Pacific ocean.

Слезы исчезли. Их просто не было, и она не знала почему. Возможно, найди она в себе силы просто поплакать, ей бы удалось прийти в себя. Сейчас она чувствовала себя абсолютно потерявшейся. Ей было невероятно пусто. И она уже очень давно делала вид, что ничего важного не случилось. Жизнь ударила ее по самому больному месту, но она не смогла найти в себе силы признать, что этот удар выбил ее из привычного состояния. Когда умерла Мария, Клара тоже была потеряна, но ей не казалось, что небо стало серым, что ушли все краски, что она одна переживает эту утрату. В этот раз ее словно со всей силы ударили в грудь, и она больше не могла сделать вздох, и с того рокового сентябрьского дня ощущение, что она задыхается, ее не покидало. В этот раз боль была невыносимой. Она хотела спрятаться. Поэтому пряталась внутри себя и притворялась, что в порядке: каждый день ездила верхом, читала, устраивала банкеты, играла на инструменте, посещала оперы и ездила в Эдинбург на балет. Вежливо общалась со знакомыми, поддерживала беседы и даже шутила, улыбалась и посмеивалась. Не чувствуя радости. Никакой. И каждую ночь, ложившись в пустую и холодную – ледяную - кровать, надеялась, что следующим утром проснется и наконец примет то, что случилось. Но разве можно такое принять? Она знала, головой она прекрасно знала – ее сын умер, прожив всего несколько часов. Оставив ей воспоминания, душные, тяжелые не по ее силам, о своем запахе, и ощущения его теплоты, хранящиеся на ее руках. И головой она также знала, что должна его оплакать, должна смириться. Но каждое утро на протяжении долгих месяцев начиналось с одного и того же. Она вставала с кровати, звала камеристку, надевала платье и садилась перед зеркалом, в ожидании, когда прислуга приведет ее волосы в порядок. Спускалась к завтраку – в столовой она теперь находилась одна – делала вид, что ест, затем шла в библиотеку (чтение не спасало), просиживала там до обеда, спускалась в столовую, делала вид, что обедала, садилась за инструмент, старалась сосредоточиться на нотах (безрезультатно), через несколько часов шла на ужин, делала вид, что поужинала, и возвращалась в комнату. В холодную. Пустую. Одинокую комнату. И так долгие, бесконечные дни. За это время ей удалось лишь достичь презрения со стороны герцога. Мужчина, некогда уважавший ее чувства, заботившийся о ней, теперь лишь презирал ее, потому что она не вела себя как женщина, потерявшая своего ребенка. Видимо, для поведения в таких ситуациях есть свой этикетный протокол, о котором Клара, к сожалению, ничего не знала. Но герцог Смит скорее всего знал, и потому не понимал ее. Хотя Клара и не думала, что он хотел бы это сделать. В конце концов, он тоже потерял сына. В конце концов, его сердце тоже никак не оправится от этой раны. Она помнит, как он так и не осмелился взять его на руки, после того как отдал ей его, словно испугался, что если возьмет его еще раз, то запомнит его вес на своих ладонях. Он не коснулся его черных, закрученных на кончиках, волос, чтобы не ощущать пальцами, какие они были мягкие, не вдохнул его запах – теплого молока, чтобы легкие не хотели вдыхать его снова и снова. Он заставил помнить об этом только ее. И она возненавидела его за это. Возненавидела и за то, что он не хотел с ней разговаривать, за то, что он стал ненавидеть ее. И потому, что герцог больше не смотрел на нее, потому что он всем своим видом показал ей, что не желает находится с ней в одной комнате, она оставила свои попытки говорить с ним и стала проводить много времени в одиночной борьбе со своей самой горькой потерей. Дни проходили один за другим. С размахом отгремела Рождественская ярмарка Уильямса Уильямса Пэрла. Клара лично подавала еду нуждающимся, собирала грязные тарелки, и на ее фартук даже был опрокинут стакан горячего чая в пылу драки двух бедняков за ломоть хлеба, но их быстро растащили по разные стороны, и она смогла продолжить свою работу. Пару дней после Рождества Клара провела у леди Пэрл. Та надеялась, что Клара поплачет и придет в себя, говорила ей, что видит ее состояние, чувствует какая она потерянная. Но Клара вежливо отвечала, что с ней все в порядке, она давно примирилась с тем, что случилось. Говорила это таким тоном, что видела по лицу обеспокоенной женщины, как ей становилось не по себе от ее спокойствия. Но Кларе тоже было не по себе. За все прошедшие с сентября месяцы пропасть между Кларой и Смитом стала такой огромной, что они не то, что не разговаривали, даже умудрялись не видеться друг с другом по нескольку дней, при этом живя под одной крышей. Лишь однажды им вновь довелось оказаться в одной спальне. В середине января, когда снег еще лежал на земле, а яркое солнце переливалось морозом на замерших ветках деревьев, герцог Браун, с которым чета Смитов, проводила много времени находясь в Лондоне, пригласил Джона и Клару в Глазго, так как приезжал на парочку месяцев, чтобы сменить климат в лечебной профилактике. Узнав о том, что им предстоит совместная поездка в другой город, Клара поняла, что Смит принял это приглашение только по той причине, что просто не мог отказать старому другу, который был рядом в тот ужасный период. На многие вечера, проходившие в Эдинбурге с момента их возвращения, Смит отклонял приглашения, лишь бы не проводить время в обществе, в котором его жену считали лишенной рассудка (ну или чтобы не просто не находиться с ней рядом), а после ярмарки вообще стали говорить, что у Клары нет никаких шансов поправиться, мол, лично раздавала хлеб попрошайкам, место которым лишь в работных домах, совсем тронулась головой после потери ребенка. Клара знала, что об этом говорили. Анна Пэрл с большим удовольствием рассказывала ей об этом при их последней встрече, якобы, чтобы помочь Кларе прийти в свое прежнее состояние. Клара не знала о каком состоянии идет речь, так как совсем забыла, какой была до всех этих событий. По всей видимости Анна знала. Поэтому, исходя из различных слухов и просто из сложившихся после случившегося отношений между Джоном и Кларой, последняя видела, как предстоящая поездка и перспектива совместного проживания с женой в одной комнате на протяжении нескольких недель ему совсем не прельщала, и как мучило его то, что ему пришлось согласиться на визит в шотландское имение лондонского парламентера. Она поняла о его муках из того, что о предстоящей поездке герцог известил ее через служанку. То есть за прошедшие после ее дня рождения месяцы, это было единственное, что он ей сообщил, и то не сам. Она, наверное, и забыла бы, какой у него голос, если бы изредка не слышала, как супруг разговаривает с прислугой или посетителями по рабочим вопросам. И даже после долгих, она бы сказала бесконечных, дней он не удосужился сам сказать ей о предстоящем визите. За прошедшие полгода они с ним так отдалились, что присутствие одного рядом с другим казалось чем-то непривычным, в то время как отсутствие уже принималось за норму. Клара не знала, что происходит в жизни Смита, он не знал, что происходит в ее жизни. И если ей его не хватало, и если ей хотелось, чтобы он понял, что у нее внутри, то ему было все равно, рядом она или нет. Во всяком случае он показывал это всем своим видом, когда просто проходил мимо нее, даже не глядя. Не замечая, как она смотрит на него с надеждой, что он все поймет и ей не придется рассказывать. Потому что она не может этого сказать. Не может сказать, что ее ребенок умер, и теперь она сама умирает из-за этого каждый день, потому что никак не может его забыть. Отставив все мысли в сторону, Клара стала собираться в путь. Она предполагала, что они сядут в один экипаж, но как только вещи были погружены, а Клара вышла из поместья в полной готовности, лакей сказал, что герцог уже оседлал лошадь и отправился в дорогу. Клара подумала, как глупо было избегать ее с его стороны, им ведь все равно придется столкнуться спустя несколько часов в одной спальной комнате, она сомневается, что леди Браун выделит им раздельные покои. Однако, сев в карету и не чувствуя на себе молчаливого гнета со стороны герцога, Клара выдохнула от облегчения. Пусть ее и волновали предстоящие недели, однако ехать в полной тишине, без всякого чувства вины перед мужем, успокаивало. В дороге, она уснула, и проснулась лишь спустя несколько часов ближе к вечеру, когда карета остановилась напротив большого, серокаменного имения. Дорожки к центральному входу были расчищены от снега, все сливалось в белый цвет, и только ели, стоящие у ограды, зеленели из-под снежных шапок. Ее встретила леди Кэтрин в изумрудном платье в теплой, расписанной восточными узорами шали, и сам герцог Даррелл Браун в сюртуке с меховыми воротником, одетый с иголочки, статный, довольно-таки похорошевший за несколько месяцев их последней встречи. - Добрый вечер, миссис Клара, - она улыбнулась, взяла ее руки в свои – они у нее оказались теплыми из-за муфты, в которой она их держала, - и поцеловала в обе щеки, приветствуя молодую девушку. - Добро пожаловать, - вторил женщине герцог Браун и по-джентельменски поцеловал Кларе руку. – Мы рады Вас видеть, - он мягко улыбнулся, отчего морщинки в уголках его рта стали глубже. - Это взаимно, спасибо - выдавила из себя ласковую улыбку Освальд. Она старалась выглядеть искренней несмотря ни на что, потому что постоянно говорила себе о том, что в ее утрате никто из низ не виноват, и все, кто ее окружали не сделали ничего, чтобы заслужить от нее лицемерие, раздражение, или ненависть. Все те люди, которых она встречала за это время, они все хотели ей помочь. И их постоянные вопросы о ее самочувствии, недоверчивые взгляды и усталые вздохи были лишь оттого, что видели ее нутро, и не слушали ее. И как ей было странно, что ее видели все, но не ее герцог. - Надеюсь, вы хорошо доехали, - продолжила вежливую беседу женщина, взяв ее аккуратно под локоть и заводя в дом, через центральный вход. - Я, наверное, слегка утомилась за последние дни, даже не заметила, как уснула в дороге, поэтому не особо ощутила дорогу, - продолжая улыбаться отвечала Клара. Внутри поместья было тепло, в центральном холле, в котором наверх вела широкая лестница с изумрудным ковром, весело горел большой камин и подсвечники. В доме пахло остролистом, словно он остался здесь с Нового года, было тепло, и Клара даже ощутила комфорт. - Утомились? – Глаза герцогини Браун игриво блеснули в намеке. – Неужели вы снова…. – и она сразу же осеклась, заметив упреждающий взгляд супруга. Клара сначала недоуменно посмотрела на женщину, что из-за стыда так сильно прикусила губу, что та покраснела, и опустила взгляд себе под ноги, наконец, осознавая, что Кэтрин имела ввиду. Внутри Освальд пламя, что никак не могло потухнуть все эти месяцы, вдруг разгорелось с новой силой. Ей стало казаться, что сейчас оно выжжет ее в одно мгновение – так внутри все горело, но Клара упрямо продолжала идти, делая вид, что не обратила внимания на слова Кэтрин. - Клара, я прошу прощения, сама не знаю, что вдруг случилось… - мямлила женщина извинения, чувствуя огромную неловкость. - Не стоит, - Клара постаралась улыбнуться, при этом пытаясь убедить себя, что никто из здесь присутствующих не желает бередить ее рану. Она знает этих людей, они не будут специально терзать ее. - Герцог Смит, он приехал пару часов назад и сейчас осматривает окрестности. Если вы поспешите переодеться, то, возможно успеете до сумерек прогуляться в нашем замечательном парке. Я очень надеялся на приватную беседу, мне есть, что с вами обсудить, - сказал герцог Браун, когда они втроем остановились перед дверью в комнату. Их с герцогом комнату. Сердце у Клары пропустило удар, когда она подумала о том, что здесь им предстоит провести в компании друг друга, наверное, самые долгие дни и ночи. - Хорошо, я спущусь, как только буду готова, - кивнула Клара и, незаметно для хозяев набрав в грудь побольше воздуха, зашла в комнату, с облегчением выдыхая, когда дверь за ее спиной закрылась. Кажется, ей нужно будет выпить, чтобы пережить эти недели. Спустя сорок минут, переодевшись в платье цвета лаванды, накинув на плечи темную накидку с воротником, надев капор и захватив кремовые перчатки, Клара спустилась в гостиную. - Герцог Браун, - позвала она мужчину, что стоял у окна, оглядывая округу, и дожидался ее, намереваясь выйти с ней на прогулку. - Предлагаю нам выйти, подышать свежим воздухом, заодно покажу Вам здесь все, - сказал он, мягко улыбнувшись. В ответ Клара лишь кивнула, а затем они вышли через задние двери и спустились по лестнице к замерзшему фонтану. На улице был мягкий мороз, снега не шел, и холодное солнце прохладно блестело на невысоких сугробах. Клара вспомнила, как герцог учил ее кататься на коньках и не смогла сдержать горькую улыбку. Смогут ли они вернуться в то время? – Давайте пройдем через аллею, - вырвал ее из мыслей голос Даррелла Брауна, - так мы выйдем к конюшне, и вы посмотрите на лошадей, - мужчина показал рукой на аллею со стройными, подстриженными кедровыми елями, и они неспеша двинулись вперед. – Как вы? – Вежливо спросил мужчина. - В порядке, - повела Клара плечами, поджав губы в тонкую ниточку. Какой же скучный вопрос, какой же скучный ответ. - А вы? - Нет, Клара, Вы не поняли, я спросил не ради приличия, - мужчина взглянул на нее сверху вниз, продолжая путь. Клара не доставала ему до плеча, она была маленькой ростом и казалась ему не готовой говорить откровенно. Интересно, она хоть с кем-то была откровенна в своей утрате? – Мне правда интересно, как у Вас дела, - Браун заметил, как Клара зарделась, она же почувствовала, как ком собрался у нее в горле. - В последнее время, сэр, мне так часто задают этот вопрос, что я уже устала на него отвечать, - Клара посмотрела вверх на герцога, понимая, что он не доволен ее ответом. – И почему-то всегда ответ, что у меня все хорошо, никого не устраивает, - она хихикнула, пытаясь увести разговор в более несерьезное русло. - Потому что вы не выглядите так, будто в порядке, - возразил ее собеседник, грустно ей улыбнувшись. - Правда? Спросите герцога Смита, Ваша Светлость, он скажет прямо противоположное, - Клара засмеялась, пытаясь скрыть как горько ей было от этого. Возможно она взболтнула сейчас что-то лишнее, все ведь знают, что в каждой шутке лишь доля шутки, но Освальд решила на этом не зацикливаться. - Джон все еще не оправился. Сами знаете, его чувство вины не отпускает его с того самого дня, - мягко сказал мужчина, все с той же грустной улыбкой. - Да, Джон любит заниматься самоедством, - подтвердила она, даже не задумываясь над своим ответом. Но сердце ее защемило, оттого что она не совсем не знает такие подробности эмоционального состояния своего супруга, оттого что он уже не ее близкий человек, оттого что он оставил ее, оттого что она узнает о нем из уст его друга. - Постоянно винить себя за то, что не смог быть рядом, не смог оказать помощь, что все время был далеко…. Боюсь, когда-нибудь эти мысли сведут его с ума, - Браун ненадолго замолчал, Клара не нашлась что ему ответить, поэтому они в тишине продолжили путь. - Сейчас налево, - сказал герцог, когда они прошли аллею и подошли к развилке. – Но я все же хотел бы узнать о вашем состоянии, - снова начал мужчина, когда они свернули в сторону конюшни, что виднелась недалеко от аллеи. - Не буду врать, герцог, это был тяжелый период, но я стараюсь о нем не вспоминать, - Клара проглотила ком и отметила, что искать слова было невероятно сложно. Она сторонилась всех этих людей, что лезли к ней в душу. Возможно, позволь она себе им довериться между ней и Смитом не было бы сейчас этого расстояния, возможно она уже давно бы смирилась со случившимся. Но это были лишь ее предположения. В конце концов, Клара не знала, отреагировал бы герцог на утрату их ребенка иначе, если бы она смогла ее принять. – Можно мне прокатиться на лошади? – Перевела она тему, отводя взгляд от герцога Брауна, чтобы он ничего не заметил. Мужчина же отметил, что Клара никого к себе не подпускает. - Конечно, сейчас подберем вам подходящую, - улыбнулся герцог Браун и, проявив уважение к матери, потерявшей ребенка, больше к данной теме не возвращался. На протяжении их недолгой прогулки по конюшне, герцог рассказал немного про само поместье и про лошадей, а затем, подобрав подходящего коня, он оставил ее наедине со своими мыслями. Когда он ушел, Клара почувствовала большое облегчение, и с удовольствием провела полчаса в седле, объезжая большой манеж за конюшней, а затем вернулась той же дорогой в поместье, где в столовой прислуга уже накрывала стол к ужину. Она оглядывала деревья и тропинки, отмечала следы на снегу, пыталась понять принадлежат ли какие-то из них герцогу и не находился ли он все это время где-то рядом. Эта мысль заставила сердце Клары пропустить удар, и она поежилась. Освальд старалась отвлечь себя как только могла, лишь бы не возвращаться мыслями к Смиту и его ранам и ранам, которые нанес он ей. В первые за долгое время они пересеклись на ужине. Однако герцог на нее даже не взглянул. Он сидел рядом с ней по правую руку, он поддерживал беседу с четой Браунов, с аппетитом ел красную рыбу и даже умудрялся подшучивать над леди Кэтрин. Но ни разу на Клару не взглянул. От этого ей хотелось убежать и спрятаться. Словно таким поведением, герцог обвинял ее во всем случившемся. И это было очень тяжелое обвинение, которое у нее не было сил вынести. Но Клара понимала, что просто молчать и уйти из-за стола ей не удастся, поэтому вежливо кивала, поддакивала и незначительными фразами участвовала в диалоге, ей даже удалось пошутить, но это тоже не заставило супруга посмотреть на нее. Она злилась на себя за то, что так по-детски хотела заполучить его внимание, что чувствовала осадок от того, что мужчина на нее не смотрит, не видит ее, принимает за пустое место. Она злилась на то, что ей было не все равно на его отношение к ней, на то, что ее для него уже не существует. Кажется, на это обратила внимание леди Кэтрин, потому что как только мужчины встали из-за стола, перейдя в игральную комнату с бокалом виски, она спросила: - У вас с герцогом Смитом все хорошо? – И в голосе ее звучало волнение, словно она все поняла. - Да, все хорошо, - лишь ответила Клара, мягко улыбнувшись. Не станет же она рассказывать этой женщине, как он просто ее не замечает, про то, как упрекает своим молчанием за то, что она не стала скорбеть как следует, как не желает знать ее, что она рядом, что она все еще его супруга, как не может избавиться от нее, потому что не может позволить, чтобы об их семье поползли непонятные слухи о том, что они не справились с потерей, кто-то кому-то изменил, разъехались по разным поместьям и прочий бред, на который так словоохотен светский народ. Не станет же она делиться своими переживаниями и тревогами с кем-то еще. В ту ночь, он в покоях так и не появился. Клара, ожидавшая его, не стала задумываться, где он и с кем. В своем вечернем платье она так и заснула, облокотившись на спинку кровати, а утром проснулась от неприятных ощущений в шее, которая затекла от неудобного положения. После завтрака была запланирована прогулка по окрестностям и зимняя рыбалка. Надев с помощью камеристки коричневое платье с кожаным воротом, собрав волосы в низкий пучок, Клара надела бардовую накидку, расшитую золотыми нитями, и присоединилась к хозяевам и супругу, что потихоньку собирались в центральном холле. На территории земельных угодий Даррелла Брауна располагались небольшие домики, в которых жили семьи крестьян-овцеводов. За ними находилась небольшая узкая речка. Именно там, спрыгнув с лошадей, джентльмены и решили порыбачить в проруби. Здесь прислуга уже расположила деревянные лавочки, развела небольшой костер, чтобы вскипятить воду для согревающего чая и приготовила необходимое рыболовное снаряжение. Погода была чудесная, солнце ярко освещало открывшееся пространство двух берегов, кое-где на речушке также сидели рыбаки, терпеливо ожидая улов. И тишина. Такая тишина, что дыхание сводило. Извинившись, Клара оставила друзей за беседой о зимних развлечениях и о какой-то ярмарке на Темзе, и в одиночестве стала прогуливаться вдоль берега, отдалившись настолько, что уже не слышала голосов герцогов и леди Браун, как вдруг среди скрипящего под ногами снега, услышала детский плач. Знакомый. Горький. Она огляделась в надежде, что ей показалось. Плач продолжился. Она, тяжело дыша, продолжила осматриваться и чуть в отдалении на противоположном берегу увидела молодую женщину, которая стирала белье в холодной воде, а в одной из ее плетенных корзин у неё лежал ещё маленький, грудной ребёнок. Наверное, ему было месяцев шесть. Наверное, от зимней прохлады и щиплющего мороза его пухлые щечки и носик были румяными, возможно ему было неудобно лежать в этой корзине, или он просто захотел кушать, но он плакал и звал маму. Наверное, именно таким был бы ее малыш в этом возрасте. Возможно ее ребенок тоже бы ее звал. Она так загляделась на этого малыша и заслушалась его детским хриплым плачем, что совсем не обратила внимания на то, как подошла слишком близко к замерзшей воде. Здесь у края лед был совсем не толстый и под ее весом он проломился отчего ноги и подол платья оказались в холодной воде. Но ей было все равно. Плач ребёнка все ещё звенел у неё в ушах, когда она, схватившись за сердце, которое словно остановилось, быстро стала возвращаться обратно. Она прошла мимо герцогов и леди Браун, что сидела, завернувшись в меховую накидку, на специально установленной лавочке, не обратила внимания на их улов в медных ведрах, и прямиком направилась к одной из лошадей. В глазах словно помутнело и она никого не слышала и не видела. Взобравшись на лошадь, она поскакала прочь от всей этой своры, которые каким-то образом могли ловить рыбу, обсуждать цены на зерно, последние французские модные новинки, и не понимать, что ничего из этого не имеет значения, когда ребенок навсегда перестает плакать. Она все ехала и ехала, по пути где-то обронила капор. И сколько она скакала и сколько сил у нее это заняло, Клара не знала. В следующий момент она лишь ощутила, как холодная вода проникает ей в нос, рот и уши, а лошадь, освободившись от своей непутевой наездницы пытается выбраться из ледяной воды, оставив позади свою временную хозяйку. Она тонула. Многочисленные слои ее платья под весом воды стали неподъемными, и сначала барахтавшаяся в воде Клара, стала опускаться под воду все ниже и ниже. И пока она шла на дно, думала лишь о том, что видимо под толстым слоем снега не заметила озеро, лед которого не выдержал веса лошади. Она тонула, и единственное что ей хотелось сделать – облегченно вздохнуть, потому что еще мгновение и этот кошмар закончится, она больше не будет это чувствовать. Она забудет все, что было и больше ни о чем не будет переживать, и сердце ее тоже больше болеть не будет. И только она хотела сделать этот вздох, позволить холодной воде наполнить свои легкие, как кто-то вытянул ее за шкирку, словно котенка, на лед. - Клара! Моя Клара! – Герцог Смит, с безумными от страха серыми глазами, смотрел на нее так пронзительно, словно не было тех долгих месяцев его отсутствия, словно он не оставлял ее. – Ты в порядке? Клара, ответь, ты в порядке? – Он переживал. Она смотрела на него, ощущала его горячие, саднящие и трясущиеся руки на своих мокрых щеках. Вглядывалась внимательно в его морщинистое, беспокойное лицо. В его желваки, сведенные от напряжения. Густые брови, что свелись к переносице, отчего на ней возникла глубокая складка. Губы, крепко сжатые в тоненькую нитку от напряжения. Она хотела было ему ответить, но вместо слов с губ сорвался смех. Заливистый, громкий. И когда, а самое главное почему этот смех перешел в обрывистые грудные стоны, всхлипывания и текущие по щекам горячие слезы она не знала. Герцог Смит смотрел на свою супругу и не понимал, что с ней происходит. Почему у нее внезапно началась истерика он тоже не мог понять. Он еще ни разу не видел, чтобы Клара плакала. Все удары судьбы она принимала молча, склонив голову, думала, что так и нужно, что другого выбора нет. А здесь, ни с того ни с сего, она вдруг разрыдалась, глядя ему в глаза, так бесстыдно, так просто, так откровенно. Она хваталась за него как за спасательный жилет, и руки ее постоянно спадали, словно она никак не могла ухватиться и продолжала тонуть, прижималась крепко-крепко своей щекой к его плечу, плакала. Плакала. Плакала. И все тянулась к нему, будто бы ждала, что он ее обнимет, а он застыл и не знал, что делать с ней плачущей. Сколько она плакала, вся замерзшая и мокрая, он не знал. Смотреть как содрогаются ее плечи, как она сворачивается в комочек и пытается спрятаться в его груди, чувствовать, как дрожат ее руки, пока она цепляется за его шею, это было просто невыносимо, ему хотелось, чтобы она перестала. Но чем дольше это длилось, тем сильнее он чувствовал страшную вину за то, что хотел, чтобы она показала ему, что ей не все равно на то, что с ними случилось и стало – эти рыдания, вернее эта истерика, не стоили того. Возвращались они вдвоем на его лошади. Как только Клара немного успокоилась, пришла в себя и отстранилась от него, он отдал ей свой сюртук, а затем помог взобраться на лошадь и посадил впереди себя, позволив ей прижаться своим телом в мокром платье к его груди, – сухой и теплой. Она больше не плакала, но ничего ему не говорила. Он тоже не говорил. Ощущать своей грудью ее спину было очень непривычно – раньше они никогда так верхом не ездили, и он слишком давно ее не касался. Настолько давно, что забыл какая она маленькая и мягкая и при этом хрупкая. Забыл, каким полноценным себя ощущал, когда она была в такой неприличной близости. И злился. С каждой минутой, что они ехали до поместья, злился. Так как не знал, что с ней происходит. Она же чувствовала себя опустошенно. Огромная пустота, которая ее поглотила после неожиданной истерики, заполнила внутри нее каждую трещину. И потому она не позволяла себе признать, что по отношению к герцогу, который грел ее своим теплом всю дорогу, она чувствует желание касаться, касаться. К поместью Брауна они приехали в абсолютно неподобающем виде и поздно вечером, когда солнце давно уже село и время клонилось к ужину. У нее не было сил оправдываться перед хозяевами, поэтому она просто прошла мимо, сразу в комнату, в то время как герцог стал приносить извинения и объяснять, что Клара случайно провалилась под лед. Освальд облегченно выдохнула, возвращаясь в свое одиночество за дверью спальни, однако оно быстро нарушилось, потому что все эти объяснения не заняли у Смита много времени. Поэтому герцог и ворвался в комнату практически сразу за ней и направился в ее сторону таким быстрым размашистым шагом, что даже не дал ей времени опешить. На его лице от напряжения ходили желваки и было видно, что он с большим трудом сдерживает свой гнев. Злился, оттого что ничего не понимал, она знала. - Что произошло? – Он остановился в нескольких сантиметрах от Клары – буквально навис над ней - схватил ее грубо за плечо и оказался в угрожающей близости. Голос его сочился гневом. Его трясло. Но не от злости, нет. Клара посмотрела на мужа снизу вверх и осторожно высвободила руку. У нее не было сил с ним разговаривать и объяснять себя. Ей казалось они с этим просто опоздали. Она отошла к трюмо и взглянула в своё отражение. Длинные каштановые волосы все еще сырые и раскиданы на плечах и спине, спутаны, лицо бледное, лишь румяные щеки, да синие глаза, блестят. Глаза, в которых огромная усталость, словно она весь мир на себе держала. Отвечать ему она не собиралась. - Я спрашиваю Вас, что произошло, Клара, - снова процедил он свой вопрос, последовав за ней к зеркалу и вновь наклонившись, едва ли не коснувшись ее носа своим. Внутри все трепетало от этой близости, это ее раздражало. Она осторожно, так чтобы случайно не задеть его, встала из-за столика и, отправившись за ширму, стала расстегивать своё мокрое платье дрожащими руками, чтобы переодеться ко сну. Ее немного знобило и хотелось принять горячую ванну. - Вы не можете просто меня игнорировать, - он ворвался к ней за ширму и, не обращая внимания на ее попытки справиться с крючками на спинке платья, грубо развернул к себе. Она подметила, что он тяжело дышал. Тоже. - Я забыла, что только у вас есть на это право, - ответила она, взглянув ему в глаза, и вышла, так и не закончив расстегивать платье. Она снова подошла к трюмо и стала снимать серёжки из ушей, раскладывая их в ящике столика. Он последовал за ней. - Что произошло? – Повторил он свой вопрос, от которого ей уже становилось плохо. - Почему Вас это волнует? С чего вдруг? В Эдинбурге вы ничем из этого не интересовались, - равнодушно отозвалась она, даже не взглянув на его отражение в зеркале. - Отвечайте, - герцог тяжело дышал и вновь навис над ней, загоняя ее в тупик между трюмо и собой. - Я не хочу разговаривать, - ответила она, вырвавшись, и снова ушла за ширму, по пути расправляясь с оставшимися застежками на платье. Она уже спустила платье к ногам и принялась развязывать корсет, как вдруг герцог вновь ворвался за ширму и схватил ее руки, сведенные за спиной, тем самым останавливая. Сердце у Клары билось в груди как птичка в клетке. Наступила недолгая тишина. В первые за долгое время он снова вдыхал ее аромат, держал в руках ее руки. Руки у нее ледяные – он не удивлен, учитывая, где она была, сама она трепещет – от того ли, что замерзла? - Почему Вы внезапно ушли? Что произошло? - Прохрипел он ей на ухо, касаясь подбородком ее позвонка на шее. В горле возник комок, сейчас бы ни о чем не думать, не позволить ей думать о чем-то тоже и просто забыться в объятиях друг друга. У Клары внутри все рухнуло в пятки, низ живота потянуло в изнеможении. На мгновение она, как и герцог, потерялась в ощущениях, которые казались давно забытыми. Она чувствовала, как напряжен Джон, как тяжело и глухо он дышит, и каждой клеточкой ощущала, что ее тело тоже ныло в тоске по мужу. Ей хотелось все забыть, отдаться моменту и более не переживать ни о чем, довериться ему, допустить его к себе снова, и получить удовольствие, но обида за то, что он бросил ее, не позволила ей этого сделать, напомнив, к чему вся эта близость их привела. И конечно же, как она могла разрешить себе почувствовать хоть каплю удовольствия, когда тупая боль все еще саднила ее сердце. - Не смейте меня трогать, - она попыталась вырваться, но герцог, державший ее руки за спиной, позволил ей всего лишь слабо дёрнуться и вновь прижал ее к себе, обжигая горячим дыханием обнаженное плечо, с которого спало нижнее платье. - Ты никуда не уйдёшь, пока не ответишь на мои вопросы, - прохрипел он, тяжело дыша и еле себя контролируя. - Кажется, вам не хочется слушать мои ответы, - бесстыдно ответила она и воспользовавшись замешательством герцога, вырвалась из его рук. Она повернулась к нему и взглянула на супруга. Грудь его вздымалась, часто-часто, словно он пробежал много километров, щеки были красными, он опустил глаза, не смея взглянуть на нее (ему было стыдно). - Выйдете, - приказным тоном. - Я подготовлюсь ко сну. И он вышел из-за ширмы, оставив ее одну, а через пару мгновений она услышала, как он в порыве злости ударил по столу, разозлившись на себя, что не смог сдержаться, или же на нее за то, что не дала ему ответ. И переодевшись в ночную сорочку, Клара легла в кровать, не обращая внимания на Джона, что сидел на софе у камина. Она не могла уснуть в плоть до того момента пока матрац с другой стороны не прогнулся под весом герцога.