Ли Дэхви — и есть та самая мёртвая сигарета; прокурен насквозь и до конца (бесконечности), будучи когда-то зажатым чужими гнилыми зубами, словно тисками; и брошен на пол, оставаясь валяться в пыли, что больше на грязь после дождя похожа.
(потушили = затоптали)
Теряясь в собственных размышлениях подобно бескрайним бесцветным морям с малиновыми-ванильными дельфинами и блестками-берегами, Ким и сам не замечает, как учитель наконец-то заканчивает говорить, пристально смотря лишь на одного человека, что сглатывает тот самый металлический, будто обмотанный острыми шипами железной розы комок, застрявший в горле, и встаёт; пытается улыбнуться, но не получается от слова «совсем», пока непривычно сухие испорченные губы дергаются — какие-то на удивление слишком бесцветные, подобно прозрачным. — Даниель? Ты хочешь что-то спросить? — Да... Можно выйти? Но вряд ли Кан Даниель хотел сказать именно это; он убегает, словно копируя того самого сломленного, выкуренного и потушенного Дэхви — как-то позорно, не решаясь найти ни капли кромешной смелости в руках, что когда-то держали бутылки с дорогим-дешевым алкоголем, рассекая прострацию чужой — уже мёртвой — истории. — Хорошо, тогда начнём, — учитель тяжело вздыхает, смотря на закрывающуюся за Даниелем дверь кабинета. — Я нашёл кое-что сегодня на своём столе в учительской. Все мы знаем, что не должны говорить о том, что произошло и не портить репутацию школы. Но я не мог это проигнорировать, потому что мне стало даже больше, чем просто-напросто интересно. Дэхви мгновенно замирает, ещё сильнее сжимая новый карандаш — уже какой-то слишком серый, словно грязный. И Самуэлю почему-то кажется, что Дэ он даже не нравится.(а дэхви уже ничего не нравится)
— «Bitte, ich will nicht sterben»², — учитель Пак читает без остановок, взятых для «подумать» и привычного другим корейского акцента; так четко, как Он Сону, наверное, и хотел бы. — Это стих. Но здесь только название. По крайней мере, я так понял. — Тогда какой это с т и х? Джин смотрит на местного в очередной раз потрепанного хулигана так, что на некоторое мгновение всем вокруг становится чертовски страшно, мешаясь с мыслями о том — а знают ли они это милую иностранку с красивыми волосами?(а знают ли они хоть что-то, кроме того, что х о т я т знать?)
— Я тоже не понял, но здесь в скобках написано, — поясняет преподаватель, пытаясь вглядеться в вырванный из какого-то блокнота лист ещё сильнее, буквально поднося его к своему носу; и Киму кажется, что таким образом можно даже уловить нотки чужой сгоревшей в тот самый день на закате печали. — Поэтому я и хотел спросить у вас, потому что параллельный так и не дал мне ответа, хотя Сону был их старостой. — С чего вы вообще решили, что это Сону писал? И девушка буквально готова поклясться, что убьет сидящего на задней парте Минхёна быстрее, чем тот успеет сказать что-то ещё, но лишь тяжело вздыхает, оставляя собственные клятвы и анафемы на другой случай — на то самое «тогда», когда это будет более, чем просто «важно». — Почерк, приду-... Минхён, — Джин ещё сильнее сжимает в руках конец красивой, но только из-за школьных правил заплетенной косы и как-то слишком шумно вздыхает, буквально пробивая других на невыносимое, режущее словно вдоль молчание, расползающееся по кабинету грязными октябрьскими лужами и еле уловимым холодом. — Не понимаю, почему это стих, если тут нет даже и строчки после названия, — преподаватель смотрит на Джин, словно та знает намного больше, чем говорит и показывает; будто у этой девушки в запасе мёртвые ночи и разукрашенное в ванильно-несуществующий небо. — Вы смотрите, но не видите. Тогда лучше не понимайте никогда. Дэхви впервые за весь урок подаёт голос; от этих слов веет странностью и напряжением, как будто любовь к литературе уступает место пустым-непустым сожалениям и таким же впору раздумьям о похороненной в чужих карманных остатках тайне.(тайна = м ё р т в ы е сигареты)
— Дэхви, тогда... Не хочешь рассказать нам, если понимаешь? Тем более, ты староста этого класса и должен помогать другим, — Пак наклоняет голову в бок, впиваясь в чужую не-крашенную макушку внимательным заинтересованным взглядом, пока всё его лицо только и делает, что излучает глупое, ничем неподкрепленное любопытство. — Или каждый должен понять сам? — «Мёртвое небо и такие же впору рассказы», — Самуэль слабо ухмыляется, решая, что они могут сочинить этот стих сами; и плевать, что рифмы и смысла в нём будет ровно столько же, сколько полезности в тех самых погибших-умерших сигаретах. И вряд ли этот стих действительно можно будет назвать белым или хотя бы более-менее нормальным — просто пропитать бумагу невидимыми на ней словами, оставив их только «тут» — в сознании и воспоминаниях, которые не прочитает никто и никогда; потерянные и никем ненайденные; потому что так всем будет лучше. — «Бумажные истории и пожелтевшие на их страницах люди», — Джин слабо хмыкает, касаясь пальцами лежащей впереди тетради.(она принимает эту игру, как ли дэхви однажды п р и н я л ту самую пачку семи тысяч мёртвых сигарет)
— «Монохромная радуга и сухой дождь». — Хорошо, и что это? — учитель смотрит на троих учеников так, что кажется, что сейчас прозвучит слишком строгое и злое «проблемы с головой решаются в соседнем кабинете». Но они не больны — лишь курят память того самого н е п о н я т о г о Он Сону, внушая в пустые воспоминания монохромную радугу, чтобы раскрасить её вновь собственным когда-нибудь воскресшим смехом и нефальшивыми, самыми искренними улыбками. — Это стих? Что э т о? — Набор слов. Звучит красиво, но смысла не имеет, — Джин слабо улыбается, понимая, что она впервые чувствует это — ощущение целостности; как будто все её когда-то разрушившиеся подобно белому фарфору остатки собрались воедино. — Прямо как ваши уроки, учитель Пак! И Самуэль впервые благодарен смеющемуся в одиночку сзади Минхену за его острый язык и сказанные вовремя-не-вовремя фразы; за растрепанные волосы и глупую, смахивающую на больную ухмылочку, что однажды заиграла на его лице линией нахальности и вросла, не решаясь быть когда-либо стёртой. Дэхви не обращает внимание на чужой смех и появившуюся искреннею полуулыбку Самуэля; лишь быстро перебирает в голове варианты, пока на отрывке листа появляется: «Ты(а самуэль, и правда, обещал)
Даниель появляется в классе совсем бесшумно, будто это не он сейчас открыл дверь и быстро уселся на своё законное в этом кабинете место; перебирает в руках все недавно сложенные в пенале ручки и пытается отвлечься от разговора, что продолжается потоком несвязанных мыслей и тем, что Сону, как и Ли Дэхви, любил больше всего — искать смысл в простом и сложном; усложнять простое; и говорить бессмыслицу, потому что та звучала просто-напросто к р а с и в о.(бессмыслицу, в которой смысла больше, чем в потерянных мирах-океанах)
Самуэль перечитывает чужую записку, на которой остался чернильный отпечаток указательного пальца Дэхви; кивает самому себе, будто соглашаясь с тем, что так быть и должно. Ощущение, словно его затягивают в это самое мёртвое почерневшее небо и такие же впору сигареты, куря и выбрасывая в пепельницу оставшимся монохромным пеплом; красят во все оттенки серого и топят-топят-топят-топят-топят, пока не становится дурно. — Это всё очень странно, — преподаватель тяжело вздыхает, проводя большим пальцем по лежащей на его учительском столе книге, своим размером больше напоминающей библию или десятилетние записки какого-то сумасшедшего. — Так что давайте продолжим урок в уже всем привычном русле, раз значение стиха, которого нет, так никто и не понял. Что, впрочем, неудивительно.(п о ч е м у только написанное имеет с м ы с л?)
***
Самуэль поднимается на крышу, почему-то испытывая ужасающий, пробирающийся под рёбра страх, словно щекочущий живот изнутри; теряет смелость, зажимая в кармане ту самую, уже ставшую чем-то общим — буквально являясь связывающей цепью — пачку погибших-мёртвых сигарет. Дэхви стоит на краю крыши, что подобен обрыву — или просто-напросто водопаду, ведь так и выглядит, и звучит, и правда, красивее; разводит руками-палочками в разные стороны, пока чувства, собранные где-то на небесах, падают на него горящими ошметками и рассекают предоставленную свободе кожу приевшимся в монотонный пиджак осенним зефиром³. — Привет, — просто это единственное, что он может кинуть в ответную, когда замечает уже стоящего на сказанном ранее месте Ким Самуэля, смотрящего на его разведенные в разные стороны белые узловатые пальцы и подошву кед, что буквально готова стать самым настоящим предателем и свести его завидную (чем?) другим жизнь к нулям. — Не упаду. Самуэль не задаёт вопрос, но Дэхви отвечает и так; ощущение, будто всё давно прописано и продумано; чувство, словно Ли Дэхви не курит людей — а дырявит пеплом их оболочку, укрытую сизым флером и трескающимися с каждым новым днём безликими масками; рвёт те самые нити, которыми они были сшиты когда-то. Сэм молча достаёт ту самую, будто жгущую его руку пачку мёртвых сигарет, что клеймит запястья и вспотевшие кончики пальцев; тяжело вздыхает, опустошая до этого напряженные до предела лёгкие. И смотрит-смотрит-смотрит-смотрит-смотрит на Дэ, будто на красивую фарфоровую, но потрескавшуюся в какой-то очередной игре куклу, застывшую в черном-черном вакууме н а в с е г д а.(сэм всегда видел того дэхви, которого хотел знать)
(и не больше)
— Объяснишь? — Нет. Ли не отвечает резко, но забирает принадлежавшую ему вещь именно так; прячет в карман классических однотонных брюк и замирает, словно пытаясь дать понять, что их, впрочем-то, больше н и ч е г о не связывает.(всё закончилось, разве нет?)
— П о ч е м у? — Потому что всё равно не поймешь. Ким Самуэль чувствует себя самой настоящей банальностью, что мешается с той же самой впору посредственностью и непониманием; ощущает себя каким-то слишком о б ы ч н ы м, стоя рядом с парнем, что, наверное, действительно умеет творить вселенные в собственной голове и рассекать небо сухим, падающим на него несуществующими каплями, дождём.(но самуэль х о ч е т понять)
Дэхви садится на край, словно бросая ноги на тот самый заброшенный всеми задний двор, о котором помнят лишь прилетавшие сюда когда-то шальные-глупые птицы и растения, которым просто-напросто не осталось выбора. И Дэ определенно хочется сказать это пропитанное новыми мыслями и сложным-простым — «видишь, даже мы — маленькие жалкие людишки — можем наступить на этот мир», но молчит, не ощущая рядом такое уже родное и впитавшееся в кожу и лёгкие присутствие Он Сону. Воспоминания о нём пропитаны лучшим — не важно «чем именно»; просто — «лучшим». Самуэль садится рядом, хоть и думает, что, наверное, поступает всё-таки неправильно. Просто Дэхви похож на те самые выкуренные мёртвые сигареты и такое же впору небо; на синонимы слова «потеряно»; на самого с е б я. Хочется поддержать или просто-напросто сделать хоть что-то, чтобы прекратить это б е з у м и е. Он не спрашивает разрешения и не просит взглядом, вопросительно кивая головой, как бывало всегда; только берет из чужой пачки одну сигарету и крутит её в пальцах, пока Дэхви поджигает свою и, кажется, тлеет вместе с ней подобно тому самому закату. А затем, обернувшись, поджигает и другую-чужую — самуэлевскую.(табачный дым, который о н и поделят надвое)
Сэм только сейчас замечает на сигарете дату: «21.03.2009», также распечатанную на обычном черно-белом принтере. Но с о в е р ш е н н о не хочет спрашивать сидящего и, кажется, горячего вместе с сигаретой, Ли Дэхви; лишь смотрит на чужую, где также — комбинация цифр, которые, наверное, значат слишком много, чтобы курить их вот так — думая ни о чем и обо всём (п у с т о м) сразу. — Ты просто куришь? — Эм, чего?.. — Самуэль мечется, пытаясь сделать затяжку — он уже пробовал два года назад, но так и не научился; отвлекается и чуть ли не выкидывает названную смерть из рук, и без того будто горящих от неправильности происходящего. — Да, а что? — Вот именно поэтому ты и не поймешь. У Дэхви печальный разочарованный взгляд — он только смотрит куда-то в пустоту заднего заброшенного двора, наверное, пытаясь там найти что-то несуществующее, что не имеет названия.(его тело покрывается мурашками)
Ли Дэхви словно дрожит и мёрзнет — но ему, если честно, совершенно не х о л о д н о. Он наконец-то делает первую затяжку, вдыхая этот яд вместе с воздухом; кашляет, а затем снова травится.(больно-красиво)
— Что с Даниелем? Я знаю, что ты не ответишь... «Но я хотя бы должен попробовать» — эта мысль заставляет его тонуть в остатках того самого вишневого вина и чужих вздохах сожаления; и в Джине, что иногда кажется настоящим ликером.(одна сплошная и р о н и я)
(сону бы понравилось)
— Один. — Понятно.(потому что ни черта непонятно)
«Тогда бы лучше вообще не отвечал» — Самуэль скидывает пепел с сигареты вниз, пока тот летит на асфальт и уже давно оставленные заросли, но так и не разбивается; остаётся в воздухе, рассекает по его просторам и начинает жить заново, медленно приземляясь на мягкие, ещё оставшиеся зеленые листья. — С людьми так не прокатит, — Дэхви печально хмыкает, затягиваясь уже как-то совсем по-профессиональному и выдыхая табачную змею в сложившуюся морозную тишину. — Чего молчишь? Хочешь попробовать? — Что именно? — Не знаю. — Что с этими сигаретами не так? Самуэлю определенно хочется скинуть эту самую бесцветную пачку вниз, в заросли; чтобы больше н и к о г д а не увидеть её в чужих и без того разрушенных на части фарфоровых руках; но он только вздыхает, отводя взгляд к туманному не-раскрашенному, словно волосы Дэхви небу и думает о звонке, что прозвенит очень и очень скоро. — С ними всё так. Это с людьми что-то не так. — Тогда объясни, — Самуэль срывается, хватаясь за чужое плечо и сильно толкая куда-то в сторону; но Дэхви, кажется, и правда, слишком всё равно.(он не к у р и т; ты смотришь, но не видишь)
— Всё равно же не поймешь. Ли встаёт со своего места, убивая и без того уже выкуренную мёртвую сигарету; слабо, но фальшиво улыбается куда-то в осеннюю школьную пустоту и поднимает голову вверх, прикрывая глаза. Ему всё равно уже, кажется, на всё. — Я не тупой! — Я знаю. Самуэль хватает его за руку, но понимает, что б е с п о л е з н о; бесполезно держать человека, который всё равно уйдет подобно тому самому табачному дыму, что растворится сквозь пальцы, пока секундная стрелка замрет, так и не успев сказать уже своё приевшееся «тик-так». — Чёрт, что не так с вами со всеми? А Дэхви просто-напросто уходит, спускаясь с лестницы и игнорируя всё, что будет сказано сейчас и потом; просто у Дэ выдержки на тысячу и больше; а ещё тайна, наконец-то вернувшаяся в его лёгкие и карманы школьных брюк.(кан даниель — один)
(п о ч е м у)