Вечное лето

Сейретейское лето полоскалось по ветру желтой шелковой шалью. В день проводов погибших Шиба Кайена и Акона прошел короткий дождь, как будто небо оплакало уходящих — а потом снова засияло солнце, высушивая слезы и даря надежду. В сладостном воздухе позднего июля, полном звона пчел и цикад, пробилась нотка полынной горечи — где-то еще далеко-далеко, пританцовывая, шла осень. Введенная в клан по всем правилам Рукия пропадала на полигоне и в библиотеке, а Ренджи и Бьякуя между тем любили друг друга. Лето льнуло к их ногам белыми лентами проселков, солнечные лучи вылизывали им спины, глубокое озеро, куда они беспечно влетали с высокого берега, остужало горячие головы. Бьякуе казалось, что он и не жил до этого лета. Где были руки, бедра и плечи Ренджи, его голос, его насмешливые глаза? Где были разговоры обо всем на свете, грубые шутки, азартные тренировки на грани вульгарной драки — с противником, равным во всем? А ночи и дни, пронизанные гудящей страстью, точно небесным огнем — где были они всю эту бесцветную, тоскливую жизнь? -…Возьми меня, — выдыхает Бьякуя, едва шевеля губами. Ренджи слышит, слышит, конечно, рыжий дьявол — но медлит, дразнит пальцами вход, и нежность там, где уже до одури хочется жесткого и безоглядного, сводит с ума. — Ренджи… — Да? Ты чего-нибудь хочешь, даймё? Ох, эта его проклятая улыбка! От нее все нутро кипит, как кузнечный тигль, и хочется стелиться под него, ловить бедрами узкую талию, тереться, без стыда предлагая себя… Бьякуя всегда на грани, и каждый раз все труднее не уступать желаниям тела, а Ренджи между тем и не думает щадить его гордости, раскрывает пальцами, растягивая под себя, и жадно ловит ртом хнычущий стон. — Так чего ты хочешь, господин? Попроси — сделаю, — мурлычет Ренджи на ухо. Покорность в словах — и бесы в глазах, строптивых, неукрощенных. Бьякуя хватает его за туго заплетенную косу, резко дергает на себя: — Возьми меня. Трахни меня, Абараи, выеби меня, слышишь? -Будешь моей девочкой сегодня, Бьякуя? И не выдерживает сам, не в силах больше играть в эти будоражаще-грязные словесные игры, вздергивает его ноги себе на плечи и врывается- жесткий, горячий, от масла скользкий — в самое нутро, до упора, и двигаться начинает сразу, не давая привыкнуть, практически насилуя инстинктивно отторгающее его тело. И остается только восторженно орать и биться под ним пойманной рыбой, отчего-то сжимая зубами кончик упавшей на лицо огненно-рыжей косы… Бьякуя кончает, вскидываясь на лопатки, когда Ренджи вдруг прихватывает выступающую косточку на лодыжке, и пока любовник толчками выплескивается в его кулак, беспорядочно трогает губами пальцы на его длинной и узкой стопе. Что-то звериное есть в его манере вылизывать Бьякую после секса, смешивая на языке свое и чужое семя — и потом, забывшись, целовать в беспомощно раскрытые в жадном дыхании губы. Да Кучики стошнило бы при одной мысли о подобном, — если бы не он, не с ним… А сейчас — разогретый солнцем камень под наспех брошенной на него одеждой, и плеск воды где-то внизу, и хищный силуэт сокола в безоблачном небе, с нежным свистом высматривающего добычу. Запах травы и сосновой хвои. Умиротворение и покой. А на плече у лежащего рядом Ренджи пригрелась маленькая оранжевая бабочка. Известие об официальной помолвке Бьякуи не было неожиданным. Наследник окончит Академию — и тогда для них с Хисаной проведут свадебную церемонию, а Гинрей сможет наконец удалиться от дел. С самого начала к тому и шло — но все, что Бьякуя смог произнести, было короткое: «Уже?» — А тебе, Ренджи, — мягко проговорил старый даймё, глядя на Абараи понимающе и сочувственно — предлагается два пути. Либо ты после Академии поступаешь на службу в Готей 13, либо занимаешь место начальника стражи при новом главе клана. Буду честен с тобой — я бы хотел, чтобы ты выбрал второе. Бьякуе и в будущем не помешает поддержка преданного человека. Однако с твоим потенциалом на военной службе ты мог бы сделать блестящую карьеру — этого я от тебя тоже не утаю. Ты волен выбирать, Абарай-кун, но с выбором не торопись. Потом нельзя уже будет ничего изменить. Уже отходя в этот вечер ко сну, старый князь вдруг вспомнил, как они стояли рядом в рассеянном свете красного бумажного абажура, касаясь друг друга плечами. Он обязан был предоставить выбор Абараи — ведь только то и ценно, что отдано добровольно. И он, безусловно, знал, что выберет — уже выбрал — Ренджи. …касаясь друг друга плечами, двое — как один человек. Гинрей вздрогнул, точно от холода и сложил пальцы в отвращающем зло жесте. Праздничное фурисодэ внесли в комнату за три дня до помолвки, и теперь оно, расшитое белоснежными журавлями по черному шелку, как будто довлело над Рукией. Распяленный крестом на специальной вешалке-подставке, кусок ткани, казалось, плыл над комнатой, сам как огромная птица. Она не разрешала себе думать о Кайене, но это было все равно что не думать о пресловутой белой обезьяне. Поэтому воображение то и дело рисовало ей одну и ту же картину — он в темном и сдержанном одеянии с родовыми гербами-монами стоит посреди парадного зала, а она плывет к нему в своих журавлях. Но не пройти никогда эти несколько шагов, не упасть сломленной веточкой в любимые руки… А вот теперь помолвку готовят для Бьякуи, которого она почти привыкла звать «нии-сама», старший брат. Для Бьякуи, которому это совсем не нужно и для фарфоровой красавицы Хисаны, чья жизнь станет всего лишь очередной данью традициям и клановым интересам. Никто тут и не думает о любви. А Ренджи… Ренджи с потерянными глазами, который так мужественно старается вести себя как обычно, что больно на него смотреть? «Ох и невесело начинается твоя новая жизнь, Кучики Рукия» — подумала девушка и равнодушно погладила ладонью холодный шелк своего первого в жизни праздничного наряда. Абараи напился — не в первый раз, приходилось и дома еще перебирать в компании братьев и их друзей, и с Бьякуей, но все то было бесшабашное озорство и веселье, а сейчас — тоска. Хотя вот с чего бы ему тосковать? Знал ведь, что так будет, был же готов улыбаться, вежливо поднимая тост за будущее Великого клана, за эту красивую чужую девочку и многочисленное ее и Бьякуи потомство. Был готов вечность провести в тени колосса под названием «клан Кучики», стоять на страже днем, согревать постель ночью, отдаваться и брать, каждый раз как в последний. Ибо кто он такой — любовник, тайная страсть даймё, его необъяснимая причуда. Вот кем и чем он будет для всех… Служба в Готей была бы заманчива, — но как ЕГО оставить среди этих лживых якобы друзей, фальшивых улыбок, темных коридоров, за которыми — смерть? Ренджи мог не думать об этом раньше, но после объявления о помолвке и разговора со стариком Гинреем далекая прежде перспектива вдруг встала перед ним во всей своей жуткой правде. Кто есть у Бьякуи, кроме него? Да и отдал бы он кому-либо свое право быть рядом? Ведь нет, нет. Значит, он останется. Уйдет в тень. Встанет на пожизненную стражу — любовник, постыдная тайна, живая игрушка, пусть думают, что хотят. Он знает правду. И Бьякуя ее тоже знает. Идти стало совсем невмоготу. Шелестели кроны старых высоких вишен — поднимался ветер. Ренджи сел на землю, опираясь спиной на стену. Полупустой кувшинчик выпал из рук- в темноте не стал искать, менос с ним. Ветер принесет дождь, — как шумят эти деревья! А он только немного отдохнет — и пойдет дальше, негоже, если его тут найдут слуги. В шепоте листвы почему-то слышались голоса — странно, допиваться до галлюцинаций ему еще не приходилось, однако все когда-то случается в первый раз… — … вот этот токкури, на горлышке красная лента. Все запомнила? — Да, господин. «Красная лента. Красная» — повторил мысленно Ренджи, сам не зная зачем. Ливень надвинулся и обрушился, алкоголь туманил сознание. — И еще… Позаботься о том, чтобы саке подала именно Рукия. Ее ранг ниже всех в семье, и она не посмеет отказаться. «Глупость какая. При чем тут Рукия?» Додумать Ренджи уже не успел. Он спал. Зазвенели монеты. — Половину сейчас, половину — когда все будет кончено. Проболтаешься — пожалеешь. Оги вышел под дождь, кутаясь в черный плащ. Ему было все равно, кто пострадает и что случится со всеми этими людьми, — главное, хозяйка будет довольна и сердце ее наконец успокоится. Цокот лошадиных копыт по утоптанной земле утонул в шуме разошедшегося дождя. … Бьякуе предсказуемо не спалось в эту ночь. После посещения комнаты Ренджи последние остатки сна покинули его — комната была пуста и футон свернут. Ренджи не ночевал у себя — в первый раз не ждал, теплый и голый, под одеялом, не приподнялся нетерпеливо навстречу. Бьякуя с досады рывком захлопнул сёдзи и вышел под дождь. На Ренджи, мертвецки пьяного, он наткнулся случайно у задней двери, когда, изрядно промокнув, возвращался в дом. Абараи сидел, прислонившись спиной к стене и спал, дышал глубоко и ровно приоткрытым ртом. Кувшинчик-токкури валялся рядом, соперничая с хозяином в мощности распространяемых алкогольных паров. «Эх ты, чучело», — беззлобно подумал Кучики, поднимая гуляку и закидывая его руку себе на плечо. — Красная лента, — на мгновение очнувшись уже в комнате, отчетливо проговорил Ренджи и снова погрузился в сон. Лицо его обмякло и разгладилось, стало совсем юным — и в сердце у Бьякуи птенцом трепыхнулась щемящая нежность. — Спи, пьянь, — прошептал он, неожиданно ласковым жестом пригладив рыжие волосы. — Спи. Завтра у нас обоих трудный день.