Pacific ocean.

Она провела рукой по прохладной, до блеска отполированной деревянной столешнице, кончиками пальцев ощущая здесь его присутствие. Она обвела взглядом синих глаз просторную комнату, которая в солнечные дни всегда была полна света, льющегося из этих больших окон по обеим сторонам: прямо за рабочим местом и с правой стороны от двери. Тихо сглотнула колючий ком в горле, а затем, сделав несколько шагов в сторону, чтобы обойти письменный стол, перевернула большие искусно вырезанные песочные часы, которые стояли на другом его конце, создавая тем самым крохотную видимость того, что время все-таки идет, а не застыло на месте после тех ужасных слов произнесенных герцогом Коллинзом в гостиной их поместья. Она с минуту смотрела, как время медленно перетекает вниз, неспешно уходит прочь, при этом умудряясь оставить все на своих местах – абсолютно не тронутым, - а затем осторожно, едва ли не на цыпочках, обошла рабочий стол, зашла за удобный резной стул обитый зеленой тканью, и - немного помешкав, конечно же, - положила руки на его спинку, словно он вновь сидит за своими бесконечными документами, читает бесчисленное множество новых договоров и отчетов, словно сейчас она вновь касается его напряженных плеч. Но в огромной комнате было холодно. Огромная комната была безжизненной и пустой. И Клара едва ли не сходила с ума, потому что за месяц его отсутствия запах знакомого одеколона уже практически выветрился. Она сделала глубокий вдох и поморщилась, когда, выдвигая из-за стола стул, по комнате разнесся неприятный звук. Она внимательно смотрела на его зеленную обивку, вспоминая как он ладно вписывался в эту атмосферу чопорности и минимализма. «Угловатости и шершавости», - пронеслось в голове. А затем, словно пытаясь почувствовать его присутствие здесь, стать им, раствориться в его неосязаемом силуэте, села на стул и придвинулась ближе к столешнице. Чернильница. С правой стороны. Хрустальная и дорогая. Закупоренная. Еще полная чернил, которых он даже не успел истратить. Чистая. Пролитых капель нет. Так по-шотландски, что Клара не смогла сдержать мягкую ухмылку, напросившуюся изогнуть ее губы. Перьевая ручка. С золотым наконечником. Темно-зеленая. Ей показалось, что он вообще ею не пользовался. Канцелярский предмет для письма выглядел совершенно как новый, словно неиспользованный, и Клара бы так и продолжила думать, если бы не прикоснулась к этому холодному куску металла и не почувствовала, как последний все еще хранит тепло его рук. Печать. Золотая, с металлической ручкой. Небольшая, с вырезанным витиеватым гербом герцогского дома, свершено не заляпанная сургучом, который также находился на левом конце стола, в небольшой серебряной емкости для его плавления. Все чистое, отполированное до блеска, все такое его, что руки стыдились касаться этих предметов, словно боялись, что каждое лишнее движение спугнет их владельца, а Кларе совершенно этого не хотелось, она хотела ощущать его хоть где-нибудь. Грудь кололо, и дышать было практически невозможно. Клара сделала глубокий тяжелый вздох, потому как внутри все начало нервно трясти от тревожности, накрывшей очередной безумной волной ее сердце. Пусть он вернется. Она обнимет его, прижмется к его груди, глубоко вдохнет его аромат, на одно мгновение, но он вновь станет ее, она лишь почувствует его тепло и больше ей ничего не нужно, она больше ничего не попросит. И она отпустит его, если он так захочет, она даже не станет возражать, только пусть вернется. Пусть появится на пороге как в самый первый раз: застывший, промокший от дождя, хмурый и холодный. Пусть просто посмотрит на нее, проведет взглядом, съязвит что-нибудь грубое и неприличное. Пусть смутит ее так сильно, что она захочет убежать. Пусть грубит - она не обидится. Лишь бы только вернулся. Из мыслей ее вывел малыш, который начал очень сильно толкаться внутри. Она опустила левую руку на живот и недовольно поморщилась, потому что ощущения были не из приятных. Эмма Коллинз, которая последние две недели каждый день навещала ее, пытаясь поддержать, говорила, что нервное состояние матери может навредить ребенку. Поэтому такие сильные толчки юная герцогиня переживала с тревогой, но, увы, ничего не могла с собой поделать. А в следующий момент Клара неожиданно осознала как сильно давило на нее это поместье, и что она не могла оставаться в нем одна. Стараясь дышать ровно и спокойно, миссис Джон Смит еще раз оглядела письменный стол, придвинула к себе чистый лист пергамента, откупорила чернильницу и, взяв в руки ручку, стала писать письмо. Она писала отцу. Каким-то образом, человек, которого она всю свою сознательную жизнь старалась избегать, был первым, о ком она подумала, осознавая свое одиночество и бессилие. Ей захотелось, чтобы он был рядом. Чтобы в этот момент он был действительно с ней, и она надеялась, что уже через пару недель, он приедет. И действительно, не прошло и двух недель, как отец уже находился в Лондоне и даже появился на пороге ее дома. Роберт Освальд остановился в арочном проеме, ведущем в гостиную, в которой в оглушающей тишине сидела его младшая дочь. Казалось, что эта безмолвие поглотило ее – маленькую, хрупкую и неказистую, в этом темно-сером платье с длинными рукавами. Она сложила руки на животе, греясь у камина, потому что погода была пасмурной и ветреной. Освальд подумал, что когда он видел Клару в последний раз, ее положение было не так заметно из-под пышных юбок дорогих платьев. В то время как сейчас уже совсем скоро он сможет взять на руки своего первого внука, пусть и не от той дочери, от которой хотелось, но и это тоже не плохо, думалось ему. Прочитав ее письмо, он был шокирован. Девушка писала, что о герцоге пришли страшные вести, что все вокруг говорят, что он погиб при кораблекрушении, и что она не верит в это, и что она не хочет проходить это в одиночестве, поэтому ей необходимо присутствие отца, его плечо, его поддержка. И Роберт Освальд не задумываясь собрался в путь, желая увидеть ситуацию своими глазами, потому что он не мог поверить, что его дочь, еще даже не находясь в браке и года, стала вдовой едва ли не на сносях. Он тогда действительно испугался, что если Клара будет слишком сильно переживать, то и с ребенком может что-то случиться. Поэтому пока он ехал в Лондон, мужчина собирался с мыслями о том, что нужно все-таки в этой ситуации закрыть глаза на все прошлые разногласия и проявить участие. Он ведь все-таки джентльмен, а Клара хрупкая обессиленная девушка. И вот она сидела сейчас, уставившись на пылающее в камине пламя, и его не замечала, уйдя далеко в свои мысли. - Клара, - позвал он дочь, в глазах которой отражался отблеск каминного огня. Услышав его голос, она сразу же перевела взгляд на вход, и ее напряженные плечи вдруг опустились, нарочито подчеркивая ее бессилие. - Как твое состояние? - Мужчина прошел внутрь комнаты и остановился у второго кресла. Присмотревшись к ней, он отметил, что цвет лица у его дочери был нездоровый, - бледный, а в темно-синих глазах отражались яркий испуг и волнение. Он едва ли мог узнать свою дочь, потому что то, что он видел сейчас, совсем не было похоже на молодую и взбалмошную, капризную и непослушную девушку, которой она была всего лишь год назад. - Не поверите, но я рада, что Вы приехали, - сказала Клара, и напряженное выражение лица сменилось на едва заметную улыбку, которая коснулась ее остро очерченных губ. - Не могу не сказать, что рад видеть тебя в здравии, - кивнул он ей в ответ. - Тебе к лицу твое положение, - ответил Роберт, оглядывая ее аккуратный живот, что довольно-таки хорошо был заметен под темно-серой юбкой платья. Наступила недолгая тишина. Освальд заметил, что если не разговаривать с Кларой даже минуту, то ее сразу же уносит в водоворот собственных мыслей и более она никого не слышит. Дыхание у нее было таким тяжелым, что в стоящей внутри гостиной тишине отражалась вся ее боль и тоска, оттого даже ему было в тягость находиться в этих стенах – как здесь жила она, он понятия не имел. - Они все говорят, он не вернется, - голос ее вдруг дрогнул. Клара вновь перевела взгляд на камин, и Освальд заметил, как понуро опустились ее плечи, которым, казалось, было уже некуда опускаться. - Неужели за целый месяц не пришло ни одного письма? – Он постучал пальцами по резной деревянной спинке кресла, а затем опустился в него, внимательно вглядываясь в беспокойное выражение лица младшей дочери. Клара в ответ на его вопрос лишь прикрыла глаза и безмолвно помотала головой. И в этом движении было очень много скорби и огромного сожаления, которое не сулило ничего хорошего. Роберт напрягся. – Что между вами произошло? – Нахмурился он, не сводя с дочери пронзительного взгляда. - Вы будете меня осуждать, - грустно улыбнулась Клара, покачивая головой. – Я все расскажу, отец, но прошу, ничего мне не говорите. Не ругайте, не усугубляйте атмосферу в этом злополучном поместье. Вы только меня выслушайте, и единственный раз в этой жизни поддержите, проявите участие, прошу Вас, - она прикрыла глаза и нахмурила брови на переносице, немного покачиваясь взад и вперед, ощущая, как головная боль назойливо отдается в висках. Он заколебался. И это было не из-за того, что он любил ее отчитывать. Это было другое чувство – чувство сопереживания. «К Кларе? Сопереживание?» - Внутри себя он ухмыльнулся. Но это было правдой, ему действительно впервые в своей жизни стало ее жаль. В тот момент она выглядела очень уязвимой и глубоко раненной. И Роберт буквально чувствовал, как это холодное молчание душило ее. Он ощущал его многотонный вес на своих плечах и не понимал, как она его выдерживает, как ей хватает сил держать его. Он видел, как давно она молчит. И не понимал, как она справляется. К тому же Клара была в положении. И будь он трижды проклят, но оно сделало ее даже чуточку симпатичнее, отчего она теперь начинала казаться ему милой. Эти ее глаза, живот, нежность, которую можно было прочитать в изящных руках, делали ее мягкой и теплой. А еще показывали, как сильно она была уязвима. И в тот момент, он понял, как сильно был ей необходим. - Хорошо, - мягко сказал он, согласившись. - Три месяца, отец, - сделав короткую паузу, наконец, выдохнула она, - три месяца как мы с ним не разговаривали, - потерла лоб. - Вы были правы, как никогда правы, и я должна была к Вам прислушаться, но я не могла, отец, не могла отправить ему кого-то, - прикусила нижнюю губу. - Мне не хватало храбрости. Как бы я это сделала? Только от одной мысли, что кто-то ляжет с ним в одну кровать, у меня пальцы леденели. Она посмотрела на него, нервно затеребив складки серого платья. Взглянула так, словно испугалась его реакции, побоялась, что он начнет злиться, несмотря на данное ей слово. Но затем поняла, что отец слушает и не собирается ее перебивать или осуждать, и потому продолжила. - А три месяца назад он нашел этого кого-то себе сам. Она поджала нижнюю губу и сделала паузу, при этом внимательно продолжая смотреть отцу в глаза, пытаясь понять его мысли и не понимая. Воспоминания ударили ее в самое сердце, отчего дыхание вновь сперло, и жизненно важный орган просто ухнул куда-то вниз, теряясь внутри нее, рассыпаясь на множество осколков, вставая в глотке колющим комом, забирая из юной герцогини все силы и какое-либо желание говорить. И Роберта поразило, как стойко девушка выдержала его прямой взгляд. Как совсем не дрогнула, не испугалась, как было раньше, как храбро выстояла против своего страха вновь быть осужденной. - Я не думаю, что из этого бы вышло что-то серьезное, отец, но я чувствовала себя такой оскорбленной и униженной, - продолжила она, облизывая пересохшие от волнения губы. - Потому что считала, что пусть мы и не испытываем друг к другу никаких теплых чувств, у нас в браке по крайней мере есть уважение, я правда так наивно считала, что мы уважаем друг друга. А та ситуация показала иное. – Клара пожала плечами, отчего кожа на острых ключицах натянулась и еще больше подчеркнула выпирающие косточки. «Все-таки Клара осталась такой же худой», - пронеслось в его голове. - Я пыталась не придавать этому значения, - продолжила она, - правда пыталась, но с каждым днем было все труднее смотреть на него, терпеть его присутствие, выходить с ним на приемы и любезничать в обществе, - Клара поморщилась от неприятных воспоминаний. - Отец, я не знаю, откуда во мне столько гордости. Я не знаю, почему так сильно оскорбилась. Но я не могла с ним разговаривать. Ее голос вновь дрогнул, и Освальд в этот момент почувствовал в груди что-то острое, что-то новое и совершенно неприятное по отношению к своей дочери, что-то, что он до этого никогда не ощущал. - Он уезжал, а я его даже не проводила. Не смогла. Я думала, что не смогла это сделать из-за того, что злилась на него, но потом поняла, в чем была истинная причина. Я не знала что тяжелее – находиться с ним в одном доме после всего, что произошло, или смирится с его отсутствием. Отец, последнее просто невыносимо, - она тяжело вздохнула и помотала головой, опустив руки на живот, и отвернувшись в сторону. Она не знала, почему внутри так все болело от одной только мысли, что герцог может не вернуться. Не знала, почему воздух не наполнял ее легкие, и почему не хотелось вести беседы с кем-либо, кто приходил на порог выразить свои соболезнования. Почему каждый раз от мысли об их последнем дне жар приливал к лицу, и щеки горели, горели, горели. Лишь потом, когда история была написана, и больше было не о чем говорить, она поняла, что ее душил стыд. Стыд за свое грубое поведение, за свою высокомерность, которая не была свойственна Смиту. Ей было невероятно стыдно, что она считала его виноватым, но сама оказалась не лучше, потому что не смогла с достоинством отреагировать на предательство. Ведь ей совершенно точно не стоило придавать этому значения, она слишком зазналась, повелась на поводу у своих эмоций и гордости. Но это будет потом, сейчас же отец сидел напротив нее и не знал, что ответить своей дочери. Такого откровения от нее он точно не ожидал. И было крайне неловко, слышать в ее голосе такую дрожь. И потому Роберт Освальд просто опешил. И даже если бы Клара не просила его не ругать ее, он бы все равно не смог это сделать. Потому что он, наверное, впервые за всю свою жизнь, не знал, что сказать ей – своему ребенку. Самым правильным ему в тот момент показалось – взять ее за руку. Накрыть маленькую ладонь своей и показать, что в этой ситуации она теперь не одна, что у нее есть поддержка в лице отца, который готов о ней позаботиться, пока все не наладиться. Что-то внутри Освальда щелкнуло, давая понять, что сейчас лучше всего объявить перемирие и поднять белый флаг. В этой ситуации им стоит быть на одной стороне. Ощутив, как отец накрыл ее ладонь своей рукой, осторожно сжимая ее пальцы, она перевела на него недоуменный взгляд не в силах выразить словами насколько была ему благодарна за проявленную терпимость и понимание. Она склонила голову в сторону. - Он ведь вернется? – Едва слышно сорвалось с ее губ. И она почему-то стыдливо их прикусила, стесняясь переусердствовать с откровенностью. - Вернется, - кивнул отец уверенно. – Вернется и получит хороший нагоняй от негодующего малыша, - мягко улыбнулся мужчина, заставляя улыбнуться и ее. Это был теплый момент. Момент, когда впервые за тот период что они знали друг друга, они были в действительности честны. Были настоящими. Были правдивыми. Были отцом и дочерью. Это был единственный момент, когда стена между ними разрушилась, и они поняли друг друга. Первый и последний раз. Но такой значимый для нее, что она всю свою жизнь вспоминала его с нежностью. - Спасибо, - поблагодарила она, положив свою руку на его ладонь. И время шло. И лето, холодное, беспробудное, ветреное и полное севера клонилось к своему концу, а обстановка в лондонском поместье соответствовала этой серой пасмурности и стуже. Его вещи отдавали терпким ароматом облепихи, и фиолетовый свадебный сюртук до сих пор помнил снежное 12 ноября 1848 года. Она помнила, как дрожали ее коленки, когда она шла к алтарю. Помнила, как сказала «да». Помнила, как мороз кусал щеки, и что ей было абсолютно не холодно. И уже тогда она не задавалась вопросом почему, потому что итак знала ответ – Джон был рядом. Сейчас же пустота засасывала ее, сжимала плечи острыми клешнями, не давала дышать, сковывала. Она чувствовала себя загнанной в лабиринт, из которого нет выхода, который заполнен лишь ее самым большим страхом - быть без него. Сюртук из самого нежного бархата, нежней только руки его. Клара зарылась лицом в мягкую ткань и сделала глубокий вдох, ощущая его аромат. И этот запах оседал никотином в ее легких. Пусть он вернется. Домой. К ней. К ним. Она вспоминала его руки с длинными пальцами и перстнем на безымянном пальце левой руки, вспоминала тот день, когда он делал ей предложение, её горькое «нет», его невозмутимую настойчивость, шотландскую серьезность. И у нее дыхание сперло от того, насколько сильно она по нему соскучилась, и сердце от воспоминаний их первой ночи пропустило удар и ухнуло в пятки. Что за чувство? Почему ей дышать так тяжело? Почему только от одной мысли о его руках все внутри сжимается? «Господи, что это за чувство?» Оно ей не нравилось. Оно было тяжелым и совершенно для нее неподъемным, отчего она присела в кресло у окна спальни и сжала в руках мягкую ткань его сюртука. Ей стало дурно, совершенно не по себе. Но вместе с этим чувством пришла непоколебимая уверенность - он вернется. Она положила руки на живот и стала водить по нему руками, ощущая, как под плотной юбкой светлого платья малыш толкает ее свой маленькой ножкой. Это было единственным, что успокаивало ее - ощущать, что она не одна, что с ней есть их ребенок, которого они смогут взять на руки уже через какой-то месяц, какие-то тридцать дней. И она подумала, что пора начинать подготавливать детскую, ведь возможно она и вовсе не обратит внимания на то, как быстро пройдет время, и к тому моменту герцог вернется, обязательно вернется. И он обнимет их малыша, поцелует и сам организует его крестины, и он будет гладить их ребенка, вдыхать его невинный запах и даже проявит желание иногда укладывать его спать. Она прикрыла глаза и вытянула ноги, поводив плечами. Мысли стали теплыми и заставили ее улыбнуться. - Клара? - Отец вызволил ее из собственных размышлений и прошел в спальню, заметив расслабленную фигуру дочери в кресле у окна. Она чему-то мягко улыбалась, когда Роберт остановился в проходе, размышляя, стоит ли ее беспокоить, однако мужчина хотел проведать ее с самого утра, поэтому сделал еще несколько шагов, останавливаясь у трюмо. - Добрый день, - она открыла глаза и посмотрела на него через плечо. Она заметила в его руках фарфоровую тарелку, наполненную свежими персиками, и у нее потекли слюнки. - Вы поможете мне подняться? - Спросила она, протягивая ему руку и стараясь встать с удобного кресла. - Сиди, не тревожься. Я лишь хотел проведать тебя и решил, что тарелка с прохладными персиками будет как нельзя кстати в этот жаркий августовский день, - он протянул ей тарелку с фруктами, и сел в соседнее кресло, отмечая, что солнечные лучи очень красиво играют на ее лице, отчего синие глаза переливаются морскими волнами. «Как у ее матери», - пронеслось в его голове. - Большое спасибо, - мягко улыбнулась она и положила тарелку на свой живот, что показалось Роберту довольно-таки забавным, и он усмехнулся. Она взяла с нее дольку персика и стала жевать, после чего поморщилась. - Кислые, - она слабо улыбнулась. - Приятного аппетита, - он откинулся на спинку кресла, вглядываясь в ее профиль со вздернутым носиком и острым подбородком. - Есть новости о герцоге? Вы смогли что-нибудь узнать? - Спросила она, облизывая пальцы, что были в соке от фрукта. - К сожалению, Клара, - отрицательно покачал головой Освальд. И ему совершенно не хотелось ей говорить о том, что он ничего не нашел, что они до сих пор остаются в неведении, не имея ни малейшего представления о том, что случилось с герцогом и смог ли он выжить после поднявшегося в море шторма, который был достаточно сильным и разрушающим. Больше душу, чем корабли. И после этого разговора время не двигалось с места. Оно тянулось, перетекало медленно, долго, липко. Клара словно застряла в состоянии постоянного ожидания. И оно съедало ее изнутри настолько сильно, что к концу дня она уже не могла стоять на ногах, а ночами никак не могла уснуть. И она знала, что надо ждать, она не жаловалась. Ей лишь хотелось верить, что герцог в порядке. Может он в прекрасном здравии и не спешит возвращаться домой, потому что она тоже его обидела. Может он даже не знает, что пришла такая ужасная новость. Потому что, она уверенна, если бы Смит знал, он бы не то чтобы написал ей, он непременно бы вернулся домой. Если бы она хотя бы имела представление, где герцог может быть, то во что бы то ни стало, послала ему весть, выразив надежду на хорошую компанию. Но она без понятия, где он может быть. И дышать без него она уже не могла. Словно основание шеи стянули веревкой, словно опустили на грудь тяжеленный камень, и теперь каждый вздох сопровождался острыми болями в области сердца. Еще две недели. Еще две недели тишины. В сумме полтора месяца, как пришла весть о том, что корабль затонул. Уже тогда Клара отправила доверенных людей во Францию, чтобы они постарались найти хоть какие-нибудь зацепки на счет ее мужа, но спустя месяц те прислали весть, что ничего не смогли обнаружить. И казалось, в тот момент последняя надежда на благие вести ускользнула из ее ладоней, выпорхнула, словно голубка, взлетела в безоблачное небо и была застрелена каким-то извергом, расплескав алую кровь на ее белое платье. Этой раненной голубкой была она сама. И потому с каждым днем ей становилось все хуже - силы исцелить свои раны у нее не было. Это ощущение дополнялось дискомфортом от ее положения. Восьмой месяц был невероятно тревожным и даже как-то в одну из ночей случились ложные схватки, что неудивительно при ее нервном состоянии и плохом режиме сна. Доктор посоветовал отдыхать и хорошо питаться, но от одного только вида еды надвигалась тошнота, а сон никак не шел. - Клара, Вы должны прийти в себя, - Эмма Коллинз присела на краешек софы, на которой лежала юная герцогиня, и положила руку ей на плечо. Клара выглядела болезненно: бледная, похудевшая, с синими кругами под глазами. Она не была похожей на девушку, с которой Эмма познакомилась в далеком апреле. Клара больше походила на приведение. Она не с кем не желала говорить, но делала вещи, которые бы делала любая герцогиня. Она держала лицо, но все видели, как ей было трудно это делать. - Прошло уже два месяца, от герцога не пришло ни одного письма, - она погладила ее по плечу и утешительно сжала ее холодную руку. - Эмма, Вы не понимаете, - ответила Клара, посмотрев на девушку таким холодным взглядом синих глаз, что у последней мурашки прошлись по спине. - С ним не могло ничего произойти, - уверенно продолжила девушка, отрицательно качая головой. - Он обещал мне, что вернется, - она выдернула свою руку из ладоней Коллинз, затем с большими усилиями поднялась с дивана, поправила длинную юбку расшитого мелкими сине-зелеными цветами бежевого платья, и, сложив руки на животе, подошла к большому окну в гостиной комнате. - Он жив, с Джоном все в порядке, - вновь отрицательно помотала она головой, в очередной раз отказываясь смириться с пришедшей в начале лета новостью. - Если бы, как Вы говорите, с ним все в порядке, он бы написал Вам хоть одно письмо, - возразила Эмма, пытаясь вразумить девушку, что в столь юном возрасте уже осталась вдовой. И Эмме было не по себе от этой мысли. Клара держалась непоколебимо, совершенно не желая слушать иную точку зрения. Отказываясь вести беседы с каждым, кто говорил ей, что герцога давно нет в живых и что необходимо провести надлежащие похоронные процедуры. Она была упряма и настырна, не позволяя никому отзываться о герцоге в прошедшем времени. Ее напористость отражала ее надежду – последнее за что она цеплялась. Бедняжка Клара. Совершенно потерянна и одинока. - Неудивительно, что он не пишет, - едва слышно произнесла Клара, сделав тяжелый вздох, тем самым отвлекая Эмму от тяжких мыслей. А потом миссис Смит осознала, что сказала это вслух. То, как они расстались, ясно дало понять ее Джону, что писем от него она совсем ждать не будет, а если и придет письмо, то она на него не ответит. Поэтому он даже и не думает писать ей. Эта ситуация говорила сама за себя. За прошедшие два месяца, Клара корила себя за этот случай изо дня в день. Ругала себя, ненавидела себя, не могла смотреть на себя в зеркало. Неважно, что произошло, неважно, что было, герцог отправлялся в дальнее путешествие, и ей нужно было его проводить. Ей нужно было вести себя достойнее. И сейчас, когда весь мир рушился ей на плечи, было все равно на обиды и нанесенное им тяжкое оскорбление, от которого сердце до сих пор кровоточило, но которое уже было вовсе неважно. Единственное, что ее беспокоило, что тревожило и удручало - возвращение ее Джона домой. - Почему Вы не ждали от него писем? - Встрепенулась Эмма, внимательно вглядываясь в профиль Клары, которая опустила взгляд голубых глаз на свой живот. После фразы Клары многое встало на свои места. Значит, перед тем как герцог отправился в путь, они с Кларой очень серьезно поругались. Она вспомнила обед у Браунов, и предположила, что поругались они уже после приема, так как на нем супруги выглядели достаточно мирно. Эмма подумала, что Клара хочет поделиться с нею тем грузом на сердце, который она носит с собой вот уже два месяца, и хотела стать ей другом, но возможно Клара никому не доверяла кроме своего отца, который уже был в курсе всей ситуации, и самого герцога Джона Смита Вояжского. - Это неважно, - покачала головой Клара, не желая делиться такой деликатной проблемой с девушкой напротив. И Эмма, которая приезжала каждый день с того момента, как появилась эта страшная новость о герцоге Смите, прекрасно поняла ее осторожность. Она очень пыталась убедить герцогиню Вояжскую в том, что пришедшие вести – есть горькая правда, которую ей необходимо принять, чтобы не строить ложные надежды и не разбиться о свое ожидание. Но Клара никогда ее не слушала. - Он вернется, - лишь твердила девушка. - Клара, герцог Смит должен был вернуться ещё две недели назад, - возразила Эмма. - Вам нужно думать о своем малыше, уже совсем скоро придет время, Вам нужно подготовиться, - девушка подошла к Кларе и взглянула на нее сверху вниз, поджимая губы в тонкую полоску. - Он просто задерживается, Эмма. Я знаю Джона, он приедет как раз к сроку, - Клара была непреклонна и начинала раздражаться, что стало заметно по ее тону разговора. - Более того, сегодня я приглашаю Вашу семью, герцогов Браунов и еще старых знакомых из Эдинбурга на небольшой прием. Будем слушать Шуберта, - Клара бросила вызывающий взгляд на Эмму и направилась к выходу из гостиной, придерживая поясницу левой рукой. Не переодевшись к вечеру, она лишь дожидалась гостей сидя в удобном кресле перед оркестром. Поступок был вызывающий и совершенно не пользовался одобрением со стороны высшего общества, однако отец разрешил ей немного покапризничать и не встречать пребывающих на входе. Сложив руки на животе, в котором настойчиво бился малыш, она поджала губы в узкую полоску, а затем попросила лакея подать ей немного засахаренных каштанов, и пока последний выполнял ее приказ, рядом опустился отец, сказав, что все гости прибыли, участливо спросил о ее самочувствии, и погладил по руке. Клара заметила, как за ее спиной присела на софу Эмма, которая сегодня любезно согласилась помочь ее отцу, и Клара подумала, что была с ней несправедливо груба этим днем. Прислуга принесла каштаны, и стоило молодому парню в красном камзоле отойти прочь, как перед ней возникла другая фигура. - Миссис Смит, разрешите Вас поприветствовать, - перед ней возникла Элизабет Свифт, в светло-зеленом платье с черной лентой на левом плече, традиционно символизирующей траур. Девушка выглядела достаточно прискорбно, состроив этот печальный взгляд и опустив густые ресницы с уголками красивых аккуратных губ. И Клара совершенно не верила в ее искренность. Смит пригласила на прием ее отца – герцога Свифта, и никак не ожидала, а тем более хотела увидеть здесь ее. Освальд не понимала, что ее муж нашел в ней такого занимательного, что вел с ней активную переписку на протяжении долгих месяцев, сделав ее едва ли не своей правой рукой. И Клару раздражало, что она так бесцеремонно, вопиюще нагло предстала перед ней в таком виде. От этого Кларе стало не по себе, и гнев стал едва ли не душить ее изнутри. - Что это? – Нахмурилась Освальд и с трудом поднялась на ноги, отдавая отцу блюдечко с каштанами. Она сложила руки в замок на своем животе и смотрела на девушку напротив абсолютно не моргая. Элизабет недоуменно посмотрела на Клару и покачала головой, показывая тем самым, что она не понимает о чем идет речь. Клара выглядела как маленькая разъяренная собачка, лающая на всех подряд. И Лизи показалось это настораживающим. Словно девушка была не особо в трезвом уме. – Я спрашиваю Вас, что это? – Повторила свой вопрос Клара, тяжело вздыхая и кивая головой на черную ленту на ее руке. Ох, как ей не пришелся по душе этот выход. И вести себя в должных рамках было нереально тяжело. Не Элизабет Свифт носить траур по ее супругу. - О, - осознала Лизи, также посмотрев на ленту. – Я подумала, Вам будет приятно знать, что Вы не одна, кто скорбит по Джону, что есть люди, которым он был действительно дорог… - Не несите чушь, Лизи, - перебила она девушку, от чего та опешила и вскинула от удивления брови. Внутри Клары горел вулкан, который уже был готов взорваться. - Клара, - вдруг поднялся отец и дернул ее за руку, чтобы та не нарушала приличия. - О каком трауре, черт возьми, может идти речь? М? – Гневно произнесла девушка, нахмурив брови на переносице, грозно наступая на девушку напротив. – Вам не стыдно, леди Свифт? Вы действительно не стыдитесь своих слов? – Наступила тишина, в которой Клара услышала шепот присутствующих гостей, уже мусоливших тему ее нездорового психического состояния. Но ей было все равно. Сейчас ей было все равно. - Так Вам бы следовало, - грудь Клары так тяжело вздымалась вверх, что казалось еще немного и выпрыгнет из платья, а руки от нервов сжались в кулаки так сильно, что после оставили следы на ладонях. – Вы говорите, что знали Джона? Знали моего супруга? Так это неправда, моя дорогая. Если бы Вы знали его хоть на сотую долю того, как знаю его я, Вы бы не то чтобы черные ленты надевать не посмели, даже говорить о трауре не осмелились. - Гневно выдохнула девушка, а затем грубо сорвала черную ленту с худого плеча незваной гостьи и, размашистым шагом подойдя к камину, бросила ненужную вещь в огонь. – Прошу, давайте присядем и послушаем музыку, - она таким же широким шагом прошла на свое место и села обратно в кресло, более не обращая внимания на застывшую Элизабет Свифт, которая спустя мгновение ушла в сторону и села рядом со своим отцом. В зале после неприятного инцидента стояла напряженная тишина, а внутри у Клары все гремело: сердце стучало как бешенное, тревожность была невероятно высокая и низ живота неприятно тянуло. А единственное что она могла сделать – сидеть и слушать Шуберта, делая вид, что ничего не произошло. Клара знала, что люди за ее спиной сидят здесь и уже обсуждают ее совершенно поехавшую крышу, чтобы сказать другим, что миссис Джон Смит Вояжская совершенно выжила из ума на почве потери мужа и своего интересного положения. Ощущать на себе эти косые взгляды Клара больше не могла: они давили на нее, наседали, сковывали в тиски. Она ощущала себя слабой и бессильной. Дискомфорт действительно сводил с ума, а еще в груди было странное предчувствие, неприятное, предчувствие от которого пальцы на руках леденели. Поэтому, Клара резко поднялась со своего места и, тяжело дыша, направилась к выходу, надеясь, что к утру все пройдет. - Клара? – Позвал ее отец, сразу же последовав за ней. Он увидел, что вся бледная девушка буквально подскочила с кресла и так быстро направилась к выходу, что многих привела в замешательство. - Все в порядке, мне просто нужно немного отдохнуть, - ответила она, на секунду остановившись у гобелена и обернувшись к Освальду, что взволнованно оглядывал ее с головы до ног. – Прошу Вас вернитесь к гостям, дослушайте концерт, - Клара почесала шею и благодарно улыбнулась отцу за его согласный кивок. Она вернулась в душную комнату и стала ходить из одного угла в другой. Ей было неудобно в самой себе, поэтому она никак и нигде не могла найти комфортного места. На кровати – жестко. На софе – тесно. На пуфике – нет спинки. По итогу более или менее подходящее точка нашлась в кресле у окна, в которое она буквально плюхнулась и, закинув ноги на пуфик, сложила руки на животе, пытаясь наконец-таки прийти в себя, не зная, откуда такой дискомфорт и отчего такое беспокойство заполонило легкие и сердце. Это все Свифт со своей бесцеремонной выходкой. Клара была уверенна, что эта девушка довела ее до такого состояния, потому что до этого момента, она вполне держала себя в руках. А после этот леденящий душу черный цвет ее ленты выбил ее из колеи. Из раздумий ее вывел сильный толчок малыша, от которого она неприятно поморщилась. Подходил срок. Время уже было на исходе. Со дня на день он должен был появиться, а от герцога, который обещал вернуться, по-прежнему не было никаких вестей. Ее одолевала безысходность. Сколько бы она не старалась держаться за надежду, ей все больше казалось, что это пустое, напрасное. Ведь вокруг никто не относился к ее вере всерьез, даже отец смирился с тем, что Смит более не вернется. А она не могла. «Как бы я его потеряла? – Задавалась Клара вопросом. – «И не потеряла ли я его, когда из той проклятой спальни выбежала эта рыжеволосая девчушка?» Грудь сдавливало грубыми тисками, но она знала, что надо доверять своей интуиции: сердце говорило не верить плохому - она не верила. Ведь они ничего не нашли. Ни сюртука, ни иной одежды, ни каких-либо других следов его гибели, будто бы мужчина просто пропал без вести, испарился, и пока она не увидит хоть одно доказательство этому страшному происшествию, она не поверит. Ни за что не поверит. От этих мыслей слабость еще больше накрыла ее плечи, веки будто налились свинцом, а поясница заболела от неудобного положения. Клара хотела было подложить за спину подушку, но тело ее обмякло, и потому она даже не поняла, как уснула. И Освальд видела чудесный сон. Сон, который заставил ее улыбнуться и впервые за эти бесконечно долгие два месяца ощутить спокойствие. В глубокой темноте ночи она видела очертания этой спальни, запомнила, как в ночном сумраке пробивается желтоватый лунный свет сквозь полупрозрачный белый тюль. Она слышала мягкий аромат его духов, и будто бы теплые, до боли знакомые губы и горячее дыхание аккуратно касаются основания ее шеи. Она чувствовала тишину и нежность. И по началу, когда она только открыла глаза, сон казался таким настоящим, ощутимым на самых кончиках пальцев, что она подскочила на кровати, скидывая теплое одеяло в сторону, и огляделась по сторонам, в поисках его силуэта. И сердце в груди билось едва ли не от счастья, трепыхалось, как птичка, загнанная в клетке. И она искала его взглядом, всеми силами стараясь найти. Но комната была пуста. И эта ласка, которую она до сих пор ощущала на своей коже, была всего лишь сном. Сладким, несбывшимся, пустым сном, который пеплом наполнил ее легкие, заставляя зайтись в горьком кашле. А затем Клара позвала Катерину, чтобы та помогла ей привести себя в порядок. Она переодела госпожу в богато расшитое нитями коричневое платье, заплела привычную прическу с двумя косами по бокам и украсила ее двумя золотыми гребнями. А затем, когда Клара попросила ее оставить ее одну, удалилась. И Кларе было не хорошо. Она вышла из-за трюмо и, поддерживая поясницу двумя руками, которая болела со вчерашней ночи, еще когда она уснула в кресле, направилась к окну. Она села на широкий подоконник и отвернулась от комнаты, которая пропиталась ее одиночеством. Дышать без Джона ей было слишком трудно. Она предпочла бы вовсе не дышать.