switch

Эва закидывается очередным шотом, пытаясь вспомнить, где она, чёрт возьми, находится. А точнее, как ей попасть обратно домой. Ведь спать в каком-то замученном клубе совсем не охота. Ей, безусловно, наплевать, где провести ночь, но уж очень хочется позлить Шистада своим сахарным присутствием. Как же он бесится из-за всей ситуации, аж смешно. Не нравится, когда с тобой поступают так же, как ты поступал со мной? А как насчёт тех слов, что твердил после каждого промаха, Крис? Больше не бросишь меня? Не заставишь давиться одиночеством? Я обещаю тебе. Наобещал, милый? — Водку с ананасовым соком. Прибыть домой в чёрт знает каком состоянии — более, чем достаточно. У Кристофера забавная реакция на это. Он старается не замечать, что на ней почти нет одежды, когда она заваливается домой в четвёртом часу утра. Старается сдержаться и не причинить ей боли, чтобы она потом не проклинала его и не выпускала слёзы из-за бесконечных синяков на теле. Ибо ходить нужно в подобающем виде. Он старается не замечать, что от неё уже не пахнет ванильным мёдом с яблоками. Теперь лишь ужасный аромат терпкой, сочной вишни, от которого Криса просто тошнит. И уж точно он старается не замечать, как она изменилась в лице, походке, движениях и жестикуляции. Но замечает. И как же, блять, он скучает по всему, что было. Скучает по ней. Алкоголь гонится по всей плоти, голова взрывается от безумных битов клубной музыки, а тело двигается в такт своим похабным мыслям, не давая остановиться. Сейчас хорошо. Так, блять, хорошо, что аж мерзко. Через вереницу потных, жадных и до уёбства липких людей Эва ловит внимательные, полные разгневанности глаза. И они принадлежат не тому человеку, которому она хочет хорошенько насолить. Омуты чернеют, поглощают. Смотри на меня, давай. Он кивает в сторону лестницы, ведущей на второй этаж и начинает медленно растворятсья в толпе, поднимаясь наверх. Зачем тебе это? Думаешь, мне нужна помощь? Прекрасно. Плюс один к списку «спасителей». Я помню, как хорошо мы общались с ним, когда Крис исчезал хер знает куда и насколько. Вот так просто, и похуй на нескончаемые переживания и боль. Насрать тупо на всё, ведь я снова, как миленькая, лягу под это тёплое тело в нашей спальне. Помощь этого человека была бесконечно дорога мне. Он молча слушал весь словарь моих матов и расчленение Криса по всем кругам Ада. С ним было легко и свободно смотреть несчастные комедии, гулять по туманному Осло, засыпать в одной комнате, когда он мирно располагался в кресле. Я помню, как парень часто просыпался от кошмаров, крича что-то не разборчивое, весь окутанный холодным потом. Я помню, как гладила его по голове, успокаивая. Вильям не мог нормально спать после того, что произошло. И в редких случаях, когда он всё же засыпал в этом кресле, это не длилось дольше двух часов. То он уходил курить на кухню, то прибывал на веранде, пялясь на небо и проклиная вселенную. Иногда он сидел со мной в комнате, в середине ночи попивая бурбон. Но по приезде Шистада тот уезжал к отцу либо матери, пока я опять не позвоню ему, умоляя снова смеяться над собаками Кайли и одиноким Кейтлин. Где ты был, когда моё горло разрывалось от криков и молило о помощи? Где ты был, когда по мои рукам лилась кровь? Теперь ни ты, ни твоё присутствие не имеют никакого значения. Любопытство берёт верх, и я начинаю пробираться сквозь всё тех же отвратных людей, следуя на второй этаж. Длинный коридор освещают пару настенных лампочек, а я продолжаю нахально расталкивать людей, что не просто целуются, а вылизывают друг другу морды как можно быстрее и тошнотворнее. Немецкое порно нервно курит в сторонке. Держусь от Вильяма на расстоянии, чтобы продумать все его действия, но голова занята только одной мыслью: что вы, чёрт возьми, задумали? Этот ебучий коридор кажется мне бесконечным, как и все люди в нём. Запах здесь мерзкий, напоминающий потные, душные мужские раздевалки и всю похоть незрелых старпёров. Смесь травки и спиртного дают мне сил, дабы задержать дыхание, только бы не чувствовать аромат наполовину мёртвых тел. Магнуссон заворачивает за угол, и мне ничего не остаётся, как идти в ту же сторону. Я всё больше ощущаю свежий воздух, и теперь мои ноги самостоятельно несут меня навстречу глотку чистого кислорода. Я оказываюсь в довольно просторном помещении, а дверь сама захлопывается, впуская меня внутрь, не давая той отвратной вони попасть в чистую комнату. Это похоже на огромный офисный кабинет или что-то в этом роде. Панорамное окно тянется от стены до стены и даёт возможность рассмотреть все прелести ночного города, который кутают огни домов и пустых улиц. Несмотря но ночь и полнейшую темень, я вижу, что стены здесь серого коктейльного цвета. Ближе к дверям в середине кабинета находится огромный стеклянный стол. На нём —серебряный поднос с графином и двумя пустыми бокалами. Куда ты завёл меня, черт возьми? Ну конечно… А вот и мой мальчик. Стоит спиной, опираясь руками об оконные бортики. Любуется умиротворённостью ночного города, пытаясь мысленно отогнать этот ужасный смрад, что она приобрела. До чего не любит вишни, аж горечь в горле. Неметь в полном непонимании и глядеть на до выпотрошения идеальную фигуру Криса — завораживающе. Как и видеть весь напряг в его мускулистом теле и полную дрожи массивную спину. Я знаю, ты чувствуешь. Ты подыхаешь и давишься гнилью, что образуется от моего поведения. Я знаю, что ты разнёс весь дом к чертям, не сдерживая гнева. Ты чувствуешь. Неприятно, когда тебя бросают в обнажённые уста уёбищной судьбы, не так ли? Я знаю, как чуть ли не лопаются вены на твоих руках от огромной пульсации. Ты чувствуешь, и я, блять, слышу, как скрипят твои зубы от желания разорвать мою глотку в клочья, дабы уловить мою мольбу. Но ты её не получишь. Дамам нужно уступать, они ходят первые. — Когда же ты сдашься, Крис? — медлить ни к чему, я устала от нотаций и пламенных речей. Разворачивается ко мне, с трудом отпуская свою опору. Тяжело стоять, не так ли? Бродил всю ночь, не контролируя свои ноги. Искал меня в каждой девушке, что встречалась тебе. А потом жадно избивал ту грушу в пыльном зале. Не давал себе отдохнуть ни на секунду, надеясь, что вся та боль, которую я причинила, выльется из тебя горячим потом. Орал, рвал глотку в бездумном рычании, пока кислые слёзы стекали по твоему лику. И вот почему твой голос выдает сиплое: — А когда сдашься ты? Мне и не нужно сдаваться, Кристофер. Я давно это сделала, выкинув в мусорный бак все чувства, что связывали меня с тобой. Для меня зрелище — наблюдать как ты медленно, но верно ломаешь свои кости пополам. Я наслаждаюсь, понимаешь? Хватит лезть ко мне, это последнее предупреждение. — Это мёртвый номер, я не буду ничего возвращать. Живи уже своей жизнью и оставь меня в покое, — устало выдыхаю, закатывая зелёные глаза. Сейчас как взбесится — и беды не миновать. Вот только кому он делает хуже? — По-твоему, это, блять, покой? – медленно сокращает расстояние между нами, двигаясь к цели. — Ты хоть осознаешь, какого хуя творишь? — у Криса кричать совсем не получается, ведь горло всё ещё саднит. А что я творю? Поверь мне: то, что делал ты, даже рядом не стояло. Мне насрать на твоё мнение, Шистад. Оно не занимает никакого места в моей голове, всё это — лишь ебучий шум, что давит на перепонки. И это начинает раздражать. — А тебе-то что, м? — подойди ближе. — Какая тебе разница, Крис? Бам. Слабое кровоточащее место. Столько времени доказывал мне, что это лишь игра. Что не относишься ко мне всерьёз. Будто и твоих чувств ко мне нет, и они никогда не появятся. Для тебя это было экзотикой, чем-то новым и необузданным. Но тебя затянуло, тебе понравилось. И то, что ты сейчас стоишь передо мной, умоляя вернуть всё обратно, доказывает, что ты отрицал чувства с самого начала. — Ты не имела ни малейшего права трогать этот ебучий выключатель. Через силу тянет рычание, поднимая глаза на меня. Как же ты жалок сейчас, ты бы знал. Не имела права? А ты имел его на чужой женский запах, что приобретал после каждой субботы. У тебя было, блять, право на девичье белье, что я находила в нашей гостиной. В нашем доме. И естественно, на чужие метки, оставленные по твоему торсу у тебя было невъебенно большое право. Да как ты вообще смеешь нести такую херню? — У меня есть право на всё, чего я хочу. Ты для меня ничто и никто, не смей принуждать меня к себе, — смотри мне в глаза. Я хочу видеть всю ту дрянь, что сейчас происходит с тобой. Он подходит почти в плотную, бегая чернильными взглядами по её лицу, пытаясь найти то, за что можно ухватиться, зацепиться, держаться и никогда не отпускать. — Никто и ничто, значит? — ухмыляется. Игра началась, Мун. Говоришь, что ничего не чувствуешь ко мне? Твердишь всю эту шваль, что я никто для тебя? Давай посмотрим, Эва. Ты утонешь. Крис тянется руками к своей куртке, медленно стягивая её с широких плеч и бросая на пол. На лице рыжей читается лёгкое непонимание и огромная заинтересованность в происходящем. Парень выжидает ещё немного, заглядывая в её бесконечно зелёные глаза, в которых зрачки расширяются тягучим малахитовым пеплом. Смотрит, смотрит, смотрит. Не прерывая контакта, вздымает руки к верхним пуговицам лилейной рубашки, которую она иногда надевала, дурачась с ним дома. Шистад сходил с ума, ведь её слащавый запах никак не мог выстираться из любимой ткани. Тихо, бесшумно расстёгивает первую пуговицу на удушающем воротнике, продолжая смотреть на неё. Предугадать действия этой девушки сейчас — невозможно, ведь её крышу разорвало к хуям, и остаётся только догадываться, что вертится в такой красивой головке. И вертится ли вообще. Следующая пуговица — и рыжая бросает свой взгляд на стальную грудь, которая постепенно оголяется. С интересом переводит свой взор обратно на лицо брюнета и молчит выжидающе. Крис продолжает топить её чертей в своих наигранных действиях, ни на секунду не отступая. Когда дело доходит до последней преграды, что скрывает его нагое тело, шумно выдыхает. Слишком тяжело, воздуха будто стало втрое меньше. Но он продолжает смотреть на неё, пока лисица ждёт подвоха. И Шистад полностью раздевает себя, скидывая кипенный предмет одежды. Медленно. Медленно тянет с бицепсов на предплечья, снимая сначала с левой руки, а затем переходя на правую. Освобождает своё тело, давая ему дышать. Мун смотрит, ни капли не смущаясь. Исследует каждый изгиб, каждую мышцу, каждый найденный шрам, каждый кусочек кожи. Она бросалась в истерику от этого тела. Молила, скулила, вставала на колени лишь бы коснуться его. А он издевался со всем развратом, каким только мог вообразить, но прикасаться к себе не разрешал. Никогда. Плавно, контролируя всё тело, каждый вдох и выдох, он берёт её руку в свою. Нежно. Мягко. Аккуратно кладет её, будто боясь обжечься холодом этих тонких запястий, на свою грудь. Держит, не отпускает, ведь она тут же отпрянет, не желая продолжения. Кристофер помнит, как эти руки терзали его спину до оголенной плоти, в порыве неконтролируемого удовольствия. И она помнит, но нихуя не чувствует. Он дышит шумно, очень шумно. По-прежнему пялится в эти её глаза. Теперь не жжёт. Теперь ему не больно от чужих рук. Он разрешает ей. Отдаёт своё тело в её распоряжение, так же нежно хватая левое запястье и поднося к своей шее. Приятно. Так, блять, приятно. Он просит её вернуться. Отдаёт взамен всего себя, отдаёт в её легкие руки. Она гладит его лицо, пока он трётся о тыльную сторону кистей. Мало, ему мало обычных касаний. Крис тянется к её лику медленно, вдыхая через раз. Всё так запуталось, и это дерьмо ему не распутать в одиночку. — Вернись ко мне, я прошу тебя.