Сквозь века

Тьму леса рассеивали лишь всполохи костра, а по освещенным участкам метались неровные, ломаные тени, будто кто-то исступленно вытанцовывал свой последний на этом свете дьявольский танец. Сквозь шорох листвы доносился хохот охотников, загнавших дичь; душераздирающий крик жертвы огласил окрестности — люди, живущие в деревне на краю леса, вздрогнули, втягивая головы в плечи, и потуже задвинули засовы на дверях. Крик продлился пару секунд, а затем смолк, чтобы тишина ночи вновь была прервана оглушающим хохотом. Охотники утерли окровавленные рты и прислушались, выискивая новую добычу. Заметив шуршание в паре миль к северу, они бросились в погоню. Жертва, почуяв опасность, кинулась прочь. Охота продолжалась. Жажда подкрадывается незаметно, увлекает, окрыляет. Вкусив раз, уже невозможно остановиться. Элайджа поднял лицо, покрытое сеткой вен, узкие клыки были окровавлены, темные глаза прищурены, а по лицу расползлась довольная улыбка насытившегося хищника. Рядом с довольным урчанием оканчивали ужин остальные. Хотя, почему оканчивали? Ночь только начиналась… Жажда… Самый сильный враг, с которым суждено столкнуться бессмертному. Она преследует неумолимо, неотступно, она, как личная тень, не покидает своего обладателя. Изредка она отступает, давая забыться, чтобы потом нагрянуть с новой силой и еще крепче затянуть поводок. Эстер просчиталась. Вместо того, чтобы подарить детям свободу, она сделала их рабами крови, следующими за своими желаниями, и, вкусив однажды, они не собирались отказывать себе впредь. Все они. Мария оторвалась от тоненькой шейки и с наслаждением провела языком по острым зубам, собирая алые капли сладостного нектара. Девушку, чье сердце перестало биться несколько минут назад, она знала с детства, но… кровь была вкуснее. Кровь в этом мире решает всё. Кровь и ничто иное. Именно из-за крови они практически разорвали селянку на куски. Жажда преследовала неотступно, затуманивая разум и лишая рассудка. Сомнительно, что в обычном состоянии милая Ребекка бы стала слизывать кровь с мяса оторванной в порыве бойни руки жертвы, а Клаус с Колом оскалено рычать друг на друга из-за вырванной тогда же ноги. Один Финн не принимал участия в ночных пиршествах, предпочитая скрываться дома, помогая матери. Внезапные приступы непереносимой жажды накатывали и на него, но парень пытался себя контролировать, обуздывая инстинкты. Эстер помогала ему, заваривая травы и ослабляя его ими. Остальные ее дети, как только поняли, что она предлагает им яд, предпочли терпеть приступы жажды и агрессии, чем с каждым днем слабеть, постепенно превращаясь в жалкое, слабое и голодное подобие самих себя. Клаус зарычал, обернувшись, неотрывно глядя в глубь леса. Остальные вскочили и настороженно замерли, выпустив клыки и когти; потянули носом воздух, принюхиваясь к постороннему запаху. Меж деревьев вальяжной походкой неторопливо шел Майкл. Кол сделал пару шагов назад, не сводя глаз с мелькающей среди ветвей одежды отца, который был еще в полумиле от полянки, нашел рукой замершую Марию и вместе с ней исчез в противоположенной стороне леса. Никто из оставшейся троицы не сдвинулся ни на дюйм, пока Майкл не вышел из-под сени деревьев. Кровь, струящаяся из ран мертвой девушки, не встречая на своем пути преград, забыто впитывалась в землю. — Что это вы тут устроили? — мужчина брезгливо бросил взгляд по сторонам, косо посмотрел на труп девушки и неотрывно уставился на своих детей, медленно обходя их по кругу. Те зашевелились, поднимаясь и поплотнее сбиваясь в кучу. Выглядели они не слишком презентабельно — все в крови, грязи, листьях, с голодными дикими глазами, они вовсе не были готовы к тому, чтобы отчитываться сейчас о своем поведении перед отцом. — Ну? Чего молчите? Пропадаете вечно где-то, убиваете всех подряд, и вам нечего сказать? А где же столь любимые вами оправдания? Давайте, скажите, что вы не хотели, что вас заставила жажда, а сами вы и мухи не обидите, что вам жаль, что в следующий раз будете аккуратнее и постараетесь сохранить жизнь. Что молчите? Говорите! А я вас послушаю. Особенно про жажду. Очень интересно, ведь я с ней, почему-то справляюсь. Майкл прекратил кружить вокруг детей и уселся на поваленное дерево, оперевшись о ствол. — Вы, как малые дети, не хотите изобразить даже подобие того, что понимаете, что происходит, что вы творите. Скольких вы уже убили? — мужчина указал кивком головы на лежащее на поляне тело. — Знаете ли вы, что это не остается незаметным в деревне? Что начинают ползти слухи? Что скоро люди возьмутся за вилы, как в Европе?! Голос становился все громче и страшнее. Троица выпрямилась, снимая готовность к атаке, убирая клыки, расслабляя пальцы и постепенно приобретая человеческие черты. — Мы дали вам здесь дом, защиту, вы же всё рушите! Если так пойдет и дальше, если вы по-прежнему будете охотиться без меры, рано или поздно люди найдут способ вам отомстить. Вы не видели того, что творится за океаном. Или вы забыли о том, природа идет против вас?! И тогда, когда вы получите то, на что напрашиваетесь, никто не будет вас защищать. Подумайте, ради разнообразия, что вы получите в итоге? Смерть. Ребята молча переглянулись и снова уставились на землю. Жажда еще полыхала, впрочем, как и всегда, но и с разума спадала пелена. Отец был прав. Надо притормозить. Иначе кровь быстро закончится, а других деревень, не считая оборотней, нет вокруг на много миль. — А где Кол? — Майкл огляделся. — Где этот несносный мальчишка? Я чувствую его запах; он был здесь. — Он ушел не так давно, — через силу выдавил из себя Клаус, по-прежнему не поднимая взгляд. — Сказал, что он сыт и пойдет отдохнет. В деревню, наверное, или еще куда. Он туда ушел, — парень указал в сторону, откуда пришел отец. — Мальчишка! — выругался мужчина, вставая. — Прекратите устраивать подобные охоты, вы поняли меня? Если не можете сдержаться — пейте настои вербены, как делает ваш брат — хотя бы не будет риска того, что однажды вас сожгут. Да, и помните, — уже собираясь уходить, он обернулся, — если вы будете настолько безрассудны, что позволите себя убить — вы больше не будете моими детьми. — Ты уверена, что не хочешь еще поохотиться? — в глуши леса, за пару-тройку миль от поляны, под покровом темноты шли двое. — Нет, я не хочу, — девушка поежилась и обняла себя за плечи, пытаясь унять внутреннюю дрожь. — Кол, мне страшно. — Чего ты боишься? Мы далеко, отец нас не найдет. А если что — мы спрячемся, — парень беспечно пожал плечами. — Нет… Ты не понимаешь… Меня не Майкл сейчас беспокоит… — после каждого предложения она на некоторое время замолкала, собираясь с мыслями и вдыхая свежий воздух ночной прохлады. — Я боюсь другого. Жажды. Того, что она с нами творит. — Да брось! — Кол аж остановился от изумления. — Неужели тебе не весело? — Весело, — Мария медленно кивнула, задумываясь, — во время охоты. А после, когда мы, насытившись, где-нибудь отдыхаем, становится страшно. Мы ведь не убийцы. Не были ими. А сейчас словно обезумели. Рвём на куски любого, кто бы ни попался на пути. Иногда мне кажется, что будь кто из нас смертным и попадись нам сейчас — мы бы и его разорвали не задумываясь. — Ты преувеличиваешь, — неуверенно произнес парень. — Мы бы никогда… — Да. И с остальными то же самое, — девушка повернулась к своему спутнику. — Просто признай, что жажда нас контролирует. Этого я и боюсь. Кол замолк, переваривая услышанное. В душе сам он тоже побаивался столь разительной перемены, но не хотел себе в этом признаваться, прячась за удовольствие, которое давала охота. — Она не отступит, — неуверенно произнес он. — Она будет все так же караулить нас, и как только мы сделаем глоток, мы захотим все больше и больше. Как это обычно происходит. — Но попытаться-то можно. — Попытаться что? — Попытаться себя контролировать. Не знаю… Сопротивляться… — Мария огляделась вокруг. — Это так бессмысленно. Но если не пытаться ничего и не получится, а так есть хоть какой-то шанс. Кол промолчал. Слова девушки имели смысл, но он не хотел сопротивляться. Ему нравилось охотиться, нравился сам миг погони и настижения добычи, нравилось делать то, что хочется, то, что требует организм, вся его сущность. Пусть сейчас он себя не контролировал, но ему это нравилось. Он всегда был импульсивным и подчиненным одним лишь чувствам, а сейчас, когда они усилились, он оказался в самой их пучине, не в силах выбраться. Впрочем, он был весьма не против. Поняв, что ответа от парня не дождется, Мария перевела взгляд на окружающие их деревья. Ей нравился лес, любой, будь он летний или зимний, дневной или ночной, но особенно ночной. Он успокаивал, приводил мысли в порядок, очищал душу. Поэтому девушка не расстроилась, а, наоборот, обрадовалась, когда Клаус ей сообщил, что нашел заброшенный домик в самой чаще леса, где ей и предстояло теперь жить. В лесу уходило беспокойство, приходило понимание многих вещей; а сейчас она боялась — боялась того, что не может остановиться, что выпивает людей до последней капли, не взирая на то, что они значили для нее раньше. За эти две недели, четырнадцать ночей, население их родной деревеньки значительно сократилось, в лесу валялись трупы её хороших знакомых, а в минуты незамутненного рассудка на девушку наваливалось осознание того, что она просто не может остановиться — никто из них не может — даже если очень захочет. Это ее и пугало — невозможность самой владеть собой, контролировать себя, быть собой. С другой стороны, эта внезапно вспыхнувшая жажда отвлекала от других проблем, которые с усилением после обращения чувств, не позволяли не обращать на себя внимание. По иронии судьбы, все чувства, которые девушка испытывала в момент обращения, десятикратно усилились, и теперь ее разрывало между горем от потери сестры и не менее сильной тягой к одному из бессмертных. Было больно, было чертовски больно. Всё чаще и чаще Мария цеплялась за воспоминания о сестре, за накатывающую жажду, за что угодно, лишь бы отвлечься от усилившихся чувств. Особенно болезненным было утро (или вечер?) после обращения. До этого была эйфория от того, что она теперь бессмертна, всё ей подвластно, и её обратил тот, кого она любит, что означало некое единение с ним. Она была поглощена чувствами, плыла в их потоке и радовалась каждому мгновению. А когда она проснулась, волшебство испарилось. Мир был прежним, ничего не изменилось, лишь сказка закончилась, а Элайджа был всё так же далек от нее; разве что жалел из-за потери сестры, и это злило её еще больше. Боль, злость, а теперь и страх — всё это напрочь выбивало из привычной колеи, лишая равновесия, душевных сил и столь характерного для Марии спокойствия. Со стороны всё было по-прежнему, в душе же царили хаос и тьма, доминирующим компонентом в которой была боль. В доме семьи Майкла на деревянной лавке у стола сидела женщина, листая объемистую книгу. Она перелистывала страницы, внимательно вглядываясь в текст, но в глазах уже читалось уныние и разочарование — за несколько недель, что она провела за поисками выхода из сложившейся ситуации с солнечным светом, Эстер так и не смогла найти решение — в книгах не было сказано ни слова, не дано ни намека на возможный выход. Аяна, глядя на мучения подруги, лишь качала головой и сама принималась просматривать свои книги. Дверь, скрипнув, открылась, и в комнату ввалился Майкл, зорким взглядом обводя помещение. — Нашли что-нибудь? — Ничего, — Эстер подняла взгляд на мужа. — Боюсь, вам вечно придется жить в ночи. — Прятаться? — мужчина брезгливо поднял бровь, закрывая засов. — Ну уж нет. Выход должен быть. Вы просмотрели все заклинания? Женщины уныло кивнули. — Если нужного заклинания нет, его надо создать, — Майкл пожал плечами и сел на сундук, развалившись на нем. — Но к чему привязать такое мощное заклинание? Это практически подрывание основы, а значит требуется что-то, что будет поддерживать заклинание все это время. Что-то постоянное, что не будет пропадать на время, как двойники, не исчезнет совсем, как комета, которая может не вернуться, что-то… вечное, — Эстер растерянно обвела взглядом комнату и повернулась к мужу. — Может, солнце? — несмело предположила Аяна. Она стояла у окна и смотрела на улицу. Там по-прежнему была ночь, но небо уже светлело, и совсем скоро дети должны были вернуться домой, перемазанные, как обычно, кровью. Эстер оглянулась на нее. — Солнце от солнца? Почему бы и нет. Но такое заклинание не нанести на живого человека — только на предмет. — Значит, нужно нанести его на что-нибудь, что можно было бы носить с собой постоянно. — И без опасности потерять, — уточнил мужчина, положив руку на навершие меча. — Оружие не подойдет, нужно что-то, что находится в непосредственном контакте с обладателем. Брошь? — Ее можно легко оставить на одежде, — покачала головой Аяна. — Кулон? Нет, может слететь. А если браслет? Железный, чтобы не покинул руку? Майкл удивленно посмотрел на жену. — Мы же не всю свою бессмертную жизнь будем сидеть на этом материке. Когда-нибудь мы вернемся в Европу. Что скажут люди, когда увидят на нас нечто, напоминающее железные кандалы? Особенно, на Ребекке? — Тогда что еще остается… — Эстер судорожно забегала глазами по платью, припоминая украшения, которые как на зло, напрочь исчезли из головы. — Остается только кольцо, — глухо сказала Аяна, не сводя глаз со своего пальца. Видят предки, она не хотела, чтобы бессмертные снова ходили по земле, да еще и днём, но ради старой подруги, которая когда-то давно спасла ей жизнь, ведьма поступилась своими принципами, уже не единожды нарушенными в молодости. Тем более, что дети уже обратились, хоть и не были виноваты. А так существовал хоть какой-то шанс, что они перестанут быть монстрами и станут неким подобием прежних себя. — И как только вы приготовите кольца, нам ничто не будет угрожать? — Майкл без интереса листал лежащий на столе гримуар. — Или будет? — он ткнул пальцем на текст заклинания, с помощью которого проходило обращение. — Насколько смертелен Белый Дуб? Аяна поёжилась. Она надеялась, что эта деталь останется без внимания, что даст в будущем людям шанс уничтожить столь совершенные орудия убийства, но их отец был слишком внимателен. — Что? Позволь прочитать, — Эстер забрала фолиант. Прочитав несколько строк она испуганно замерла, размышляя. — Он убьет вас. — Убьет? — усмехнулся мужчина. — Тогда я его сожгу, и убить нас уже будет нечему. Аяна промолчала, не шелохнулась, даже взгляд не метнулся в сторону висящего на поясе мешочка, в котором лежали недавно собранные жёлуди. Дуб горел ярко. Вся семья собралась посмотреть на это зрелище; особенно довольным выглядел сам виновник торжества — Майкл. Было еще не так поздно, и селяне всё еще продолжали работать, с подозрением косясь на ведущее с недавних пор ночной образ жизни семейство, о котором уже ползли страшные слухи. Клаус переступал с ноги на ногу, потирая руки и оглядываясь по сторонам — ему очень хотелось пить, но отец запретил делать это на виду, и теперь парню приходилось ждать, когда представление закончится, чтобы утолить жажду — в этот раз он оплошал и вместо того, чтобы отправиться с братьями на охоту, всю ночь что-то вырезал и, как следствие, остался голодным. Треск костра разносился далеко вокруг и жители с осуждением косились на поджигателей, не понимая, зачем нужно было убивать древнее дерево, сосредоточие духов их предков. Не будь они так напуганы неожиданным преображением этой семьи, селяне ни за что бы не позволили сжечь священное дерево, но существовали силы, способные заставить замолчать даже веру. Огонь горел несколько дней — сначала пламенем было охвачено всё дерево, сгорели его листья и начали гореть ветви, потом ствол прогорел и дуб рухнул, продолжая таять в огне. Пламя не перекидывалось на траву и ближайшие деревья — Эстер держала его в строго очерченных рамках. Наконец, от некогда могучего дуба, символа долголетия, не осталось даже угольков, которых ветер превратил в пепел. Зрелище давно не доставляло удовольствия, и семья разбрелась кто куда по своим делам, остались лишь Эстер, держащая границы пламени, да Майкл, желающий убедиться, что дерево сгорит дотла. Но и ему пришлось отлучиться в первую ночь пожара. У дерева уже сгорели все листья и обгорели ветви, когда парни решили, что им незачем больше здесь стоять. Оставив родителей и сестру у дуба, они разошлись в разные стороны — Колу нужно было зайти к Аяне, Элайджа хотел спуститься к роднику, а Клаус отправился охотиться, Финн же отправился домой. Родник находился далеко внизу, в пещере у самой реки. Путь туда был долгий, через поле, а затем вниз по склону, но это было одно из мест, где пропавшего станут искать в последнюю очередь. Уединенное местечко, однако, было уже занято — у самого ручья, расположившись на камнях и опустив ладонь в студёную воду, сидела Мария. — Здравствуй, — под сводами пещеры раздался тихий голос. Девушка обернулась и, увидев гостя, улыбнулась. — Здравствуй. — Как ты? — подойдя ближе, Элайджа опустился рядом. Они не говорили толком с самого обращения. В целом, они не говорили толком никогда, но после смерти Татьи, парню понадобился кто-то, кому можно было выговориться и младшая сестра умершей для этого вполне подходила. — Держусь, — напряженно ответила Мария. Ей не нужно было объяснять, зачем парень пришел сюда, а после спрашивает о её самочувствии. Существовала лишь одна вещь, связывающая их на этой почве. Татья. — Ты как? — Держусь, — повторил он, также опуская руку в ручей. Вода не была обжигающая, но холодная, очень холодная, однако неуязвимому телу это неприятностей не доставляло. — Я просто не понимаю, почему именно она. — Элайджа бессмысленно смотрел вглубь потока. — Почему не кто-то другой? — Может быть, потому что твои родители ненавидели мою сестру? — Ненавидели? — парень обернулся. — Почему? Девушка поджала губы. Как можно было настолько не видеть очевидное? — Возможно, они считали её виновной в ваших ссорах с Клаусом? — Но… зачем тогда… почему… — растерянно промолвил он и замолчал, осмысливая сказанное. — Почему, что? — осторожно спросила Мария. Она видела, что парню надо было выговориться, и старалась потихоньку подтолкнуть его к этому. — Почему они убили её, а не… — Что «не»? — Не знаю, — Элайджа развел руками, — просто не убрали её от нас, не заставили выбрать одного и выйти замуж или еще что-нибудь… Не знаю. Но зачем же было убивать? — Они и убрали, — горько проговорила девушка, вытаскивая из ручья руку и обнимая колени, кладя на них голову. — Убрали так, чтобы она… она больше… никого не поссорила. Не стоило об этом говорить. Рана, столь старательно зашитая и покрытая коркой крови и боли, вновь открылась, и теперь хотелось рыдать, оплакивая сестру. Больше никогда они не будут заплетать друг другу косы перед праздником, больше никогда они не будут вечерами лежа на одном настиле делиться друг с другом секретами, больше никогда они… Никогда… Никогда. Девушка замолкла, отвернувшись и глядя на воду, не желая, чтобы кто-нибудь видел, как на глаза наворачиваются слезы. Не надо. Она сидела, покачиваясь, и не думая ни о чем, лишь в душе бушевала боль. Сестры нет… Она одна. Вдруг Мария почувствовала, что кулак, в который она сжала ладонь, разжимается, и её берут за руку. Стена боли треснула, напоминая, что существует вокруг еще целый мир и люди, которым она, возможно, нужна. Но только сейчас она по-прежнему одна. Друзья есть, но они далеко, морально далеко. И у них есть семья. Они все — семья. А у нее её нет. А без семьи она — ничто. Камни со стуком скатились вниз, а следом за ними в пещеру ворвался Кол. Элайджа и Мария подняли на него взгляд, ожидая ответа, но тот замер, не в силах отдышаться, не столько от ходьбы, сколько от пережитого волнения: в глазах парня стоял ужас. — Что случилось? — девушка вскочила, подбегая к другу, тот лишь взмахнул рукой, прикладывая её ко лбу и пытаясь обрести человеческую речь. Из ослабленной ладони посыпались горсть мелких предметов. Подошедший Элайджа поднял один из них и, осмотрев, взглянул на брата. — Что это? — Клаус, — вымолвил он наконец. — Это Клаус? — Нет, это кольца, — отмахнулся Кол. — От солнечного света, наденьте их. Мария, ты тоже, — видя, что девушка медлит, парень уточнил, — я попросил Аяну сделать еще одно. — Так что Клаус? — поторопил Элайджа брата. — Да, Клаус, — Кол провел рукой по лицу, не зная как сказать. — В общем, Ник оборотень. — Как? — Мария покачнулась и отступила на шаг назад, чтобы не упасть. — А вот так вот, — нервно засмеялся парень. — Возвращаюсь я от Аяны, вижу, рядом с ним отец и мать рядом, с глазами по блюдцу. А Ника трясет всего и глаза желтые. Отец на мать кричит, что она изменяла ему, и Ник не его сын, та… Та отнекивалась сначала, а потом призналась. Отец ударил её по лицу, а потом ушёл. Только его и видели. Говорят, в деревню оборотней отправился. Мама… Мама в дом побежала, даже не взглянула на Ника, а Ребекка там, рядом с ним. А я сюда, за вами побежал. — Надо скорее возвращаться. Бедный Ник… Как же он, наверное, сейчас себя чувствует… — Не слишком хорошо. Ты права, — кивнул Кол, — надо возвращаться. Подъем был крутой, но им сейчас это ничуть не мешало — после обращения все чувства и так обострились, а в напряжении они заиграли всеми гранями. — Значит… он оборотень, — преодолев склон, они пересекали теперь поле. — Почему же это проявилось только сейчас? — Не знаю, — пожал плечами Кол. — Он был голодный очень. Может, он сегодня первый раз убил. Там неподалеку валялся труп девушки. Кажется, это была Агата. — Мы много раз убивали, — передернулась Мария, — и ничем ничего… — Но мы делали это вместе, а Ник всегда лез пить в первых рядах. Заканчивал не он. И убивал, следовательно, не он. Тихо! Они почти вылетели из леса, когда Кол замер и поднял вверх руку, останавливая брата и подругу. С опушки доносился рык и крики. Зрение охотников позволяло рассмотреть картину во всей красе: по поляне резвился песочного цвета волк, вокруг валялись растерзанные тела, а по траве, оставляя кровавые следы, пытались отползти от неминуемой смерти селяне. Ребята переглянулись, не решаясь выйти на лужайку, и резко повернули головы, заметив сквозь ветви знакомое белое платье: к ним спешила Ребекка. — Где он? — без предисловия требовательно спросила она. Взгляд Элайджи метнулся на поляну, и девушка ринулась было туда, но братья её перехватили, не давая ступить и шагу. — Пустите меня! — отбивалась она. — Я должна там быть! Это же Ник! — Тихо! — Элайджа встряхнул сестру и усадил на поваленное бревно. — Он сам сейчас себя не осознает! Он тебя не узнает! Сиди, если не хочешь, чтобы он потом страдал над твоим телом! Мало ему сейчас смерти Татьи, предательства отца и матери, хочешь, чтобы он еще и тебя потерял? А о нас ты подумала? Девушка замолкла и замерла, пораженная речью брата. Мария села рядом, взяв подругу за руки, а парни встали по бокам, охраняя от необдуманных поступков. — Где Финн? — внезапно спросила Ребекка. — Это мы у тебя должны спросить, ты же была здесь, — пробормотал Кол. — Но, наверное, дома, успокаивает мать. Где ему еще быть? Не здесь же. Зачем ему нужен такой брат, нашему всегда правильному Финну? — Он наш брат, — оборвал его Элайджа. — Что это за брат, который бежит вечно прятаться за маминой юбкой, вместо того, чтобы быть с братьями и сестрой? — начал заводиться Кол. — Где он был всё это время? Пусть там и остается! Не успел он закончить, как совсем рядом послышался громкий рык и из кустов выскочил Клаус в обличье волка. Ребята замерли на секунду, а спустя мгновение единогласно оказались на ближайшем дереве, предпочтя безопасность ранней встрече с другом и братом. — Однако, как вы сами Ника сильно любите! — ядовито произнесла Ребекка. — Прячетесь, как будто он что-нибудь вам сделает! Она уже собиралась спрыгнуть с ветки, но волк внезапно насторожился, повел ухом и бросился через лес в сторону дома. Ребята остались одни. Вернувшись домой, они обнаружили сидящего у костра Клауса, обхватившего руками колени, дрожащего и бессмысленно уставившегося в огонь. Братья молча подошли и сели рядом, а Ребекка положила ладонь Нику на плечо. Марию, несмотря на все её сопротивления, оставили в лесу, отправив в хижину, мотивируя это тем, что в деревне её считают мертвой и «пусть так и остается дальше», однако Кол всё равно подозревал, что до хижины Мария не дошла, а находится где-нибудь поблизости, скрываясь от посторонних глаз и видя всё происходящее. — Клаус… — нарушила молчание Ребекка. — Почему? — перебил её парень, поднимая голову. — Почему мама мне не сказала? Почему она так со мной поступила? Почему? Отец всегда был строг со мной, а сейчас… — Отец со всеми нами был строг, — мягко возразил Элайджа. Клаус отвернулся. — Она не говорит со мной. Не хочет даже слушать. Даже не взглянула, когда я пришел — ушла в свою комнату и заперлась там. Я… я не верю, что это может быть правдой. Кол вздохнул, похлопав брата по плечу. Для их семьи наступал очень трудный период. Следующие полторы недели прошли напряженно. Эстер почти не разговаривала с детьми, все время проводила у Аяны, а домой возвращалась лишь за полночь. Но Клаус был этому только рад. Имея возможность не видеть родителей и закрывая глаза на очевидное, он окружал себя подобием порядка, делал вид, что всё это обычно и не может вызывать каких-либо разговоров. Теперь, когда с помощью колец, приготовленных их матерью и Аяной, они могли гулять под солнцем, Ник полностью уверовал, что всё вернулось на свои места. Однако соседи так не считали. Оплакивая убитых, они не просто стали бояться членов этой семьи, их терпение уменьшалось с каждым днем. Масла в огонь подлила весть, что отец семейства, Майкл, вырезал половину деревни оборотней и унес их головы в мешке. Нельзя сказать, что селяне сильно жаловали оборотней — они боялись их, но пред лицом более близкой угрозы, они использовали это нападение как мотив, выражение жестокости и безжалостности новых существ. Их стали ненавидеть. — Клаус, перестань, — недовольно поморщилась Ребекка. Она лежала на животе, скрестив согнутые в коленях ноги, и рисовала палочкой на земле. — А что такое? С каких пор, сестренка, тебе перестал нравиться звук рвущейся человеческой плоти? — вольготно развалившись на траве, Клаус зубами рвал запястье еще живой девушки, в глазах которой стояли слезы. Несмотря на боль она молчала — Ник позаботился о внушении. — Тебе мало, как к нам относятся в деревне, ты продолжаешь развлекаться? — Элайджа, перестань, — парень поморщился. — Что плохого в том, что мы пообедаем? Девчонкой меньше, девчонкой больше — сути это не меняет. Мы охотники. — Знаешь, возможно ты и не слушал, когда нам в детстве рассказывали про Европу, но я слушал, — вступил в разговор Финн, который впервые за столько времени, решил провести время не с матерью, а с братьями и сестрой. — И уж поверь, я хорошо помню, как там расправлялись с оборотнями, ведьмами и прочими, которых считали силами зла. — Мы не оборотни и не ведьмы, чтобы с нами расправляться, — незаинтересованно пожал плечами Клаус. — Мы прочие. Нас считают здесь злом! — И что? — парень поднялся на локтях. — Раз считают — так будем им! Он поднял вверх запястье, которое держал в руке, как кубок, и впился в него. Сейчас он был в самом расцвете своих сил — и бессмертный охотник, и оборотень в одном; родителей не было — отца не было, он сам был себе хозяином — делал, что вздумается и никто не был ему указ. Это было наградой за все годы унижений. Клаус рассчитывал, что теперь это будет длиться вечно. Мария запрокинула голову, вдыхая сладкий запах леса. Смеркалось. Деревья отбрасывали все более и более длинные тени, ночь все сильнее опускалась на деревеньку и прилегающие к ней окрестности. Сегодня полнолуние. Деревня снова опустеет, все жители спустятся в пещеры, а волки снова будут всю ночь выть. Именно тогда, в прошлое полнолуние месяц назад всё изменилось для неё и еще пятерых ребят. Теперь они могли не бояться оборотней, могли запросто разгуливать по ночам, ведь они были бессмертны и неуязвимы. Через несколько минут они должны были встретиться и пойти к Ручьям, чтобы в полнолуние, в волшебном месте, там, где по поверьям обитают духи воды, встретиться с никсами*. Девушка танцевала в ночном сумраке, закрыв глаза, полностью отдавшись на волю провидения. Вдруг, в букете лесных ароматов возник посторонний запах, резанувший её ставшее чутким после обращения обоняние. Мария распахнула глаза и по инерции завершая оборот, врезалась в кого-то. — Аккуратнее, — её поймали сильные руки, не давая упасть, а перед глазами возникло совсем недавно снившееся ей лицо. Если бы девушка могла, она бы покраснела, но к счастью это было уже невозможно. — Спасибо, — улыбка расцвела на её губах, но тут же померкла. Мария высвободилась из рук Элайджи и оглядела остальных присутствующих — здесь были Кол и Ребекка. — Где Клаус? Он так хотел посмотреть на нимф… И что горит в той стороне? Я чувствую запах гари… Ребята замерли, принюхиваясь, а потом пожали плечами. — Можно посмотреть. А потом пойти к Ручьям — Ник сказал, что подойдет прямо туда. На одной из самых больших полян, находившихся в лесу, полыхало зарево. Ребята осторожно высунулись из ветвей разросшихся по краям поляны кустарников, стараясь разглядеть происходящее на поляне. Нет, на этот раз это был не один большой костер, как тогда, когда они сжигали Белый Дуб. Сейчас на поляне горело четыре круга — три по углам треугольника и один в центре. В ближних кругах были какие-то незнакомые парень и девушка — парня ломало, видимо, он был оборотнем, а девушка шипела и скалилась — весьма похоже на еще один плод эксперимента Эстер, которая стояла недалеко от кругов, держа в руках книгу, что-то помешивая и тихонько напевая. Всмотревшись в того, кто находился в центральном кругу, ребята вскрикнули — это был Клаус. Он выглядел брошенным, словно тряпичная кукла, и он был без сознания. Еще один круг горел позади Ника, самый дальний от ребят. Кто там находится сквозь всполохи пламени рассмотреть не получалось, но было понятно, что его тоже не ожидает ничего хорошего. — Надо вытащить оттуда Ника, — шепотом напряженно заговорила Ребекка. — Я даже думать не хочу, что сделает с ним мама, после того, как выяснилось, что Ник не сын отца. — Надо, — подтвердил Элайджа. — Мы быстрее. Нужно только выбрать момент, когда мама не будет смотреть и… Смотрите, она пошла к кругу позади Ника! Сейчас! Переглянувшись, парни рванули к центральному кругу, но почти сразу же были отброшены какой-то невиданной силой, барьером, препятствующим им проникнуть на место действия. — Что это еще такое? — Элайджа поднялся с земли, прищурившись поглядывая на барьер. — Нужно проверить, сплошной ли он, — видя, что братья не торопятся, Ребекка попыталась сама проверить целостность барьера, но была задвинута за спину, а парни снова двинулись вперед. Подруги, переглянувшись, последовали за ними. Стена больше не отбрасывала их, она пружинила под ощупывающими её руками и отбрасывать стала, видимо, только если её попытались бы пробить. Обследуя стену, ребята двигались по кругу, пытаясь найти в ней малейшую брешь, которая позволила бы проникнуть сквозь защиту. Но все было тщетно. Увлекшись обследованием стены, ребята и не заметили, как приблизились к третьему кругу. Подняв взгляд, Мария вскрикнула и зажала себе руками рот, пытаясь не завизжать; паника наполняла душу и сердце, ноги отказывались держать свою хозяйку — в центре последнего круга, вся в царапинах и земле, с растрепанными всклоченными волосами, лежала Татья. Девушка почувствовала, как сильные руки подхватывают её за талию и оттаскивают подальше от барьера. — Спокойно, спокойно, не смотри туда, смотри на меня, — её насильно развернули и заставили поднять взгляд. — Элайджа с Ребеккой вернулись, стена сплошная, прохода нет. Продолжая дико смотреть перед собой и порываясь обернуться, Мария словно не замечала парня, во что бы то ни стало пытаясь увидеть сестру. Кол прижал её к себе, не давая обернуться и зафиксировал рукой голову. — Дай мне посмотреть. Дай. — Нет. — Пусти. Я должна её увидеть. Она моя сестра. Я месяц думала, что она мертва! — Скоро так и будет. — Не говори так! Отпусти меня! Кол разжал руки, позволяя девушке стремительно обернуться и снова схватил её за руки, на этот раз со спины. — Только обещай мне, что не будешь пытаться пробиться сквозь барьер и этим не выдашь себя. Мария лишь зашипела и рванулась к сестре. Хватка на руках мгновенно окрепла и её дернули назад. — Нет, нет, так дело не пойдет. Никуда ты не пойдешь, — парень обхватил её руками, прижимая к себе и явно отказываясь куда-либо отпускать. Девушка замерла, бросив попытки вырваться и взглядом пытаясь отыскать в сестре малейшие признаки жизни. Девушка лежала на траве без сознания, но жилка на шее билась, что подтверждало то, что она не умерла месяц назад. Где же она была всё это время? Последняя тень исчезла с лика ночного светила — на небе засияла полная луна. Эстер, не прекращая читать заклинание, взяла с каменного стола чашу и горсть трав, и подошла к первому кругу. Оборотень, находящийся там, замер и зарычал, оскалившись. Ведьма бросила в него травы, и тот взвыл, упав на траву как подкошенный. В тот же момент огонь вокруг него погас и Эстер шагнула в круг. Обессиленный превращением и травами, оборотень все же попытался оскалиться, не подпустить ведьму к себе, но та наступила ему ногой на горло и, наклонившись, вырезала у него из груди сердце. Ребята вздрогнули — они первый раз видели, чтобы их мать занималась подобным. Сердце Эстер бросила в чашу, не прекращая читать заклинание, а после повернулась к второму кругу. Там была молоденькая девушка, на пару лет помладше Марии и Кола. Эстер достала из мешочка, висевшего у нее на поясе горсть трав и кинула её в девушку. Ребекка с Марией дернулись, закрывая глаза и снова их распахивая — кожа девушки вскипела, сгорая, а сама она заорала нечеловеческим голосом. Огонь погас. Абсолютно спокойно, Эстер присела рядом с жертвой, которая уже никогда не будет охотницей, достала кол и вонзила его в сердце девочки. Та закричала, постепенно теряя силы, а потом и вовсе замолчала. Ведьма вырезала сердце во второй раз. Поняв, чей круг будет следующим, Мария дернулась, но парень лишь сильнее сжал её, зажав к тому же рот. Рядом всхлипнула Ребекка, удерживаемая Элайджей. Она никогда не жаловала Татью, но смотреть на ее смерть также оказалась не готова. Эстер встала и повернулась к третьему кругу. С рук её капала кровь. Читать заклинание она не прекращала — по мере принесения жертв оно звучало все громче и раскатистее. Когда ведьма подошла к кругу, огонь погас, а ресницы девушки затрепетали, показывая, что она вот-вот очнется. Мария напряглась, не сводя взгляд с сестры. Татья открыла глаза и заорала от ужаса, когда увидела Эстер. Та ухмыльнулась и сжала руку в кулак, вплетая в одно заклинание нити другого. По руке Татьи от плеча до кисти прошел разрез, а из него по воздуху в чашу лилась кровь. Ребята замерли, не смея пошевелиться. Жуткое зрелище. Словно мост образовался между рукой девушки и окровавленной чашей. Два моста. По второй руке также прошел разрез и девушка закричала еще сильнее. Мария дергалась, пытаясь высвободиться, но молчала — не хотела выдавать местоположение друзей. Внезапно Татья замолчала и обмякла, падая на землю. Мария замерла, распахивая рот в немом крике и с силой кусая заткнувшую её ладонь. Кол зашипел. Заклятие гремело над поляной, широкие мосты превратились в тоненькие струйки, которые тоже вскоре иссякли. Татья была мертва. Казалось, было уже некуда, но говор все усиливался и усиливался, по небу скользнула молния, ударив рядом с каменным столом. Что-то взметнулось над чашей. Клаус, очнувшись, закричал. Его спина выгнулась, как перед превращением, конечности вытягивались, ломаясь и меняя форму, а на дне чаши, из крови и сердец, как только туда упал луч луны, образовался небольшой прозрачный камень, продолговатый, округлый, с небольшим изъяном. Клаус упал, не подавая признаков жизни. Он не превратился. Огонь погас. Эстер взглянула на сына, усмехнулась, взяла чашу с камнем и, забрав с каменного стола книгу, ушла с поляны. Обряд был завершен. Когда Эстер скрылась глубоко в лесу, ребята осторожно вылезли из укрытия, всё еще не придя в себя после пережитого. Заторможено приблизились к барьеру и дотронулись до него рукой. Скорее, попытались, потому что он исчез, словно его и не было. Ребекка не раздумывая бросилась к Нику, а Мария опустилась на колени рядом с Татьей. Как и Элайджа. — Я даже знать не хочу, что с ней делали всё это время, — помолчав с минуту, Мария закрыла сестренке глаза и провела рукой по лбу, убирая прилипшие каштановые волосы. Еще так недавно они вместе пили чай и спорили о том, что наденут на праздник сбора урожая. Еще недавно она косо смотрела на старшую сестру, наблюдая, как та флиртует с двумя братьями. Сейчас бы она отдала всё, лишь бы её сестра была живой. Элайджа помолчал, а затем встал и пошёл к брату, оставив Марию наедине с сестрой. Он, конечно, любил Татью, но явно не так как сестра, явно не так. Первое, что потребовал Клаус, очнувшись, это объяснений. Сопоставив факты, он попытался обратиться, а когда не получилось, разгромил все деревья поблизости, увеличив и без того огромную поляну еще вдвое. Остановился он, лишь когда наткнулся на тело Татьи и всё еще сидящую рядом с ним Марию. — Это… из-за нее я не могу обратиться? — запинаясь спросил Клаус. Мария подняла на него мрачный взгляд, едва сдерживая себя от гнева. В конце концов, они были теперь по силе равны. — Нет. Это из-за тебя её убили. Клаус отшатнулся, хватая ртом воздух, и поднял руку, тыкая в девушку указательным пальцем и собираясь что-то возразить. Мария, прищурившись, наклонила голову, с вызовом глядя на него, всё еще стоя на коленях у тела сестры. — Потом выясните отношения, — осторожно завернул Нику руки за спину старший брат. — Когда оба успокоитесь, отойдёте от потерь… А сейчас лучше вернуться домой. Или поохотиться. Мария? — Идите без меня, — махнула девушка рукой. — Я… похороню её. Идите. Переглянувшись и осторожно сопровождая поутихшего Ника, Элайджа, Кол и Ребекка скрылись за деревьями. Мария вытянула ноги, оперевшись на руку, и стала смотреть на сестру. Поправила платье, пригладила волосы, взяла за еще не остывшую руку. Это ночь примирения. Она прощала её и отпускала туда, где Татья будет счастлива. Туда, где она обретет покой. Несколько дней в доме Майкла царило молчание. Никто никого не спрашивал, никто ничего не говорил, да и вообще детей дома почти не было — всё время они проводили в лесу, ходили к Ручьям, спускались к роднику в пещеру, даже доходили до водопада — всё, лишь бы не бывать дома. После того, что они видели, никто из ребят не мог находиться рядом с матерью. Один лишь Финн оставался верен ей. Клаус, после того, как лишился своей второй сущности, затих. Теперь он уже не бахвалился своей властью, больше молчал, был хмур. Хотя он это старался не показывать, ему было больно, больно от того, что мать, которую он любил, предала его, а Финн, старший брат и защитник, отказался от него. Конечно, Ребекка, Кол, Мария и даже Элайджа поддерживали его, но это было не то, всё же рана уже была нанесена. Эти раны, нанесенные близкими людьми, временем и собственным пониманием получат все. Клаус был вторым. Один раз он всё же решился задать матери вопрос. Это было когда Ник заскочил домой переодеть сапоги, промоченные в Ручьях. Эстер была дома одна, она чем-то занималась у очага. На вошедшего сына женщина даже не взглянула. Клаус сидел на скамье, задумчиво глядя на мать. Как она могла так с ним поступить? Он же ее сын. Это ведь она всегда защищала его от нападок отца… — Мам… — несмело подал голос парень. Эстер не ответила. Она продолжала свое занятие. — Мама… — Что, Никлаус? — женщина наконец обратила на него внимание. — За что? Почему ты так поступила? — Так будет лучше для тебя. Поверь, — она посмотрела на него и отвернулась, продолжив заниматься делами. Поняв, что иного ответа он не дождется, Клаус, повесив нос, вышел из дома. Это было очередное предательство. Родители всегда знают лучше, что надо для их детей. Бессмертие, отсутствие любимой, одна сущность. Вот только самих детей спросить об этом никто не удосуживается. Все сильнее ребята чувствовали, что им здесь не место, им здесь не рады, никто не рад. Всё сильнее они чувствовали себя ненужными и никчемными. Клаус первый поднял вопрос о том, что нужно уходить. Как и куда было не важно, главное — подальше отсюда. Но уходить хотели не все. Финн и Ребекка не хотели бросать мать, Мария по непонятной причине тоже не горела желанием покидать родные края. Но вскоре произошел случай, решивший всё за них. Однажды днем, когда дома были только Клаус и Эстер, тяжелую дубовую дверь хижины распахнула чья-то сильная рука. Дверь с шумом стукнулась об стену, и с полок посыпались чаши и мешочки с порошками и травами. Эстер, готовящая очередное зелье, и Клаус, чинивший сапог, подняли головы на гостя да так и замерли — на пороге стоял Майкл. — Ну, здравствуйте! — мужчина взмахнул руками, задев притолоку объемистым мешком, который держал. — Не ждали? А я вот пришел… Он зашел внутрь и огляделся по сторонам. — Вижу, у вас тут все в мире и согласии? Да… Не ожидал я от тебя такого, любовь моя, не ожидал, — презрительно бросил в лицо Эстер. Та выпрямилась, отряхнула руки от трав и развернулась к мужу. — Нет, дорогой, — лицемерию ведьмы можно позавидовать. — Не все в мире, не все в согласии, но может так быть. Я заблокировала сущность мальчишки. Ты можешь вернуться. Мы можем жить вместе, как раньше. Остолбеневший на мгновение Клаус понял, что начинает задыхаться от гнева. — Что мне его сущность? — презрительно скривил губы Майкл. — Ты мне нанесла оскорбление, зачав и выносив его! Ты выдала это отродье за моего сына! Ты заслуживаешь наказание не меньше, чем он! Мужчина ткнул пальцем в Клауса и бросил мешок перед Эстер. Из него выкатилась голова, еще пара дюжин была внутри. — Вот! Вот твой любовник и вся его семья! Все его потомство! Я уничтожил их всех! Весь их клан! Будь этим довольна, ведь ты этого хотела? Ты знала, что я не потерплю измены. Ты добилась того, чего хотела, — он развернулся и собрался уходить, но Эстер бросилась за ним, схватив за рукав. — Я отреклась от них! И от него, и от Клауса! Он больше не мой сын! Возвращайся, я прошу тебя! Майкл презрительно посмотрел на нее, выдернув рукав. — Оставь меня, женщина. Я все сказал. Дверь захлопнулась, оповещая, что хозяин дома сюда больше не вернется. Эстер, оцепенев, смотрела на дверь. — Вот значит, как ты меня любишь? — прошептал Клаус, вставая со скамьи. Это была лишь первая пташка зарождавшейся бури. Он возможно и смог бы простить мать, но последние слова стали последней каплей, ножом, перерезавшим нить, держащую его; кинжалом, всаженным в самое сердце. А та даже не обернулась. — ПОЧЕМУ??? — парень рванулся и припечатал мать к стене, сшибая стоящие на столе склянки. Нет, не мать — Эстер. Теперь она больше не была его матерью. — Это было ошибкой, — холодно ответила ему ведьма. — Ты был ошибкой. Глаза Клауса расширились. Я? Ошибкой?! Ярость клокотала в груди. Он вдохнул воздух и задохнулся. Нет… Такое нельзя прощать. Правую руку он всадил в грудную клетку Эстер, схватил сердце и, резко дернув, вырвал его из груди. Ведьма закрыла глаза и рухнула на пол. Ее сердце упало рядом, соскользнув с опущенной ладони. Клаус, тяжело дыша, закрыл глаза. Все. Пути назад нет. Больше ничто не будет прежним. Мутным взглядом он окинул помещение и лежащее на полу тело матери. Перешагнув через него, убийца вышел из дома и закрыл дверь. Клаус сидел у реки. Он пришел сюда обмыть руки, успокоиться и задумался. Легонько будоража ладонью поверхность реки, он думал о том, что может быть… Может быть, он был не прав? Но уже ничего не изменить… Надо уходить. Давно пора… Куда идти? Клаус, прислонившись к дереву, смотрел на воду, а река все текла, и текла, и текла… _________________________________ *Никсы (нем. Nixen) — духи воды или водяные в средне- и северо-европейском фольклоре.