, но для такой одежды я был всё еще суховат. Вроде и жировая прослойка регенерировалась, кожа к позвоночнику не прилипала, но не было даже каких-то мизерных форм, типа подкачанных ног, жилистых рук или даже неплохой упругой задницы. Я был дохлым, как церковная мышь, пусть и выглядел ухоженно, без единого прыщика, с профессиональным осветлением и дорогой оправой на очках. Те злыдни, которые прошибли меня раз и навсегда, останутся в виде худощавости и бледности с серым оттенком на всю оставшуюся жизнь. Но даже так, одежда на мне сидела идеально. Хорошо гармонировала с платиновыми волосами, не бледнила за счёт жакета и ленточки, да и в принципе придала мне даже какой-то жизни. Видимо, Ханя здесь не из-за нехватки кадров держат. — Ну как? — спросил Хань, всё еще стоя за ширмой и даже не делая никаких поползновений, чтобы узреть меня. — Удобно, — коротко отозвался я и вышел, не забыв обуться в те же лаковые туфли. — Вам подходит, Чунмён-шши, — улыбнулся Лэй, опёршись о стену спиной и засунув руки в карманы точно таких же, как у меня, брюк, только в тонкую белую полоску. — Спасибо, — сухо поблагодарил я, всё ещё чувствуя неприятный осадок от случившегося. Лэй вообще был одним из последних в очереди, с кем мне хотелось бы пофлиртовать (ниже него находился, разве что, Тао), и сам факт того, что мы оказались с ним в подобной ситуации абсолютно выбил меня из колеи. Ещё больше меня шокировало то, что я был инициатором и в тот момент чувствовал что-то бурлящее, которое требовало флирта и кокетства. Отвратительно, честно признаться. — Вам очень идёт. Не испортьте, — коротко прокомментировал Хань и вернулся к образцам тканей, которые он прикладывал к образцам тканей побольше. Поняв, что это тонкий намёк на «свалите, спасибо», я заскочил в примерочную, чтобы забрать грязные вещи, как голос Лэя остановил меня. — Оставьте Ханю и возвращайтесь на своё место. Выглянув из-за ширмы, я посмотрел на Ханя, который лишь кивнул в подтверждении слов начальника. Пожав плечами, я ушёл, оставив Лэя всё там же. Свет по-прежнему не горел, но освещения из коморки Ханя, пока что, вполне хватало. Я принялся вновь искать тот непонятный сгусток, безошибочно предполагая, что именно он — мой верный путь назад. Найдя эту чертовщину даже без паники и петляний, я заскочил внутрь, предусмотрительно выставив перед собой руки, чтобы опять не врезаться лбом в не особо мягкий металл. Стоило моим ладоням коснуться раздвижных холодных дверей, как всё внутри меня сразу расцвело — возвращалось то незримое ощущение покоя, которое пропитало вестибюль насквозь. Выйдя из лифта, я тут же заметил стоящего у стойки человека, ожидающего, видимо, именно меня. Поспешив, я зашёл за стойку и поприветствовал гостя, который ответил мне широкой улыбкой и кивком. — Я хотел бы снять номер… на месяц, пожалуй, — произнёс гость мелодичным голосом, стоило мне поинтересоваться о цели его визита. — Хорошо. Какой предпочитаете? Обычный, люксовый, с двуспальной кроватью? По правде говоря, я совсем не изучил базу данных, не узнал, что принято говорить, что предлагать, как правильно отвечать на вопросы, а оттого и чувствовал себя не совсем уверенно, предлагая клиенту, пусть и банальные, но весьма обширные условия. — Самый обычный, с односпальной кроватью, желательно на первом этаже. Поближе к буфету. — Хорошо, — улыбнувшись, ответил я, совсем не чувствуя почвы под ногами из-за неуверенности. Ну вот и как я должен действовать дальше? Господи, ну почему мой маленький мозг не додумался до того, чтобы расспросить начальника о моей работе конкретнее? Почему вместо инструкций я получил грёбанный флирт? И что делать дальше? Выдать ключ — не знаю, к какой комнате. Взять оплату — после того, как выдать ключ или до? Зарегистрировать — нет компьютера. «И где здесь вообще блядский буфет?» — Так где мне ввести свои данные? «Откуда я, блять, знаю, где тебе ввести свои сраные данные, если я даже не знаю, нужна ли тебе чёрная ручка или синяя?!» — Здравствуйте, могу я чем-нибудь помочь? — спросил из ниоткуда (в который раз) взявшийся Лэй. Что ж, несмотря на наши отношения, схожие с натянутой струной, я готов был расплыться в благодарную лужицу и заплакать от счастья. Вместо этого я решил, что разумнее всего будет отойти и внимать. — Да, мне нужен номер, — совсем в другом тоне ответил посетитель. При разговоре со мной он будто бы сиял, но стоило Лэю появиться, как весь свет разом потух. Я полагал, что это из-за моей некомпетентности, поскольку, едва встретившись со мной взглядом, клиент отворачивался и смотрел вообще в сторону коридоров. Что ж, это задевало, но обижаться на такое отношение было бы глупо — все же, я сам поспособствовал такой ситуации. — Обычный, люксовый, с какой кроватью? — бесстрастно спросил Лэй, зайдя за стойку и что-то листая в лежащей около телевизора тетради. Что ж, я реально дебил, если не заметил ярко-красную тетрадь с надписью «отель» у себя под носом. — Обычный, — продолжал коротко отвечать клиент, скупясь на остальные подробности об идеальном номере, которые слушал я. Видимо, он действительно разозлился. — Есть номер на третьем этаже, подойдёт? Хоть начальник и улыбался до тошноты лучезарно — клиент смотрел на него так, будто сейчас же его разорвёт. В свою очередь, Лэй ни капли не реагировал на явно недовольного таким предложением клиента. И все бы ничего, но отчего-то я почувствовал не просто напряжённость, а затянувшуюся тишину между давними врагами. Вероятно, если бы меня здесь не было, они бы что-то высказали друг другу, но всё, чего я дождался от этой немой сцены — это скупой кивок клиента, который опять отвернулся. — Вот и отлично, — пропел начальник, затем предоставил клиенту какой-то бланк, который тот с явной неохотой заполнил, прочёл анкету по окончанию заполнения, дождался оплаты и выдал ключ. Выждав, пока посетитель уйдёт, Лэй повернулся ко мне с явным снисхождением на лице. — Что? — невольно отозвался я, чувствуя напряжения от ещё одной немой сцены. Начальник напрягал сам по себе, а молчаливый начальник, смотрящий прямо в глаза, — это прям апогей, если честно. — Вы хорошо продержались, — как-то уж совсем безразлично сказал Лэй, а затем ушёл. Ладно, мне было даже всё равно. Не всё равно мне было касательно того, что я почувствовал. Вражда между Лэем и посетителем была странной, но ещё более странным был факт, что я это именно почувствовал. Причём почувствовал достаточно красочно, словно знаю о них достаточно, чтобы утверждать, что вражда между ними — реальна. Вот это действительно было странно и на это мне не было всё равно. Как и, черт возьми, не было всё равно, что я всё ещё не знал, что мне делать, если нагрянет очередной клиент. Но Лэя уже след простыл, а гоняться за ним по отелю не было никакого желания. Вновь упав в мягкое кресло, я налил себе воды из чайника, решив больше не экспериментировать с его наполненностью. Ну не заканчивается вода в чайнике и не заканчивается — мне же лучше. Пусть это и было жутко странно.

***

— И снова здравствуйте. Передо мною вырос недавний клиент, причём именно тогда, когда я решил снять очки и дать глазам отдохнуть, прикрыв их. От внезапности я совсем забыл, что отложил очки, а потому, открыв глаза, жутко испугался, увидев перед собой нечеткие очертания. Я уже было подумал, что первая зарплата уйдёт на обследование и новые очки, пока клиент не протянул мне что-то прямо под нос. Нащупав в его ладони своё сокровенное, я расплылся в улыбке. Всё-таки грела мысль, что зарплату я смогу потратить на то, что угодно мне. — Спасибо. — Мы так толком и не познакомились. Я — Чондэ. Что ж, парень был обворожителен. Красивая располагающая улыбка, вздёрнутые уголки губ, совсем обычные, но привлекательные карие глаза и уложенные назад каштановые волосы. Я бы даже назвал его обычным, если бы что-то не отталкивало меня. Что-то в этом Чондэ было такое, что мне совершенно не нравилось. Я чувствовал некий страх перед ним. И больше, снова же, пугал не сам факт страха, а того, что чувство это появилось из ниоткуда, но настолько убедительно засело в моём мозгу, что отрицать или чем-то оправдываться банально не получалось. — Чунмён, — спустя несколько секунд паузы ответил я. Мне совсем не хотелось ему отвечать. У меня не было желания с ним говорить вообще. Я даже не знал, с чем это сравнить. У меня в жизни много людей, о которых я бы в принципе предпочёл забыть, но Чондэ был не настолько неприятен. Он просто был тем человеком, от которого мне отец сказал бы держаться подальше. — Приятно познакомиться. У него была лучезарная улыбка и озорные глаза. Аккуратные пальцы и дешёвая бижутерия на них. Его кадык опасно выпирал из-под тонкого слоя бледной кожицы с розоватым оттенком. Серая рубашка была расстёгнута на верхние две пуговицы, а парочка каштановых шелковистых прядей падала на гладкое лицо. Таких, как Чондэ, я мог бы встретить в Пусане или в каком-нибудь недорогом сеульском кафе, куда обычно сходятся перекусить студенты. Он бы сидел в круглых очках без диоптрий и совершенно точно не зацепил бы меня. Его губы могли быть все в пенке от капучино, но я бы этого не заметил, потому что он не выделялся из толпы. Перед моими глазами стоял один из тысячи корейских студентов крупных городов. Они зачастую уставшие, но улыбчивые. У них худенькие и проворные пальцы, одной рукой они запросто могут напечатать несколько страниц. Глаза у таких студентов покрыты дымкой недосыпа, но проясняются во время сплетен, походов в кинотеатры или клубы неподалёку от общежития. Эти создания совсем неопасны. Они лишь хотят хорошенько выспаться и прожить хотя бы три дня без мысли, что им что-нибудь нужно сделать. Чондэ подходил абсолютно под каждую характеристику. Кроме одной — он был опасен. Его глаза сверкали совсем по-другому. Они не были покрыты дымкой, а светились так ясно, будто вместо крови у этого парня течёт адреналин. Я боялся этого взгляда. Я боялся доброжелательной усмешки. Я боялся Чондэ. И впервые подумал о том, что мне нужна сильная ладонь Лэя, потому что без неё я буквально утону в обществе этого демона. Где ты, Лэй? — Взаимно.