Ад распахивает свои объятия тогда, Когда становится ловушкой для тебя.
— Тише, Лили, сейчас всё будет хорошо. Сейчас ты поспишь, и боль уйдёт, — тихо и нежно прошептала я, будто скулящая от боли собака могла услышать и понять меня. Её болезненный вой закладывал уши. Старик Иван — сосед наш — не выдержал и вышел на мороз. Его жена — Марина Аркадьевна — гладила Лили и помогала удерживать лапу. Я нащупывала взбухшую вену и молилась всем богам, чтобы болезнь не источила сосуды, иначе будет задница. Вена прощупывалась, а из-за спирта чётко выделялась под кожей. Я лишь мысленно прошептала себе, что всё в порядке и приложила внутривенный катетер к лапе собаки, примеряясь. Раз — и я проткнула кожу. Чуть-чуть надавила, и на втором конце иглы, где я отвинтила крышку, появилась капля крови. Препятствий не было — игла вошла идеально. Потянула иглу на себя, проталкивая с лёгкостью силиконовую трубочку. Катетер поставлен, крышка завинчена. Всего секунды, а правая ладонь вся в крови. Аккуратно замотала крылья катетера лейкопластырем и выдохнула. Лили взвыла и вздрогнула всем телом, отчего хозяйке пришлось покрепче обнять её. В глазах Марины Аркадьевны застыли слёзы, и мне пришлось улыбнуться дежурной улыбкой, чтобы подбодрить. — Вы можете отвернуться или уйти. — Всё в порядке, Евочка. Женщина зажмурилась, а я задумалась над тем, сколько седых волос прибавится у этой пожилой пары. Пока вводила собаке наркоз, добиваясь передоза лекарством, думала. У Лили онкология — опухоли молочных желёз. Ей тринадцать лет. Глубокая старость. И сейчас я помогаю безболезненно уйти на тот свет этой собаке, которую все искренне любят. Телефон Марины Аркадьевны разрывался от звонков, но та даже глазом не моргнула. Когда ввела следующий препарат для остановки сердца, то отпустила и сказала не заходить. Но того, к чему я готовилась, не произошло — болезнь всю работу сделала за препарат. Я несколько минут сидела над собакой без всяких мыслей. Пока тёплая. Сколько она мучилась, раз сердце отказало ещё на стадии наркоза? Вдох-выдох. Для Лили всё закончилось. Метастазы больше не будут приносить невыносимые боли. Это, своего рода, хэппи энд. — Ира, я сказала тебе! Не вздумай! Не вздумай в такой мороз ехать сюда! С ума сошла! О Даше лучше подумай! У неё экзамен сегодня! Ты и ей сказала? Ой, дур-р-ра! Да вашу Машу! Посмотрев ещё раз на собаку, я выскочила в коридор и забрала телефон у соседки. Та даже не возмутилась моему своеволию, а только упала на табуретку и тихо всхлипнула. Мне было их жаль, по человечески жаль. Сама похоронила любимых собак и кошек, но… цинизм, который заработала в своей профессии, заставлял смотреть на вещи спокойнее. — Тёть Ир, здрасте. Это Ева Захаренко. — Ева? — тёть Ира плакала, всхлипывала, и я отчётливо представляла, как она сейчас пытается вытереть слёзы. Почему-то для этой женщины, которая старше меня на целых тридцать лет с копейками, мой голос был практически голосом разума в таких ситуациях. Ещё с прошлой собакой выяснила. Но там… — Она… Лили… Она… — и снова плач. — Ну-ну, тёть Ир. Всё же хорошо. Не надо так, вы на смене… — Она отпросилась, — выдохнула Марина Аркадьевна. — Тёть Ир, это нормально, что вам сейчас больно. Это нормально сказать себе: «Мне больно, и я плачу». Нормально, понимаете? Боль эта не пройдёт сразу, но не надо делать необдуманных поступков. Лили уже умерла, и ваш приезд ничего не изменит. Тем более, вы посмотрите на погоду. Минус сорок по Цельсию! А если автобус в поле сломается? Уже такое было. Вы банально можете с Дашей замёрзнуть в поле! — Ева… — Угу. Вы отпросились с работы? Прекрасно! Значит, дожидаетесь Дашу с экзамена, берёте её в охапку и идёте покупать себе тортик, чай или ещё какие-нибудь вкусности. Идете домой и включаете какой-нибудь тёплый семейный фильм. Например, «Семейка вампиров» — рекомендую к просмотру! — голос немного веселее и увереннее, и тёть Ира тихо засмеялась сквозь слёзы. — Можете даже повспоминать Лили и поплакать вместе с дочкой. Это нормально? Поддержите друг друга! Вы сейчас Даше нужны как никогда! Экзамен-допуск — это как бездна, и вы сейчас рискуете оставить свою дочь на краю. Не надо. Обнимитесь и поплачьте. Это нормально. Лили не вернуть, боль пройдёт со временем. Когда-нибудь станет легче. Слышите меня? Всё будет хорошо! Так что, давайте, успокойтесь и не вздумайте делать необдуманных поступков! — Ева… Спасибо тебе за слова поддержки. Ты права, я… я сейчас пойду за Дашей… А торт… Какой торт? — Какой любите обе. К фильму можно попкорн даже. — Спасибо… Спасибо, что уберегла от необдуманных действий. Я за Дашенькой. — До свидания. Послышались гудки, и я со вздохом облокотилась о стиральную машину. Ветеринар — это не просто врач, это ещё психолог и священник для владельцев. Если бы мне кто-нибудь раньше сказал, что оно так и есть, не пошла бы. Контактов с людьми — мама не горюй. Телефон вернула, и соседка обняла меня. — Спасибо за всё, Ева. В тебе живёт настоящий психолог. О чём я говорила? Вот! — А ещё священник, и воспитатель, — тихо фыркнула я. — Вы в следующий раз не кричите, Марина Аркадьевна. Агрессия на истеричное поведение побуждает массу проблем. Надеюсь, мои слова упали на благодатную почву. Уходила я от соседей с ощущением тихого удовлетворения и понимания, что, если начну принимать все трагедии близко к сердцу, то начну профессионально выгорать. Выгорать… Я не запомнила момента, когда это мироздание со всей силы бросило меня в пучину боли. Это стало настолько… привычно, что мой разум сразу начал выстраивать стену, чтобы хоть как-то спастись. Больно. Раскалённое железо текло по венам, перехватывало горло в смертельной хватке, не давая вдохнуть необходимый воздух; голова раскалывалась, словно меня настигли одновременно мигрень и приступ; сердце работало раз через раз, будто готовилось прекратить свою работу. Всё это напомнило мне книгу «Сумерки. Рассвет», где Белла Свон-Каллен обращается в вампира. Как у неё — мне нет смысла кричать. Никто не поможет. И сколько я провела здесь? Это даже адом назвать можно с натяжкой, потому что моя психика уже воспринимает мир по-другому, потому что Корделия постаралась на славу. Уж она-то умела вывернуть меня наизнанку так, что её сыновья и пасынки нервно курят в стороне. Наверное, только сейчас, плавясь в этой жаровне, начала понимать, что, если я и боялась Сакамаки, то как героев детской страшилки, потому что одна демоница своими действиями легко и непринуждённо перечеркнула всё. И, честно, кажется, Сакамаки шибко и не стремились меня мучить. Они не пробивали мою грудную клетку, выворачивая лёгкие и сердце под неестественным углом. Они не лишали меня кислорода до потери сознания. Они лишь дотягивались до физического тела, и теперь я на себе ощутила полный смысл фразы: «Физические раны — ничто перед психологическими и ментальными». Корделия мучила меня в моём же подсознании, что ей определённо давало преимущество. Рискни братья Сакамаки повторить подвиги своей матери и мачехи, то я давно оказалась бы в коллекции кукол Канато. Голова раскалывалась, и я пыталась вспомнить ещё что-то, кроме боли и мук. Веки приподнять оказалось тяжелее, чем я думала. Мысли смешались. Прошлое и туманное настоящее. Прошлая жизнь и настоящая. Во мне — нынешней Комори Юи — жила, тлелась и билась за жизнь Ева Захаренко. Несмотря на то, что я даже в мыслях пытаюсь называть себя новым именем, я не могу так просто… так просто всё вычеркнуть! Из глаз брызнули слёзы, и я снова заплакала. Обессиленно и тихо. Выла от боли, как та собака — Лили. Вот только меня усыплять никто не собирался — я уже мертва. Мне уже передоз не поможет, и от этой мысли разрывало изнутри. За что? Зачем? Я год! Год!!! Пыталась жить, как прежде, не вспоминать, смириться. Возможно, даже чувства потери притупились из-за осознания факта попаданчества и смерти. А что теперь? ЧТО?! Что изменилось, раз на меня нахлынуло? Сорваны все тормоза и маски? Сгорели предохранители? Что из этого верно? Я хотела сжаться в шарик и никогда больше не появляться на свет, чтобы не испытывать этих эмоций. В какой-то миг, когда эти самые эмоции достигли своего апогея и я начала орать, проклиная весь свет, их отрезало. Словно кто-то острым ножом перерезал эти нити. Словно кукла, лишившаяся ниточек, я рухнула куда-то, больно ударяясь обо что-то затылком и спиной. Боль была минимальная, а я, с широко распахнутыми глазами, смотрела в туманное небо, не чувствуя ничего. Ровным счётом. Ни ярости — ни боли. Ни ненависти — ни жалости. Ни-че-го. Будто под толщей воды, ей-богу. И на душе стало так… спокойно, легко и, главное, равнодушно. Я была готова лежать так всю вечность. Это как тогда, когда рванула спасать Данилку — в один миг меня накрыло нечто, когда последние пузырьки воздуха покинули альвеолы лёгких. И тут такое же ощущение… Где-то там, за стеклянным куполом, уходила боль, оставляя после себя пепелище. И по этому пепелищу я сделала первый шаг, чтобы открыть глаза. Вдох и выдох, и кашель забился в лёгкие. Согнувшись пополам от резко полоснувшей боли, снова почувствовала… шторм. Эмоции, грёбаные чувства — это лихорадка, из-за которой меня бросает в крайности. Ненавижу! Подняв глаза и выпрямившись, я отмахнулась от дыма. Бесполезное занятие. И рядом нет воды, чтобы смочить хотя бы рукав кофты. Горело дерево. Огромное, ветвистое дерево, которому было за сотни, а может и тысячи лет. Я смотрела на это с ощущением неминуемого кошмара в своей жизни. Ветви начали падать, и меня окатило каплями воды. Раньше бы я испугалась. А что теперь? Я видела пожар дома — страшное зрелище, но тогда обошлось без жертв. А дерево? Жертвы будут. Это просто факт, который мне подсказывала единственная ясно мыслящая интуиция. Эмоции снова заглохли, и я упала на колени, сжимая кулаки и тихо ненавидя мир, в котором вынуждена жить. Да, надо сказать спасибо, что не Средневековье, но… не этот мир. Сначала он был смешон для меня, а теперь я понимаю одну истину. Я и есть инородное тело, опухоль в его идеальности. Лилит сказала, что моя душа пустила корни — пустила метастазы по органам. Дерево горело, а я на его пепелище поклялась себе выжить здесь. Раз пустила метастазы, то обязана разрушить его до основания.***
Вдох и медленный выдох. Пламя, пожирающее моё тело, стихло, но не ушло до конца, застывая где-то в грудной клетке. Так хотелось, чтобы кто-то взял меня за ладони и отогрел! Они были ледяными. Тело болело, и глаза открыть — настоящий подвиг. С ощущениями возвращались постепенно зрение и слух. Кто-то шумел и говорил, кто-то сидел надо мной. Голова трещала, будто меня приложили об бетон. Медленно моргаю и морщусь — глаза резануло от боли. Ощущение такое, будто бросили песок или стеклоочиститель брызнули. Кто-то из Сакамаки заставил меня не шевелиться, пригвоздив то ли к дивану, то ли к кровати. Глаза толком ничего не видели — только силуэты. Я испуганно дёрнулась, но веки всё равно заставили открыть и удерживали. Что-то холодное коснулось глаз, и я мысленно отвесила себе пинка. Глазные капли! Меня отпустили, и я выдохнула, закрывая глаза и проваливаясь в сон. В этот раз обошлось без самокопаний и болезненных флешбэков. Я с трудом могла поверить, что один кошмар завершился.***
Когда я снова пришла в себя и открыла глаза, то с удивлением отметила, что вижу и слышу. Я лежала и прислушивалась. Боли не было, а за окном было слышно, как поют птицы. Даже плотная ткань штор не смогла скрыть то, что за окном солнце. Я присела на локтях, оглядываясь. Знакомая комната в розово-коричневых тонах с моими поправками, а запах… Запах свежих роз. Хоть я и не любила срезанные цветы, кроме осенней поры, сейчас была крайне удивлена такому… жесту. Да и банально — весна, где розы сейчас цветут! Вот именно! Чего они заморочились с их покупкой и доставкой? Или у меня паранойя? Я встала с кровати, осторожно делая первые шаги. Это было удивительно… Ноги не болели, будто не было ушиба и вывихов! Я дышала, хотя точно помню, как после падения с Рихтером кашляла и захлёбывалась кровью. Подошла к окну, осторожно убирая шторы в сторону и испытывая ощущение приближающегося дежавю. Как я стояла здесь ещё недавно и в ужасе смотрела сначала на луну, а потом на Рихтера. Как меня стегануло страхом бежать отсюда. Как начался Ад. — Юи! Как сильно меня утянуло в воспоминания, раз я не услышала скрип двери? Субару сгрёб в объятия, зарываясь носом в волосы. — Она очнулась!!! Топот ног и голоса наполнили дом, разрывая в клочья тишину. Я замерла, боясь грядущего. Видимо, это заметил и Сакамаки, раз успокаивающе погладил по плечу. Мне лишь оставалось догадываться о причинах этой заботы. В комнате столпились почти все братья Сакамаки, за исключением Канато и Шу. Аято тут же попытался вырвать меня из рук Субару, но болезненно охнул, и протянутая рука замерла в воздухе. Мне стало не хватать воздуха, и я начала вырываться из рук вампира в ужасе. Перед глазами были уже воспоминания той ночи. Настороженный Аято, кинувшийся искать Райто. Чавкающий звук плоти, когда в неё входит что-то острое. Обернувшийся Аято с пробитой грудной клеткой насквозь. Мечом. Шок в зелёных глазах. Смертельная мутность в глазах, и обширная кровопотеря… Субару крепче сжал меня, не позволяя вырваться. А я пыталась спрятаться, уйти, сбежать! Ко мне уже шёл едва живой Аято, с мечом в груди. Весь в крови. Он тяжело дышал — начал захлёбываться собственной кровью. Капли покатились по подбородку, расцветали алыми цветами на белой рубашке… — Нет… нет… нет… Я не слышала голоса. Я ничего не слышала, кроме шума дождя и капающей крови. Аято тянул ко мне руку, шептал что-то обескровленными губами, а глаза становились стеклянными. Сердце стучало, кровь била по вискам, а воздуха катастрофически не хватало. — Пло… — Рейджи, зажав окровавленный рот Аято, вытолкнул из комнаты. — Не смей заходить! У неё паническая атака! Эти слова достигали с огромным трудом. Меня колотило крупной дрожью, я вжималась в Субару, боясь всего и вся. Я видела лишь почти мёртвого Аято. Холод обжёг руки, и я пропала. Меня как отрезало от мира. В ладонях лежал кинжал Субару. Он хищно блестел в лучах луны, и я снова услышала в голове Её голос. «Ничего не проходит бесследно, видишь? Если бы добровольно отдала мне тело, то Аято был бы жив. Согласись, это маленькая цена за жизнь тех, кто дорог для тебя» Не может быть… Я подняла голову. На месте, где стоял недавно Рейджи, была Корделия. Выглядела не краше. Её тело хранило окровавленные раны от тех пик, по алым губам и подбородку красиво некогда стекала капля крови, которая сейчас высохла. Но её улыбка была улыбкой победительницы. Тихий смех демоницы вывел из транса. Я думала, что смогла её победить… Смерть Рихтера должна была её убить! Но почему? «Глупенькая девочка. Ты думала, что я так легко тебя оставлю?» Не хочу… Не надо! Я зажмурилась, забиваясь в самый дальний угол, уже не надеясь на спасение. Ледяное прикосновение стало неожиданным. Я снова была в своей комнате, напротив сидел Рейджи. Слова едва доходили до меня, но только по его движениям — точнее тому, как он начал дышать медленно и акцентировать на этом моё внимание, — начала дышать и зашлась в кашле. Не дышала, значит… — Юи… всё хорошо, ты… — слышала с помехами. Хотелось закрыть глаза и отключиться, но было страшно — рисковала встретить одну неприятную особу. Кажется, я кандидатка на огромное потребление кофеина. Снова выдох с ощущением, как по телу прошёлся холод. Открыв глаза, я почувствовала, как снова падаю. Падаю и падаю без возможности схватиться хоть за что-нибудь и спастись. Голос меня не слушался — парализована. Неба не было — лишь тьма, сводящая меня с ума, и зловещий смех Корделии. Повсюду.***
— Что с ней? — над бледной, как мел, девушкой склонился врач. Рейджи уже до рефлексов знал все эти манипуляции. Пульс. Ритм сердца. Дыхание. Температура. Но было что-то ещё, чего Сакамаки не мог понять. Доктор Рейхнарт — заодно и учитель ОБЖ и медик в академии «Рэтэй» был, пожалуй, единственный, кто знал истинное положение дел в их семье. По крайней мере, касательно Комори Юи. Именно у него в руках были копии медицинской карты этой девушки. Ещё месяц назад мужчина сказал, что надо быть осторожнее — проблемы с сердцем могут обернуться большой катастрофой. В стенах академии он курировал здоровье девушки и позаботился о переводе в лечебную группу по физкультуре. И сейчас Рейджи не боялся открыть врачу, что произошло с девушкой. Многопрофильный школьный доктор фактически стал семейным — то, что нужно, когда жертвенная невеста ходячее несчастье. Неохотно было признавать один факт: за последние события и нынешнее состояние Юи Сакамаки в ответе полностью. И это было не то, чтобы совесть, которая у всех атрофировалась ещё в детстве, а… вопрос чести? Ближе. Намного. Какая-то девчонка приняла основной удар на себя — сдержала Корделию, не позволив ей руководить дальше, отвлекла Рихтера, отравила серебром и приложила падением об пол, оставив им едва шевелящегося от яда дядю. Или это была какая-никакая благодарность за спасение? Или ответственность? Это из-за них — всей семьи — она пошатнулась психикой, перестала узнавать Аято и словила паническую атаку. — Вы сами все потрёпанные, Рейджи-кун. Но девочку выходили — молодцы. Физические показатели в норме, — вздохнул мужчина в белом халате, снимая фонендоскоп и убирая в чемодан. Открыв глаза и посветив фонариком, Рейнхарт вздохнул. Зрачки реагировали на свет. Рейджи поморщился — врач был вампиром, таким же, как и они, только из менее знатного рода. Его альтруизм поражал. Защищать редких смертных в стенах академии — альтруизм и слабоумие, не иначе. — Что с ней? — Пока она спит, я могу сказать немногое. Лишь предположить из твоих слов. Если то, что ты рассказал, правда, ей нужна квалифицированная психологическая помощь. Необходим психотерапевт, долгая терапия с приёмом лекарств и покой, — из этого списка Сакамаки ничего не могли сделать, потому что вряд ли кто-то из людских возьмётся после открывшейся правды, а среди вампиров альтруистов раз и обчёлся. И, да, психотерапевтов нет. — Аято без неё долго не выдержит, но она… — Рейджи закрыл глаза, вспоминая, как изменилась в лице Комори, стоило ей увидеть брата. Та оцепенела в ужасе, а потом резко начала вырываться из рук обрадованного пробуждением девушки Субару. — Ты не пробовал в момент приступа заглянуть в её мысли? — Они закрыты. Не знаю почему. Но, когда я попытался, получил только головную боль и её крики. Врач поджал губы, посмотрев на девушку. Её нынешнее состояние было далеко от безмятежности. Положив ладонь на лоб белокурой ученицы, Рейнхарт вздрогнул. Перед глазами появилась тьма, в которую кто-то словно насильно толкнул. Схватил за волосы и начал топить и топить с садистским желанием убить. Вырвавшись из рук невидимого противника, мужчина открыл глаза и выдохнул. Что с ней не так, чёрт подери? Он знал её достаточно давно, чтобы быть уверенным — никаких проблем для его плана не должно быть! Но сейчас такой ценный инструмент, который больше никем нельзя заменить, сломался. Король давил в себе зачатки паники и злости на сыновей, на брата, на ныне покойную жену. Не сейчас. Не сегодня. Да, ему придётся впрячься, чтобы вытащить девчонку из бездны собственных страхов и ловушки собственного сознания. Но как это сделать, когда… Над этим надо подумать. Лезть в этот омут с головой опасно. Карлхайнц не боялся боли и увечий, но получать их за собственную глупость как-то не хотелось. — Аято-кун не дурак. Я объясню ему всю ситуацию, — врач мягко улыбнулся, чувствуя, как внутри скребут кошки. Его сыновья к своей же беде начали привязываться к ней. Даже Рейджи, от которого он ожидал этого меньше всего! Но может это к лучшему? Манипулируя, можно толкнуть сына к ответу и пролить свет на всё. Единственный, кто сопротивлялся обаянию и очарованию Комори — Канато. Шу, если из мимолётной встречи он правильно понял, начало потихоньку съедать чувство… вины? И что же такого натворил апатичный старший сын, раз его начало закручивать в довольно-таки опасную психологическую спираль*? В юношестве Шу уже погряз в подобной проблеме, неужели снова?.. Адекватным пока был Канато. Почему-то это успокаивало. В случае чего, у среднего сына хватит сил вправить всем мозги. Рейнхард вышел, и Рейджи перевёл дыхание (почему ему было страшно лишний раз двинуться в присутствии этого вампира — Сакамаки не мог себе объяснить). Развязав бинтовую повязку на локте Комори, парень начал разводить необходимый для жизнедеятельности девушки препарат. «Он не заметил. Это хорошо» Рейджи один из всех начал замечать, что у Комори пошёл процесс обращения и не по самому лучшему сценарию из-за сломанной психики и резко ухудшегося после битвы физического состояния (точнее, если быть до конца честным, то смертельного. Обращал её Рейджи почти мёртвой и вытаскивал с того света всеми силами). Чтобы притормозить процесс и вернуть нормальную работу жизненно важных органов, ему пришлось вспомнить про лекарство, которым поила его и Шу мать. Старшие сыновья, будучи детьми, резко начали идти в рост физически и словили первую жажду, которая закончилась смертью для десятка слуг. Им было всего четыре и три года. Тогда Беатриче начала разводить лекарство с чаем и молоком, чтобы жажда сошла на нет, рост вернулся в норму и сравнялся с истинным положением дел. Сейчас второй Сакамаки выкапывал это же лекарство с физраствором, одновременно спасая девушку от обезвоживания и тормозя процесс обращения настолько, насколько это возможно. Когда она придёт в себя и они залатают все её внутренние раны, он планировал снижать дозировку и контролировать процесс до самого конца обращения. Иначе Сакамаки рискуют получить на выходе монстра, жадного до крови.***
Дни пошли своим чередом, и было счастье, что нам выписали внезапные каникулы и перевели на домашнее обучение. Я ратовала в прошлом за Интернет в доме Сакамаки, и они его провели, чему некоторые были несказанно рады — за домашнюю работу «головы рубили с плеч». Местный врач объявил о том, что в академии вспыхнул вирус, от которого слегло больше сотни учеников. По официальной версии я, Аято и Райто тоже стали жертвами вируса. Из своей комнаты не выходила, спать старалась по мере необходимости, дошла до того, что начала прятать от Рейджи кофе. Он, поймав меня на бессоннице и употреблении больше двух чашек кофе, запретил прикасаться к этому напитку. И, как бы нахально это ни звучало, но тут он мне не указ. Сам он не фанат моих криков во время его сна, так что пусть «спасибо» скажет. О тройняшках я старалась не думать лишний раз. Ко мне в комнату пытался прорваться Райто, но всякий раз его посылал Субару. Видать, он решил стать моим телохранителем, и охранником. Это было очень мило. Даже вызывало улыбку, но… Мне больше ничего не хотелось делать. Я смотрела на бисер, ленты и канву и чувствовала пустоту. Будто кто-то с мясом выдрал из меня всё. Осталась только оболочка. Я могла часами сидеть за столом и смотреть на всё своё богатство, которым гордилась, и ничего… Мне было плевать. Я смотрела в окно и тоже ничего не чувствовала. Иногда мне казалось, что я просто задыхаюсь, и нередко ловила себя на мысли выйти в окно, но в этот раз чтобы навсегда и точно. В миг перестали иметь значения те слова и клятвы, которые я себе дала там, в беспамятстве. Я даже не надевала линзы. Без увлажняющих капель и долгого сидения с открытыми глазами те просто начинало щипать. Линзы могли выпасть от засухи. Закрывая глаза, я снова окуналась в ту тьму, снова падала в никуда, снова слышала смех той женщины. И вот этого — единственного! — я боялась до крика, до паники наедине с собой. Я пыталась нащупать сквозь ночную рубашку место, где бьётся сердце, и почему-то не могла. Это не напугало лишь потому, что я намеренно пыталась раскарябать то место и выдрать сердце. В голове всё было идеально просто. Стук я не могла нащупать, но вот где сердце находится чисто анатомически знала отлично. И я приступила к своему плану… За этим занятием меня и застал Рейджи. Кожа болела и кровила, а под длинными ногтями остались кусочки эпидермиса и крови. Рык вампира не произвёл на меня впечатления. Мне было абсолютно всё равно. Я сейчас жила ради дозы кофеина, которую у меня всячески отбирали. Парень ударил по рукам и схватил за плечи, чтобы хорошо встряхнуть. Сверкнувшие малиновые глаза напоминали стеклянные стразы в свете лампы, и всё. Всё. Я напоминала себе русскую игрушку из детства — Ванька-Встань-ка. Это игрушка из нескольких шариков, как снеговик. Только его уронишь на пол, и он тут же встаёт и качается. И я также. Качаюсь и почти что срываюсь. Я искренне не понимала мотивов Сакамаки. Давно пора было или убить, или отдать Канато. Я бы давно так поступила. Наверное, нынешняя я. Прошлая я попыталась бы бороться и вгрызлась бы любому в глотку, скажи слово против. Все дни напоминали одну протяжную ночь. Менялись только мои действия. Редкие, правда. Один раз я всё-таки попыталась открыть окно, но оно оказалось запертым. Недавно я покинула комнату и бродила днём по дому, как призрак, не замечая, что за мной следят. Так добрела до того озера, которое видела в воспоминаниях. И, если я там бросилась спасать, то тут с присущим мне равнодушием пошла в воду, чтобы утопиться. Вытащил меня Шу. Я потом долго смотрела на него и не искала логики. Да, надо бы ударить. За всё. И он этого ждал. Он ждал любой моей реакции, кроме той, что я пройду мимо него в поисках очередной смерти. Уверена, что выжидающий взгляд затравленного существа сменился недоумением и широко распахнутыми синими глазами. Думаю, моё равнодушие ко всему и есть наказание, да? Ведь порой равнодушие — хуже смерти. Потом пришла в голову ещё одна идея. Мне выдавали таблетки. Скорее всего это антидепрессанты. Я перестала их пить и научилась дурить Рейджи голову. Делать вид, что выпиваю, а сама под язык. И так где-то с неделю. Хорошая должна была получиться доза, чтобы убиться, но, когда я залезла в свой тайник, лекарства не обнаружила. М-да. В итоге Сакамаки начал растворять их с водой. Больше выходов не видела. Столовые приборы заменили на пластмассу; умывалась и принимала душ под надзором Рейджи. То есть, я сидела в ванной под каплями тёплой воды и всё. Жизнь продолжалась, наступало лето, телефон был разряжен, а я, боясь спать и ища способ избавиться от Корделии в голове, пыталась покончить жизнь самоубийством. Второго раунда я не выдержу. Я — человек, не железная. И я устала. Я банально устала бороться. Я банально устала кричать и надеяться, что-то кому-то доказывать. Не проще грохнуть, чем мучиться? Наверное, я задала этот вопрос вслух, когда Рейджи и Субару были у меня в комнате. Что-то хрустнуло и рассыпалось. Наверное, кружка в руках альбиноса. Рейджи вздохнул и что-то ответил. Ответ был странным: — Ты, в конце концов, спасла нам жизни. Считай, что мы всей семьёй отдаём тебе долг. Логично… Наверное?***
Я боялась уснуть. И снова спустилась на кухню. И снова поиски кофе. Нигде. Даже за шкафами нет! Устало пошатываясь, села за стол и прикрыла глаза ладонями, но сами веки боялась сомкнуть. Страшно. Полумрак. Тишина. И усталость. Мне было страшно. Опять. Подавляя в себе слёзы, я выдохнула, когда почувствовала холодок. Он прошёлся по голым ступням, и я услышала шёпот. Её шёпот… Усталость как рукой сняло. Она же… Не может быть! Я обернулась и в ужасе попятилась к двери — Корделия стояла возле окна. Вся в крови, как и прежде. Улыбаясь, она сделала шаг ко мне, а я рванула к двери и врезалась. В закрытую дверь, хотя не помню, чтобы закрывала! Дыхание участилось, голова начала кружиться от запаха крови и гнили, и я начала в ужасе стучать по дереву, в надежде, что меня услышат. — Помогите! Кто-нибудь!!! — Ты — моя, Ева, — тихий смех стеганул мою панику. Я вжалась в дверь и скатилась на пол, зажимаясь и боясь. Нет! Нет! Я не хочу снова пережить это! Хватит! — Помогите!!! С другой стороны затарабанили, и я на мгновение испытала подобие облегчения. — Юи, открой дверь! Слышишь меня? Открой дверь! Аято… Нет… Шум. Лязг металла… Меня снова начало колотить крупной дрожью, сродни судорогам. Корделия протянула ко мне руки, а я, опираясь о пол, хотела куда-нибудь сбежать, схватить нож. Рука скользнула по чему-то мокрому и липкому, и за дверью кто-то упал, что-то хрипя. Аято… Мои руки, я сама вся была в крови друга. Перед глазами всё начало двоиться, и даже тот полумрак стал мраком. Корделия с тихим смешком опрокинула меня в лужу крови и наклонилась к моему лицу, тихо прошептав: — Он погиб из-за твоей глупости, Ева.