Fabled

            Я проснулся, ощущая под собой холод стекла. Борясь с приступами тошноты, я попытался встать и сразу же рухнул обратно, сильно ударившись локтем. От него ледяной плесенью медленно поползло онемение, захватывая область до левой груди. — Не надо торопиться. Это бессмысленно. — безэмоционально сказал кто-то позади меня.- Координатная прямая времени здесь искажается, потому само время становится неизвестной переменной. Упрощая, здесь время длится независимо от остальных параметров.       Позади меня стоял небритый парень и снисходительно смотрел вниз. Глаз цеплял оранжевый комбинезон, плотно облегающий худое тело. Несмотря на рост и телосложение, ему можно было дать как восемнадцать, так и тридцать два. — Что? Седина старит. — он приподнял подернутую серым бровь. — Да, я могу читать твои мысли. Это не так сложно, если знать принципы работы. Человеческий разум работает по достаточно примитивным принципам, взяв за основу базовые потребности человека и комбинируя их. Но не суть. Я — это я.       Слушая его чуть надрывный, голос, я вновь попытался встать. Впервые за много дней, боль все никак не хотела проходить и пульсировала в онемевшей руке.       Я потер ее и посмотрел вокруг. Бесконечное поле из черное стекла простиралось вокруг, уходя куда-то за горизонт неба без солнца. Свет вокруг был грязным, как будто из него вытащили все яркие краски. Дымка окружала это место, завершая картину безжизненного «Ничто».       — Где мы? Я умер. — скорее утвердительно сказал я.       — Нет, на данный момент ты все еще жив. И более того, к тебе есть дело. — он махнул рукой и меня потащило куда-то на огромной скорости. Внутри все сжалось. Вспомнились американские горки, на которые однажды удалось попасть во время очередного приступа щедрости у Гейба, которые наступали сразу после крупного выигрыша на ставках. Разумеется, событие это было столь же редкое, как и мои прогулки с девушками. Ощущение так себе.       — У него к тебе есть есть дело.       Огромный механизм. Описать сложно, а передать ощущения невозможно. Гигантское металлическое колесо, но сравнение это было далеко от истины. Неторопливо вращаясь, оно закручивал вокруг себя километры тончайших нитей, зелеными молниями сверкающих в серости этого места. Беззвучно, оно перекручивало между собой их, превращая тончайшее в тонкое.       Странный проводник обошел одно из сплетений кругом, внимательно вглядываясь него. Его тонкие пальцы парили над сверкающей нитью, подрагивая в некоторых моментах.       Поняв, что я с открытым ртом наблюдаю, он объяснил:       — Узел. Твое восприятие его субъективно, а работа абстрактна. Обобщая имеющиеся данные, его структура представляет их себя обрывки ткани физической, энергетической и информационной реальности. Однако моих данных не достаточно для осознания его природы. — парень быстрым росчерком провел в воздухе идеально ровную линию. Она быстро поблекла, исчезнув, не оставив ни намека на свое существование. Нити, которые окружали его, сразу же вернулись в общий полок. — Здесь невозможны изменения. Все приходит к нулевой существования. К несуществованию. Кроме… — он выдержал паузу.       — Кроме Узла, меня и тебя. И если считать нас постоянными этого уравнения, то ты являешься переменной.       Я открыл рот, желая что-то сказать, но вовремя понял что не понял абсолютно ничего.       Парень щелкнул пальцами. На его лице появилось задумчивое выражение. Такое же выражение я обычно видел у матери, когда та в очередной раз пыталась придумать куда отправить меня в начале следующего учебного года. Гейб по обыкновению предлагал военную академию, и я клянусь что сам он не протянул бы там и пятнадцати минут. Десять из которых водитель выталкивал его жирную тушу из автобуса.       Мой новый знакомый подошел и начал внимательно рассматривать мои ладони.       — Твоя непосредственная роль во всем этом, как впрочем и моя. — пояснил он. — Совершенно непонятна. Поскольку мое нахождение ограничено этим местом, а значит и количество вариантов развития событий сокращено, то самым непонятным элементом являешься ты. Хм, странно.       — Да, все это действительно немного странно.- я попытался высвободить ладони, но они были будто зажаты в пасти бульдога. — Совсем немного.       От саркастичных речей меня отвлек слабый зеленоватый свет, исходящий от рук. Боль скачками пробежала от локтя то кончиков пальцев белкой, ухватив острыми, как лезвия, зубками кончики пальцев.       — Черт! — выругался я и вновь попытался вырваться.       На это раз мне удалось высвободить руку, и я тут же с силой ударил в лицо сидящего передо мной парня, откинув его на несколько метров. Посмотрев его сторону, я внезапно почувствовал дрожь в коленях. Ладони пульсировали угасающим светом. В ушах билась кровь, в точности повторяя его пульсацию. Я подскочил к парню и ударил его в грудь. Уха коснулся легкий хруст треснувших ребер. Мне было все равно, что происходит, но чувство того, что все это какая-то бредовая чертовщина, не давало покоя. Сначала бей — потом спрашивай. Вот только кажется, его спрашивать совершенно бесполезно. Если спрошу — все равно ничего не пойму.       Я быстрым шагом начал удаляться от места стычки. Если это все нереально, то я сошел с ума и скоро это все закончится. Если нет — нужно закончить самостоятельно.       В голове беспорядочно носились варианты дальнейших действий. Впервые за долгое время я остро почувствовал нехватку Нила. Без его нудной тяги к систематизации, моя буйная голова отказывалась порождать хоть какой-то план. Грудь начала нагреваться, как обычно делала это в моменты ярости. Однако глаза не спешили становиться красными.       Тут до меня дошло, что за все это время я ни разу не почувствовал себя раздраженным. Как будто то, что выводило меня из себя осталось где-то в другом месте, оставив это тело в покое.       У меня возникло чувство, что все происходящее нереально. Не прекращающаяся боль в левой руке, отсутствие вспышек гнева — все это, кажется, было особенностью лишь моего сознания. А значит всего лишь нужно проснуться. Но как?       Я несколько раз сильно ущипнул себя за руку, и тут мое внимание привлек зеленый свет, исходящий от ладоней. Точнее, исходил он от линий, изрезавших мягкую кожу. Я провел рукой в воздухе, ухватившись взглядом за едва заметные ниточки света, которые тут же исчезали, стоило ладони немного удалиться от них. В голове всплыл резкий прочерк того парня, после которого все вернулось в прежнее состояние. Если сработало у него — то идей у меня все равно не было.       Встав поудобнее, я размял показывающее левое плечо и решительно разрубил ребром ладони воздух, оставив в нем сверкающую линию ярко-зеленого цвета. По руке пробежал уже знакомый разряд боли, пулей разбившись о теменную кость. Сквозь закрытые веки стало видно, что мир вокруг окрасился всполохами переливающейся зеленым кровью и осколками черепа.       Я открыл глаза. На смену серому миру пришло оранжевое пятно от уличного фонаря, стоящего прямо возле окна школьной библиотеки. Я встал с пола и протер лоб. На руке остался холодный, липкий пот.       Под шкафом оказалась запылившаяся банка рутбира, которая по какой-то невероятной случайности не была замечена мной до этого самого дня. Казалось бы, она лежала совсем рядом — протяни руку и не придется идти за новой партией. Однако пальцы упорно отказываются натыкаться на нее, хватая все что угодно кроме. Пока не окажешься на грязном, пахнущем пылью и плесенью ковре, и глаз не заприметит поблескивающий бок с нарисованной бульдожьей мордой.       Присев на подоконник, я выглянул наружу. Время было далеко за четыре, неумолимо подбираясь к отбою. За окном тут и там пробегали уставшие ученики, небольшими озябшими группками возвращающихся с прогулок по окрестностям. Пробежали улыбающиеся и крайне самодовольные парни, крайне неубедительно прячущие в раздутых и невероятно тяжелых на вид куртках пиво — кажется, у старших сегодня намечается неплохая вечеринка. Стоит взять у них немного еды. Уверен, против они уж точно не будут.       От расположенного неподалеку небольшого озерца парами возвращались парочки, холодными осенними вечерами любящие пройти пару-тройку кругов вокруг, рассуждая неизвестно о чем — наверное, о любви и какой-нибудь поэтической чуши. Среди них я смог разглядеть и Бобофит, которая, поникнув, медленно шла чуть поодаль от остальных.       На секунду мне даже стало приятно от того, что никто не хотел идти рядом с ней — в конце концов, некоторым людям лучше всего в одиночестве. А уж назвать Бобофит человеком не повернулся бы язык даже у Бигфута и Нэсси вместе взятых. Но приглядевшись, я понял что это не люди ее обступали. Несмотря на обычную для нее язвительную бойкость, сейчас она сторонилась вообще всех. В ее руке крутился небольшой розовый мобильник, выглядящим совершенно неуместно на фоне взгляда, беспорядочно глядящего куда-то в пустоту. Мне показалось, что она вот-вот расплачется. Кажется, теперь я чувствую себя сволочью.       Раздосадованный внезапным приливом эмпатии, я рухнул на жалобно скрипнувший диванчик и начал через силу вливать себя теплую газировку, пить которую расхотелось абсолютно. Уж не знаю, кто может пить подобное, но подобных людей встречать не было желания. В конце-концов, мама просила меня не называть людей психами. Пытаясь переключиться с раздражающего чувства стыда, я всмотрелся в руку так пристально, будто пытался найти там обосновавшееся поселение микробов — прямо между линиями ладони. Та начала слабо, но крайне явственно пульсировать зеленоватым свечением, напоминающая угасающую палочку химического света. Даже если мне все это привиделось… любители теплого рутбира все еще кажутся мне ненормальными. Рассматривая единственный источник света в помещении, не считая расположенных за окнами фонарей, я задумался. Звуки в комнате, уставленной книгами и закрытой мебелью, прятались между тяжелых томов и оставляли лишь тихий звон, медленно нарастающий в ушах. Забавно, как меняется ощущение мира, стоит остаться ночью в пустой библиотеке. Хотя есть подозрение, содержимое комнаты совершенно ничего не изменит.       Мысли в голове начали понемногу складываться во что-то осязаемое. Я вспомнил события последнего времени. В голове промелькнули воспоминания из детства, про которые мама никогда не разрешала говорить с другими. «Знаешь, о чем я тут подумал?» — едва слышно, вторя окружающей меня мягкой тишине спросил Нил. И мне стало интересно.       «Интересным кажется то, как легко человек принимает изменения, происходящие в его жизни. Я говорю не о каких-то мелких, вроде смены одного любимого блюда на другое или новых, совершенно не натирающих ногу кроссовках. Эти изменения имеют совсем незначительный характер. Я имею в виду нечто глобальное и меняющее мировосприятие. Переезд, смена школы, целая вереница новых друзей и знакомых — пусть и знакомство это шапочное. Еще вчера ты с ужасом трясся, ожидая неизбежное, а завтра будешь бояться возвращения статуса кво, потерянного ранее. Я не считаю будущее чем-то страшным. Скорее, дней грядущих не существует в принципе.»       «Не особо понимаю половины слов.»       «Знаю. Объясню, если ты не против. Мне кажется, заглядывать в будущее бесполезно. Сегодня жив, завтра везут на вскрытие. Так что планировать нечто такое, жить будущим — черт, звучит как бред.»       Я задумчиво вгляделся в неподвижно застывшие блики от фонаря. Звучало интересно, но…       «Мне наплевать. Сегодня, завтра — ты о чем вообще? Нам стоит заняться всем тем, что происходит. Ну знаешь, полным бредом. Галлюцинациями. Тобой.»       «А стоит?» — в его сухом голосе на секунду промелькнула насмешка.       «Других идей у меня нет. Действую по ситуации.» — будто решив не вмешиваться, Нил замолк.       Мы долго смотрели на молочно-белую стену библиотеки, на которой слабо поблескивали отражающие уличный фонарь фотографии в рамках. За пыльными стеклами наверняка был кто-то крайне важный для этого места. Но теперь вместо них были лишь белые квадратики холодного уличного освещения.       Было паршиво. На душе, на сердце — не знаю. Что-то внутри будто собрали в один липкий, многоцветный комок и небрежно размазали по ребрам. Я понятия не имел, что происходит. Ничего так и не получило ответов, даже самых бредовых. И, черт его дери, я понятия не имел как их искать. Было ясно одно: ураган, в который меня вот-вот затянет, только начинался.       И раз уж подхватил восточный ветер — убедись, что в руках у тебя не зонт с рукоятью в виде головы попугая. Иной раз веревка окажется куда полезнее.