Tomorrow Belongs to Us

Стоило только переступить порог клуба, как белёсое облако, пеленой завесившее всё помещение, окутало Томми с ног до головы; в нос ударил терпкий запах не шибко дорогих сигар и глаза заслезились от густого дыма. Он неуклюже оправил китель, всё ещё неловко ощущая себя в военной форме, хотя и исправно натягивал это ненавистное серое одеяние каждое утро вот уже несколько месяцев. Сегодня был первый день на новом посту, где, судя по всему, ему предстояло задержаться, и вечером солдаты решили сводить новобранцев в местный клуб. Обычно вариантов получить одобренную увольнительную имелось совсем немного, и Томми был рад просто удачному случаю выпить порцию-другую вполне приличного виски и возможно даже посмотреть достойное шоу. Они всей гурьбой ввалились в просторную кабинку недалеко от сцены, вальяжно расселись вокруг стола, и Томми, наконец, сумел расслабиться, когда сжал в пальцах наполненный виски стакан. Он смеялся, когда полагалось смеяться, кивал и улыбался в соответствующий момент и в целом старался влиться, старался казаться «своим». Он состоял на военной службе не так давно, но этого времени с лихвой хватило, чтобы увериться в собственной неспособности, да и нежелании найти общий язык с приспешниками Гитлера. Причина, по которой он вступил в ряды немецкой армии, была абсолютно иной, нежели у всех остальных парней за столом, и смешаться с толпой казалось единственным выходом. Вдруг в зале потух свет, софиты на сцене стали ярче и голубоватые лучи подсветили очертания небольшого подиума. Раздался голос конферансье, звучный и чёткий, и Томми всё своё внимание устремил вперёд. - А сейчас, meine damen und herren, дамы и господа, позвольте представить – Эверард! Мужчина, что вышел на сцену, был высоким и статным, но приспущенные поля шляпы отбрасывали широкую тень на лицо и не позволяли его рассмотреть. Почти весь в чёрном и с чёрным котелком на голове, он выглядел весьма импозантно. Томми незаметно скользнул глазами сверху вниз, на секунду задержавшись там, где широкий расстёгнутый ворот рубашки, заправленной в казавшиеся неимоверно узкими брюки, бесстыдно открывал обнажённую грудь. Не обделил он вниманием и длинные ноги, до колена утянутые в лоснящиеся чёрные кожаные сапоги, и чёрные шёлковые перчатки на грациозно раскинутых в стороны руках не ускользнули от его взора. А когда артист слегка приподнял голову и струящийся поток света мягко коснулся его скул, являя скромную улыбку на лице, Томми едва не перестал дышать. Этот молодой человек на сцене… он был живым примером того, почему Томми надел военную форму, почему притворялся, что верит в идеалы, беспощадно порицавшие таких, как он. Впервые Томми застукали в 13 лет, и это был его отец, без спросу вломившийся в ванную комнату. Журнал, зажатый в руке, как раз был раскрыт на статье о каком-то спортивном событии с иллюстрациями немецких атлетов в коротких шортах и майках на шлейках. После этого целую неделю Томми вздрагивал и поёживался каждый раз, когда хотел сесть: ремень и твёрдая рука не пощадили ни клочка кожи. Но ни один удар не причинил столько боли, сколько слова собственного отца: «Ты отправишься прямиком в ад! Ты – позор для всей семьи и твоей страны!» После этого Томми получше прятал журналы, запихивая их как можно дальше под матрас, и доставал только, когда в полной тишине и полумраке дом вместе с его обитателями засыпали. Чем старше он становился, тем меньше времени проводил в кругу семьи, всё чаще засиживаясь с мальчишками из школы в скверах или кофейнях и всякий раз напрашиваясь к ним в гости, чтобы на лишний час-два сбежать из дома. А в 17 он расстался с девственностью в постели с каким-то щёголем средних лет с тёмными волосами и широкими ладонями, чьё имя он благополучно забыл, как только тайком выбрался из незнакомого жилища, пока хозяин отлучился в ванную. К его удивлению на улице всё ещё стояло солнечное раннее утро, и он бегом помчался домой, в душ, отмыться, до красных пятен скрести мочалкой всё тело, старательно намыливать волосы, рьяно стирать с себя чужие следы, чтобы, не дай бог, отец не почувствовал на нём запах другого мужчины. Совсем скоро Томми попался второй раз. Родители должны были уехать на целый день по делам, и, воспользовавшись ситуацией, он пригласил в гости нового приятеля, скромного мальчика, который ужасно нервничал и чья кожа, усыпанная веснушками, была такой светлой, что казалась почти прозрачной. Стоны мальчика заглушили щелчок дверного замка, когда родители вернулись намного раньше ожидаемого времени, но ничто не смогло бы заглушить вопли мальчика, когда отец Томми избивал его прямо там, в комнате, не сходя с места. Видеть красные следы и синяки на бледной коже друга было гораздо больнее, чем чувствовать пинки и удары на своей собственной шкуре. Но хуже всего был невообразимый страх, страх с большими глазами и раскрытым в немом крике ртом, страх, который сковал руки и ноги и заставил вжаться в самый дальний угол кровати. Наконец, отец прекратил истязаться над мальчиком, выпрямился и спокойным уравновешенным взглядом уставился на сына. - У вас - час до того, как я вернусь. Если вы двое не уберётесь отсюда… Не было нужды заканчивать фразу, чтобы догадаться, что произойдёт, и, как только дверь в комнату захлопнулась, Томми одним махом спрыгнул с кровати и бросился к другу. Тот лежал на полу, весь в кровавых побоях и синяках... но он дышал, а значит, был жив. Томми обнял его со всей нежностью, на которую только был способен, и сквозь слёзы и всхлипы, прижимаясь к его плечу, как мог, извинялся и умолял простить, пока мальчик не перестал дрожать. Он изо всех сил схватил Томми за запястье и заговорил. Его голос был слаб, но так пронзителен, и он настаивал, и Томми слушал. - Мы должны уйти. Иначе он убьёт нас. Томми кивнул и, поддерживая за плечи, помог ему встать на ноги. Помог осторожно натянуть рубашку, оделся сам, закинул в старый небольшой вещмешок всё, что поместилось, крепко сжал руку мальчика и повёл его вниз по лестнице, к выходу, через гостиную, где в кресле сидел отец, с виду абсолютно спокойный и даже расслабленный, только пальцы нервно постукивали по недопитой наполовину бутылке дешевого виски. За три дня до своего восемнадцатилетия Томми в последний раз вышел из дома, в котором прожил всю жизнь, и сделал первый шаг в мир, который возненавидит его и, может быть, однажды сожрёт заживо. Он оказался на улице с пятьюдесятью марками в кармане и веснушчатым юнцом по имени Макс под боком, и это было всё, на что он мог рассчитывать. Застигнутые общей бедой и сведённые вместе чувством, похожим на любовь, Макс и Томми очутились в одиночестве в махонькой квартирке на самой окраине города. Видеть милое, умиротворённое лицо Макса каждое утро стало заветным желанием для Томми, а ночью - с благоговением гладить его светлую кожу, пусть и в шрамах прошлых лет, но по-прежнему трогательно-бледную в свете луны. Они жили бедно, но счастливо, и хоть жизнь и не была проста, им всегда было хорошо вдвоём. Они прожили рука об руку шесть безмятежных и безоблачных лет, и даже если пришлось понервничать, когда Гитлер встал у власти, они ни разу серьёзно не задумывались о последствиях этого события. До того самого дня, когда однажды Томми пришёл домой и обнаружил выбитую входную дверь, беспомощно болтавшуюся на скрипучих петлях. Когда пакет продуктов из его рук грузно шлёпнулся на пол лестничной площадки; когда, кинувшись внутрь, с надеждой выкрикивая имя Макса, осмотрев комнату, кухню, ванную - каждый закуток - он вдруг умолк и бессознательно пялился на безжалостно выдернутые ящики комода, развороченные стулья и стол, разбитые в дребезги лампу и посуду, и - самое страшное - кровь, размазанную по всему линолеуму. А в алых пятнах возле газовой плиты застыл отчётливый отпечаток армейского ботинка. На них кто-то навёл? Конечно, они знали, что нацисты выслеживали геев, как, впрочем, и евреев, но это? Разве в этом был смысл? Почему они? И почему Макс? Всхлипы, рвущиеся наружу из его груди, застали Томми врасплох, и он со всей силы зажал рот ладонью, чтобы не дать себе проронить ни звука. Только слёзы беспрепятственно катились по щекам… Он не был настолько силён духом, чтобы справиться с этим в одиночку, чтобы выжить без Макса. Ту ночь он провёл в самой дешёвой гостинице, скрутившись калачиком вокруг всё того же вещмешка, с которым навсегда покинул родительский дом годы тому назад, а на следующее утро с этим же вещмешком отправился в ближайший военный комиссариат и вступил в ряды партии, чьи интересы превратили в руины всю его жизнь. И вот сейчас, месяцы спустя, он, облачённый в форму, которая только одним своим прикосновением к коже вызывала неприятный зуд, пристально смотрел на молодого человека на сцене и думал о том, что именно он в считанные секунды разбередил душу и пустил все воспоминания вспять. На самом деле он ни капли не был похож на Макса, разве что, бледностью и россыпью веснушек на груди - они неожиданно бросились Томми в глаза, когда свет упал под удачным углом. Эверард… Имя звучало в голове, а взор, словно под гипнозом, следил, как певец двигался по сцене, плавно покачивая бёдрами в такт музыке. А его голос… Звучал так легко и свободно, казалось, он не прилагал ни малейших усилий, а голос парил такой непринуждённый и в то же время такой удивительный. Абсолютно точно Томми никогда раньше не слышал ничего подобного. Он даже не сразу сообразил, что откровенно глазел, пока острый локоть не толкнул в бок: солдат, чьей фамилии он даже не знал, пытался привлечь его внимание. - Нашёл что-то интересненькое там, Рэтлифф? – голос прозвучал язвительно, и сердце Томми тревожно забилось чаще. - Да нет, просто… я впервые в кабаре и я… изучаю тут всё, - Томми немного натянуто улыбнулся, но и этого оказалось вполне достаточно, чтобы его приняли в компанию. Солдаты наперебой кинулись рассказывать всякие грязные и пошлые истории, свидетелями которых они бывали в таких клубах, как этот, а Томми сидел, опершись спиной на перегородку между кабинками, и боялся даже повернуться в сторону сцены, но тайком вслушиваясь в чарующий голос. Несколько следующих недель Томми хватался за любой шанс провести вечер в кабаре и снова увидеть представление Эверарда. Истинные причины такого рвения, однако, оставались при нём. Он обязательно занимал место за столиком так, чтобы сидеть у выхода из кабинки и при первой же возможности украдкой поглядывать на сцену, прикрываясь стаканом с виски и невозмутимо посёрбывая терпкий напиток. Он вновь чувствовал себя тем же подростком, прячущим под своим матрасом откровенные журналы, когда вместе с остальными присвистывал вслед дамам, конечно же, прекрасным и талантливым, даже если в душе и подозревал, что вне ярких огней рампы и блестящих одеяний они являли собой полную противоположность. Каждый раз, когда Эверард покидал сцену, в этот момент Томми самозабвенно возлагал на себя обязанность обеспечивать выпивкой всех и каждого в этой оголтелой компании, и лишь шутливо отмахивался от настойчивых предложений подозвать официантку. Сказать по правде, ему просто необходим был перерыв от их узконаправленных бесед. Он едва выдерживал их разглагольствования о великом Фюрере и его идеалах, о всех тех ужасах, что геи, евреи и другие неугодные граждане сулили их стране, а потом и всему миру заодно. Кулаки чесались, хотелось врезать каждому из этих приспешников… но чем бы это помогло? Вместо этого он, не торопясь, продвигался к бару, обычно неспешно опрокинув рюмку-вторую у стойки, прежде чем подхватить поднос и доставить его к столу. Ещё в первые визиты в клуб он познакомился с малость беспардонной и едкой на язык барменшей по имени Мия. Как и полагалось в таком заведении, все прелести дамы были зашнурованы в тугой корсет, пышная молочного цвета грудь вздымалась над его кружевной кромкой и тёмные длинные волосы спадали на оголённые плечи. Разговорчивая, со звонким смехом она сразу же понравилась Томми и скрашивала его пребывание в ненавистной компании, помогая забыть то, что он не хотел помнить. - Эй, солдатик, что тебе подать? – смешливая от природы, Мия широко улыбнулась и, не закончив фразу, подтолкнула наполненный стакан виски к самому краю. Девушка склонилась вперёд, локтями упёршись в барную стойку, и подняла на Томми озорные глаза. – А вы с парнями очень часто приходите сюда. Тому есть особая причина? Томми сделал большой глоток и улыбнулся в ответ. Он действительно всем сердцем радовался её заразительному смеху. С Мией всегда всё было так просто. - Не возьмусь судить о них, - Томми слегка кивнул в сторону молодых людей в мундирах, - но я пришёл за своей порцией заслуженного виски… – он подмигнул ей, - и поболтать. Мия заговорщицки глянула на Томми, и в её глазах промелькнул весёлый огонёк, когда она жестом указала на сцену: свет потух, только голубой прожектор метко очерчивал контуры высокого стула в центре. «Совсем скоро на нём будет сидеть настоящая причина моего визита сюда» - подумал про себя Томми. – Уверен, что нет ничего большего? Блондин заметно напрягся, удивлённо вскинул брови и тут же засобирался уходить, но твёрдая и в то же время нежная рука Мии на его плече остановила. - Эй, эй, присядь. Это будет наш маленький секрет, да? Обещаю, я не расскажу… Но только между нами, спорим, он тебя заприметил… - Мия отступила на шаг назад, обдав Томми многозначительным взглядом сверху вниз, и еле уловимо присвистнула в знак понимания. Из сжатых губ Томми сперва вырвался истеричный смешок, а потом превратился в вымученную усмешку, когда он всё же позволил себе расслабиться и откинулся на спинку барного стула. В мире, где всё бессмысленно и где никто никому не может доверять… Томми, кажется, поверил Мие, отчаянно желая, чтобы та сдержала своё слово. Этим вечером он смотрел выступление из глубины зала, утопая в уютной и безопасной темноте вокруг и позволяя разомлевшим глазам наслаждаться каждым движением, внимая каждой ноте, струившейся из уст Эверарда; он старался запомнить каждую мелочь, каждую малейшую деталь. А когда всё закончилось, Томми снова вернулся к бару. - О, дорогой мой. Как всё запущено. – Мия с грустным видом перегнулась через барную стойку и потрепала его по плечу. – Тебе б иногда приходить сюда одному. Скажи своим приятелям, что идёшь, например, ко мне. Кстати, они постоянно наблюдают за нами. – Она кокетливо помахала пальчиками солдатам, расположившимся за одним столиком с Томми, и наклонилась над деревянной столешницей, открывая для них наилучший вид на ложбинку между грудей. Щёки Томми зарделись от такой идеи, но Мие стоило отдать должное; это вроде как смахивало на отличный план. - Это… вполне себе хороший план. Он медленно провёл рукой вдоль барной стойки, скользнул ладонью по её руке, по обнажённому плечу, пока пальцы не запутались в шелковистых волосах, и рывком притянул девушку к себе, прижавшись губами к её губам. Три секунды всего-то, а поцелуй у обоих выбил весь воздух из лёгких. Из-за столика позади послышались громкие рукоплескания – почти аплодисменты – и одобрительные возгласы. С этого самого момента стало понятно, что этот план сработает «на ура». Мия отстранилась и, весело смеясь, потянулась за стаканами, чтобы разлить очередной раунд. - Продолжишь так целовать, и я могу решить оставить тебя для себя самой. – Она игриво стукнула Томми указательным пальчиком по самому кончику носа и, пододвигая готовый поднос поближе, наклонилась и прошептала: – Приходи завтра. Ходят слухи, у него приготовлено нечто-то особенное. Так что будь здесь пораньше. Стоило Томми вернуться к столику в кабинке, как тут же на голову посыпались уйма поздравлений и тысячи вопросов. Он смеялся и улыбался всем им, но думать мог только об одном - завтрашнем вечере. Этой ночью, наконец, оставшись в расположении один, он отпустил разум и позволил себе мечтать, и впервые за долгое время заснул с улыбкой на лице.