Когда темнеет небо

      - Ай!       - Спокойно. Тут даже швы не нужны – раны не столь глубоки, - проговариваю я, обрабатывая порезы и стирая выступившую кровь на груди друга.       - Да я не про это. У тебя руки ледяные, - смотрит Тсуна на мои ладони, которые порхают над его горячей кожей. – Снежная Королева собственной персоной?       Мне совершенно не до шуток, и то, как шатен ёрзает передо мной, мешая сосредоточиться на работе, возмущает. Когда он в очередной раз щекочет кожу моей шеи своим дыханием, склонив голову непозволительно близко ко мне, больно надавливаю на рану.       - Тц, - цокнул Савада, сощурив свои глаза на моё нелепое подёргивание ватки у поверхности кожи. Карамельные омуты глядели с нескрываемой насмешкой и теплотой, однако Тсунаёши так ничего и не сказал. И было сейчас что-то неловкое и едва уловимое в воздухе между нами, чему я никак не могла дать точного определения.       Атмосфера могла бы быть ещё более спокойной, если бы не то, как Тсуна получил все эти порезы, которых было очень и очень много: здесь и там полосы достигали более пяти сантиметров, пусть и были поверхностными. Они были нанесены почти что нежно, с какой-то ювелирной аккуратностью. Аккуратностью, которой дали название – «тренировка в стиле Вонголы», если с точностью пересказывать слова друга.       Или Реборна, когда посмотришь на всё это с правильного угла.       Только ранним утром выходного дня, когда у меня было время понежиться в тёплой кровати и порадоваться отсутствию каких-либо дел, Савада мог прийти и внести в безмятежное утро толику своего хаоса.       Моё недовольство нарушением запланированного ничегонеделания исчезло моментально, стоило только взглянуть на рубашку друга, которая, пусть и была достаточно тёмного цвета, всё же не смогла скрыть проступающую сквозь неё кровь. На моей руке, как только я завороженно провела пальцем дорожку у пуговиц рубашки, мгновенно появились тёмные пятна, ярко контрастирующие на фоне бледной кожи. И я, как и была в ночной рубашке после сна, так и стала обрабатывать порезы друга – беспокойство за ближнего своего задвинуло рассудок в самые дальние участки мозга.       А иначе как объяснить мою глупость, которую я так опрометчиво свершила под воздействием эмоций? У меня даже глаза на лоб чуть не полезли после осмысления собственных поступков: нагло раздела своего соседа, пихнув его в сторону своей кровати с приказным словом «сидеть». Шок на лице Тсуны был неописуем, как и его вскинутая на мои действия бровь.       И только после, в одиночестве, в ванной, ударила себя по лбу ладонью, поглядывая на злосчастную аптечку, к которой так торопилась.       Возвратившись в комнату, почти простительно смотрела на то, как по-хозяйски Тсуна растянулся по периметру моей кровати и в блаженстве прикрыл глаза. Его довольство и безмятежность буквально ощущались всем телом, когда он поглядывал на мои одеревенелые шаги от двери комнаты до кровати.       М-да, неловкость. Но…       Я как бы совершенно без напряга изображала невозмутимость и титаническое благоразумие, пусть внутри меня так и переполняло некоторое смятение. Щеголять перед Тсуной в одной ночной рубашке в холодных синих оттенках я не планировала и совершенно не представляла, о чём может подумать мой друг при взгляде на её кружевные оборки – всё же мы уже не являемся маленькими четырёхлетними детишками.       Но данные женские милости никак не избавляли от навязанной Тсуне и, соответственно, мне проблемы – Реборна. Маленький киллер, который совсем недавно был подвергнут злой шутке со стороны Савады, не смог смириться с таким вот неправильным расположением дел. Перетерпев несколько часов в полицейском участке и пару дополнительных дней на выявление причины отсутствия у данного ребёнка свидетельства о рождении, родителей и даже банального места проживания (какой же там сгоревший дом, которого не было и нет?) Реборн был отправлен в детский дом.       Да, такими темпами мы могли бы помахать ему на прощанье ладошкой и не вспоминать о нём более. Но всегда присутствует некоторый фактор, который мешает людям жить в своё удовольствие. В нашем же с Савадой случае этот фактор был подобен сброшенной на Хиросиму бомбе – у Тсуны появился так называемый «братец».       Сказать, что мы были в лёгком ступоре – ничего не сказать.       Прибавление в семье Савада маленького темноволосого мальчишки было громким. Начать хотя бы с того, что на Тсуну было больно смотреть – до парня не с первого и даже не с одиннадцатого раза дошло, что у него появился приёмный брат, документы для которого состряпали необычайно быстро и который уже после недели со дня знакомства с Тсуной полноценно вошёл в семью. Когда же до соседушки дошла вся ирония судьбы, я впервые услышала, как он матерится от души, причем не только на «маленькую тварь», но и на подсобивших родителей.       И, знаете, я его не виню.       Моя семья как-то привычно-понимающе отнеслась к тому, что мой друг стал больше времени проводить с нами, ночевать и чуть ли не жить на постоянной основе в нашем доме. Мои родители совсем ничего не понимали в том, почему Емицу и Нана не удосужились даже намекнуть Тсуне о прибавлении к семье нового ребёнка. Я чуть ли не круглыми глазами наблюдала за тем, как Емицу по телефону поставил сына перед фактом того, что Реборн – часть его семьи, и теперь ему полагаются такие плюшки, как любовь, терпение и, цитирую, «заботливое плечо старшего брата». Но ладно отец – Тсуна ясно понимал, что мужчина просто продолжает играть одному ему известную роль, не ставя сына ни во что.       Савада Нана пошатнула же мой мир и окончательно отреклась от любви родного сына.       Я с презрением вглядывалась в тёплые карие глаза женщины, когда она ласково поясняла Тсуне, мягко придерживая своими ладонями плечики новоявленного члена семьи Савада, что она и её муж моментально полюбили это маленькое чадо. Не смогли на него надышаться, как только информация о несуществующем ребёнке облетела маленький Намимори.       Ну да, конечно.       «Твой папа, Тсуна, был очень заинтересован этой новостью, а маленький мальчик был как солнечный лучик в его суровой жизни – работа ведь отнимает у отца много времени. Понимаешь, сынок, это рано или поздно всё равно бы произошло», - сказала Нана собственному сыну, и глубокий смысл последней фразы я так до сих пор и не раскрыла. Впрочем, могу сказать лишь то, что любовь перед собственным мужем, который внушил ей эту идею с приёмным ребёнком и в очередной раз нагло прикрыл свою принадлежность к теневому миру, гораздо сильнее любви перед сыном.       А была ли она, та любовь? И был ли правдой тот интерес к сыну? Зачем она, эта женщина, давала ложные надежды Тсуне, проявляя лживую активность в жизни ребёнка?       Тсуна попытался в последний раз образумить женщину, не опираясь на свои чувства: здесь в приоритете было то, насколько погрязла она в иллюзиях об «идеальной» семье. Он прямым текстом сказал Нане, что Емицу – лживая тварь, которую не заботят ни её благополучие, ни её глупая любовь. Окончательным же ответом ему было то дикое возмущение, которое пылало в её глазах, и фраза, от которой у парня перехватило дыхание: «Ты ничего не смыслишь в любви, Тсунаёши! Тебе не понять».       Савада Тсуна, который всматривался в собственную мать, обнимавшую маленькое чудовище – Реборна, и тут же крепко сжимал мою ладонь, поставил точку в этом разговоре одним лишь вопросом:       - Как можно было это понять, когда никогда не видел любви от тебя?       Мне было достаточно сложно смотреть на противоборство взглядов матери и сына, видеть, с каким удовольствием в этот же момент искривляются пухлые губы темноволосого мальчугана. Ещё больнее становилось на сердце, когда Тсуна обратил всё своё внимание на киллера – на этот раз карие глаза друга были полны безоговорочного поражения.       Но, как бы Тсуна ни разочаровался, в очередной-то раз, в родительской любви, он не был сломлен. Я знала: его держала в руках наша с ним дружба, забота моих родителей и даже, да простит Он меня за мои же слова, вечно серьёзный глава Дисциплинарного Комитета. Этот хмурый парень был на одной волне с постоянно язвительным Тсунаёши, и привязанность парней друг к другу лишь становилось крепче с каждым днём.       И всё же с того самого дня, когда порог дома Савады Тсунаёши переступила нога Реборна, шатен не знал ни минуты покоя. Будь у него тысячи и тысячи причин не унывать – всё это не шло ни в какое сравнение с Аркобалено, у которого не нашлось ни одной точки соприкосновения при общении с Тсуной, а возникла самая большая взаимная неприязнь. Всепоглощающая ненависть зарождалась в карамельных омутах глаз моего друга, чтобы найти отражение в мрачном взгляде маленького киллера. Разрушающая всё, чего она мимолётно коснётся, и причиняющая страдания всякому, кто хоть раз испытал её в полной мере. И следы от циркулярной пилы на теле Тсуны заставляют увериться в правильности последнего высказывания.       Хороший будильник с утра – атака Реборна диском с многочисленными режущими зубьями, вспарывающими твою подушку в клочья, когда ты благополучно избегаешь опасного лезвия.       Или не совсем благополучно, как я могла наблюдать прямо сегодня и прямо сейчас.       - Эта психованная малолетняя херня набросилась на меня с пилой наперевес, больше её в два, если не в три, раза.Ты можешь представить себе?       - А ты что? Твоя мать вообще в курсе, какую гадюку она пригрела на груди? – вопрошаю я, заклеивая пластырем самый маленький из порезов.       - При моей матери он – сущий душка. А я? – взлохматил свои волосы шатен, смешно сморщив нос. – Я сонный был: как-то с кровати умудрился вскочить, а тут раз – под руку стул попал.       У меня из рук выпадают и ватка, и флакончик с обеззараживающим. Как с Реборном не случились «холодные объятья Смерти» и «свет в конце тоннеля»? Спрашиваю это, с едва скрываемым испугом. За своего друга.       - Мне тоже немного не по себе стало, мол, этого не-ребёнка убил. Но не-ет, - оскалился шатен, проводя пальцем по тому самому персиковому пластырю и чуть задевая пальцем ближайший к нему длинный порез. Потревоженная рана вновь закровоточила. – Он так просто, оказывается, не сдыхает: вскочил как подстреленный и сразу же схватился за пилу. А потом у него был хороший марш-бросок в мою сторону. Заметила, что порезов невероятно много? Его работа.       - Господи, разве Нана никак не отреагировала, не заметила? Как можно было не заступиться за родного сына и не отметить странности Реборна? – развожу руками в непонимании и после нагибаюсь, чтобы подобрать выпавшие из рук предметы.       Голова шатена наклоняется чуть вперёд, а янтарные пряди занавешивают его глаза. Губы подростка поджимаются в гневе и глубоком разочаровании:       - Она залепила мне пощёчину.       Я просто непонимающе поглядываю на Саваду и присаживаюсь рядом с ним, чтобы лучше видеть его лицо, – не могу поверить в то, что он сказал. Нана никогда, по моей памяти, не рукоприкладывалась, но как же поменялись обстоятельства с появлением Реборна – неописуемо.       Продолжение не заставляет себя ждать.       - Как только Реборн услышал её шаги в соседней комнате, то сразу же выключил и швырнул пилу, которую я по глупости ловко поймал, - смешок и заминка в речи. – А после он так закричал и зарыдал, знаешь, с таким детским мастерством, что любой человек не остался бы равнодушным. Нана слушать не захотела ничего о моей непричастности – инструмент в моих руках ей сказал о многом. И теперь она уверена на все сто процентов: вместо родного сына она вырастила чудовище, лжеца.       - Боже, Тсуна…       Сжимаю легонько ладонью его плечо, стараясь поддержать, и замираю, стоит ему только перехватить мою руку, крепко сжав запястье. Когда он ведёт своим пальцем по сеточке моих вен, скрытой под белоснежной кожей, испытываю небольшой трепет, и не сказать, что приятный. Движения его грубы, а то, как он задевает ногтями кожу, наводит на кое-какие мысли.       Хотя бы на те, где он будто бы вспарывает кожу несуществующим лезвием – аналогичные резкие движения прослеживались и сейчас.       - Миэ, - произносит Тсуна, переставая терзать мои руки, но не отпуская их, - боюсь признаться, но мысль о том, что я вскрою череп ребёнку, воодушевляет меня даже больше, чем предполагаемое убийство собственного отца. Хочу видеть своими глазами, как Реборн будет трепыхаться в руках с выражением лица, переполненным первобытным ужасом.       - Не говори мне этого, не говори таких ужасных вещей, - прикрываю веки, но не перестаю чувствовать требовательного взгляда Тсунаёши, будто бы языками пламени опаляющего кожу.       - Хорошо, я не скажу, но это не поможет избавиться от навязчивых мыслей в голове.       Молчу, буквально утопая в тяжёлых мыслях. Тишина в комнате перестаёт быть безмятежной, а из светлых углов моего «оплота спокойствия» словно выступает живая тьма – воображение под давлением эмоций играет со мной в жестокие игры.       - Я – больной человек, - утверждает едва слышно Савада. – Может быть, Роурика-сан была в чём-то и права.       Давние воспоминания о воспитательнице детского садика возникают ярким калейдоскопом в сознании. Переплетаю пальцы рук свои и Савады, неуверенно проговаривая:       - Кто знает. Мысли о чьей-то смерти не делают тебя хуже или лучше других – у некоторых людей демоны души будут ужаснее твоих, особенно после того, как они воплощают свои страшные желания в жизни, - стараюсь не вспоминать собаку госпожи Муруками и думаю об этом, как о поступке, совершённом в состоянии аффекта. И, скорее всего, так оно и было – приезд отца и деда перехлестнулся с плохим настроением ребёнка в тот день и надоедливостью маленькой собаки. - Ты же пока не сделал с этим… ребёнком… ничего из того, о чём подумал.       - Но всегда есть шанс сорваться, - возражает мой друг.       - Я не позволю этому случиться.       Рассматривая своими васильковыми глазами каждую чёрточку на лице Тсуны, стараюсь показать, что действительно буду пытаться сдержать его, не позволить ему совершить непоправимое. И очень ценю то, что он поделился со мной терзающими его чувствами, размышлениями.       - Спасибо, - произносит Тсуна, отводя свой взгляд в сторону окна. Безразлично рассматривает безоблачное небо с его ярким солнцем и вместе с тем крепко сжимает мою ладонь.       - Я всегда буду на твоей стороне. Запомни, Тсуна.       И он запомнил.       Когда же на первом этаже моего дома послышался голос отца, оповестивший о его приходе из магазина, я и Тсуна неловко одёрнули руки друг друга, делясь между собой улыбками. Да, вместе с ним мы точно справимся с нашими проблемами.       И с Реборном, конечно же. С Реборном мы разберёмся в самую первую очередь.

***

      - Кёя, тут в документе я всё исправил. А ещё…       - Хибари-сан, - поправляет его недовольно, почти зло, глава Дисциплинарного Комитета.       - Ой, да ладно тебе! В общем, я учёл ещё и деньги 1-С класса, которые в этом конверте, - важно говорит Тсуна, вглядываясь в числа на собственном отчёте и размахивая плотным свёртком бумаги перед носом Хибари Кёи.       Я же стояла неподалёку, уже разобравшись со своими обязанностями и дожидаясь, когда Савада разберётся со своими. И он это сделал довольно-таки быстро.       Тсуна стремительно направлялся ко мне, ласково и вместе с тем напряжённо улыбаясь. Весь сегодняшний день напряжение не отпускало парня, чему также способствовал наш новенький, Гокудера Хаято, – частые нападки, с поводом или без, со стороны седовласого уже порядком осточертели всему нашему классу, доводили до ручки самого Саваду. Который, впрочем, пытался не раздувать конфликта со вспыльчивым итальянцем, не понимая причины плохого к себе отношения.       - Миэ, мне совершенно не нравится то, что сейчас творится в школе, - с ходу говорит, рассматривая удаляющуюся фигуру Хибари, Тсуна.       - О чём ты? – спрашиваю, подходя к Тсунаёши чуточку ближе, но также поглядывая на Кёю, который в последнее время был до неприличия груб. Почти что как тот вечно раздражённый парень из аниме – недовольный жизнью человек с ненормальными тараканами в собственной голове и заскоками к частому рукоприкладству.       - Кёя сам не свой, более вспыльчивый в последнее время и чудаковатый. Чему, мне кажется, способствует наш Родительский Комитет.       Не секрет для всех вокруг, что власть в нашей школе по большей части отдана в руки Дисциплинарного Комитета и где-то там отходит в небольших процентах в сторону руководства данного учебного заведения. Однако в последнее время Родительский Комитет предпринимает некоторые попытки урвать себе лакомый кусочек той самой власти, которая паутиной опутывает Среднюю школу Намимори.       Которая почти целиком и полностью принадлежит Хибари Кёе.       - Это та группа людей, которая активно начала прессовать директора и Дисциплинарный Комитет? – уточняю причину того, почему у Кёи дурное настроение.       - Да. Шутка ли: они выдвинули идиотское требование, в котором каждый член Дисциплинарного Комитета обязан проводить школьников чуть ли не до дверей их дома. И это лишь одно из самых безобидных в ряде других, более извращённых.       - Придурки что ли? Сколько у нас этих школьников, да и кто вообще такой ерундой заниматься будет?       - То-то и оно, - усмехается Тсуна, поправляя чёлку, что так и пытается скрыть его глаза. – Вот Кёя в последнее время и бесится, ведь такого абсурда никто из нас ещё не слышал. Но к чему я, собственно, веду: с чего бы невзрачному и неиграющему особой роли Родительскому Комитету так резко вспоминать о собственной важности?       О! Меня внезапно озарила догадка, которая так и вертелась на языке:       - Реборн?       - Уверен.       Савада в большинстве случаев (во всех, если мне не изменяет память) бывает прав на девяносто девять целых и девять десятых процентов: из-за собственной проницательности или же из-за интуиции Вонголы – это не столь важно. Не прислушиваться к Тсунаёши было бы глупым решением, поэтому его подтверждение моего предположения было основательно принято к сведению.       Через пару минут у нас должен начаться урок биологии, поэтому я ловко подхватываю Тсуну под локоть и неспешно иду с ним в сторону кабинета. Хмурюсь, обдумывая тот факт, что Реборн умудряется портить жизнь на расстоянии не только Саваде, но и тем, кто хоть как-то общается с парнем. И как он вообще умудряется такое вытворять?       Учеников в коридоре мало, и услышать те интересные вещи, о которых мы сейчас говорим полушёпотом, довольно сложно, не имея суперслуха. Что не мешает задать пару вопросов по делу.       - Неужели он обладает такой властью, когда это даже не Италия? – спрашиваю я раздражённо… и всё же с лёгким восхищением в голосе, пусть и не питаю никаких тёплых чувств к киллеру.       Савада хмыкает и немного снисходительно поглядывает на меня, что в свою очередь совершенно не устраивает мою персону.       - Ему не обязательно использовать свои… м-м, преступные связи, чтобы конкретно надавить на руководство, я думаю. Заплатил своими деньгами там, заплатил здесь, использовал определённую информацию, которую сам же и нашёл, и вуаля – дело сделано.       - Цель оправдывает средства? – здесь я мягко намекнула на то, для чего это всё делается, для чего вообще приехал чудо-ребёнок в Намимори.       - Конечно, - серьёзно смотрит в мои глаза Савада. – Так оно и есть: стоит убрать дорогих мне людей, порвать всякую связь с теми, кто держит меня в Намимори, чтобы беспрепятственно утащить в Италию. Даже такими косвенными поступками – в первую очередь Родительский Комитет, как ты знаешь, является проблемой для Хибари Кёи, с которым мы имеем удовольствие быть больше, чем просто знакомыми.       - Тогда, почему же я всё ещё в порядке, моя семья? – не задуматься об этом я не могла. Я знаю об опасности, которую представляет собой связь с мафией, но пока что совершенно её не воспринимаю.       Ведь действительно: большее влияние на Саваду оказываю как раз-таки я.       Тсуна же громко смеётся на мой вполне себе невинный вопрос.       - Так ведь меня собираются сделать Десятым Вонголой, а не врагом номер один для этой же «семьи», - тихо поясняют мне.       Так-то всё и понятно, но…       - Забудь об этом – ты не имеешь права даже задумываться о таком почётном месте, - грозно проговаривает человек перед нами, который яростно рассматривает своими ядовито-зелёными глазами нашу парочку и до которого дошли наши слова, сказанные едва слышным шёпотом.       То, что мы не заметили Гокудеру Хаято, стоявшего перед нами, - очень и очень большая оплошность. Это понимает и Тсуна, когда кривится при взгляде на пепельноволосого подростка, досадливо поджимает губы и тихо шепчет про себя: «Вот и доболтались». Да, когда я и Тсуна бываем увлечены интересным разговором, становимся «слегка» невнимательными, и хорошо, что так бывает не всегда.       - О чём ты? – пытается извернуться Тсуна, удивлённо вскидывая бровь, как если бы действительно не имел ни малейшего понятия, о чём сейчас речь.       Удивление неподдельно, так как о связи новенького одноклассника с миром мафии он даже не предполагал – да, сперва сомнения были (ещё ведь один непонятный итальянец на его голову), но не столь сильные, чтобы убедить Тсуну в причастности этого человека к преступной сфере. В конце концов, Хаято ни разу не видели в обществе Реборна или же за какими-нибудь странными, для типичного иностранного школьника, делами.       И Гокудера Хаято в понимании окружающих его людей – самый обычный представитель иностранной школоты, потому что его обычность не обсудили только ученики других школ, да и то не факт. В нашей ему придумали даже душещипательную историю о давно потерянном наследнике богатой компании, которая вызвала итальянца для дальнейшего становления из него достойного главы этой, несуществующей, компании. Я и Тсуна обсудили же его в обязательном порядке, особенно ту часть, где его диковатость и необоснованная агрессия мешают людям жить.       Но нам его всё же было немного жаль.       Своим характером Гокудера отпугнул всех адекватных людей: не завёл нормального разговора ни с одним парнем; противным оскалом, который вечно был на его лице, он одарил каждую из девчонок, которые, обладая должным умом, предпочитали держаться от него на расстоянии и вздыхать о его красоте втихаря. Если он и оживал, то только тогда, когда Тсуна или я случайно проходили мимо его важной особы – для нас у него всегда находились очень интересные словесные конструкции, направленные на выведение из душевного равновесия.       И мы, я и мой драгоценный сосед, из всевозможных людей его «расстраивали» больше всего. Тсуна был достаточно взрослым, чтобы оценить характер парня (придурь, забившую пепельноволосую голову) и спокойно игнорировать ненормальные нападки. Я же на обзывательства подростка смотрела сквозь пальцы, больше обращая внимание на то, чтобы Савада ничего из всего сказанного Гокудерой не услышал, и вместе с тем склонялась к тому, что, возможно, с нами в классе учится юный шовинист. Во всяком случае, с девчонками у него были особые отношения.       - Не прикидывайся дураком, Савада Тсунаёши, - неприятно проговаривает тем временем то юное дарование, которое – предполагаемый шовинист, довольно тихим голосом. – Тебе не достанется место Десятого. Если ты когда-нибудь им и станешь, Вонголу ждёт незавидный конец.       - Ох, - Тсунаёши притворно прикладывает ладонь к груди, довольно быстро ориентируясь под ситуацию, - действительно, как можно. Забирай его, то самое место, к которому ты так стремишься, – оно мне без надобности.       Пепельноволосый немного дёргается, как от удара, назад, а его глаза недоверчиво сощуриваются. Но спустя мгновение губы Гокудеры Хаято растягиваются в ухмылке, хотя он всё также продолжает следить за Савадой, бросает осторожные взгляды в мою сторону.       - Что ж, тогда, где тебе будет удобно умереть?       - Я умирать не планирую, - отвечает мой сосед, по-птичьи склонив голову к плечу и ладонью сжав мои пальцы у себя на локте, когда я возмущённо дёргаюсь в сторону новенького.       - Место Десятого Вонголы предаётся следующему кандидату лишь со смертью предыдущего. Разве ты не знал?       - Тогда не стоит ли нам сломать систему? – залихватски подмигивает однокласснику Тсуна. – Я тебе где-нибудь в документах передам свои… полномочия без чьей-либо смерти.       В коем-то веке я слышу, как Гокудера Хаято смеётся, от чего кожа его вечно нахмуренного лица мимолётно разглаживается. Смех его громкий и вместе с тем издевательский, как если бы Тсуна, сам того не понимая, сообщил ему очень актуальную шутку.       - Такое невозможно, - говорит, успокоившись, пепельноволосый, став в один миг ещё более серьёзным, чем прежде. Но после добавляет подозрительно спокойно: - Но мы можем обсудить это после занятий у заброшенного склада.       Я и Тсуна понимаем, о каком складе речь, так как в Намимори существует лишь один такой запоминающийся. И это, скажу, то ещё место: здание в крайне жалком состоянии находится достаточно далеко от ближайшего места скопления людей, и планировалось снести его ещё полгода назад. Однако до него просто не дошли руки, а территория у стен этого мрачноватого склада теперь обильно усеяна стеклом от битых бутылок и окон. Опасными также являются штыри, торчащие из голой земли и даже в высокой траве, что таит в себе гораздо более занимательные элементы, чем те же штыри.       Некий подвох от предложения улавливаю даже я, которая не обладает должной интуицией. Но, тем не менее, Савада соглашается:       - Хорошо, обсудим вдвоём.       Он явно понимает, что на склад с Гокудерой они идут не чаи гонять.       Но куда больше нас удивляет то, что пепельноволосый спрашивает у меня:       - Ты пойдёшь с нами? – и это, скорее всего, даже не вопрос, а самое банальное требование.       - Зачем? – спокойно интересуюсь у парня, не обращая внимания на железную хватку у своей руки со стороны друга. Но я просто хочу услышать правду, которая таится в глубине фраз итальянца.       И я её получаю.       - Вы станете секундантом, который засвидетельствует победу будущего Десятого Вонголы.       И здесь Гокудера Хаято явно не имел в виду Саваду Тсунаёши.

***

      - Да, конечно пойду. Нет, что вы, мне не тяжело, - язвлю я вслух, вспоминая свои же слова и прячась за углом злосчастного склада, мимолётно выглядывая из-за него в поисках опасности.       Угораздило же!       Я понимаю, что разговоры с самой собой являются признаком того, что в собственной голове творится бардак и просто-напросто не всё в порядке, но в данный момент ничего не могу с этим поделать. Сказанные ранее слова кажутся мне крайне нелепыми.       Думала, что они там немного померяются своими силами, мол, у кого там что круче? Побьются кулачками, а после закурят трубку мира? Наивная. Гокудера Хаято явно имел собственное мнение на этот счёт, и оно точно шло вразрез с моим, более мирным.       Поэтому таким вот образом, прячась за углом склада, я играю в древнюю, как мир, игру – «Кошки-мышки». И правила в ней довольно просты: не умри.       Я очень внимательно всматриваюсь в облако из пыли и дыма, оставшееся после взрыва динамита, стараясь разглядеть в нём либо Саваду, либо Гокудеру. И если первого нужно в обязательном порядке хватать за руку и с ним же думать о том, что сейчас вообще делать, то от второго стоит держаться как можно дальше.       Только в банальных боевиках весь этот «туман» рассеивается моментально. В реальности же здесь нихрена не видно, и не будет ещё нормального обзора довольно долгое время. Найти друга, с которым пришлось разбежаться, сейчас невозможно, а звать ни в коем случае нельзя – по воле случая Гокудера может рефлекторно запустить в меня один из своих динамитов. И Тсуну тоже, в принципе, окликнуть не вариант.       У того на руках целый веер из метательных ножей и гранаты («план Б»), а конец для меня может быть таким же, как и при случае с подрывником.       Просто супер, в общем: секундант ещё называется. Ну-ну.       Тихо откашливаюсь, когда горло раздирает от пыли и нет возможности себя сдерживать. И дёргаюсь, стоит только стене под моими руками задрожать – на той стороне здания слышится взрыв и во все стороны летит кирпичная крошка. В глаза тут же налетает очередная волна дыма и частичек песка.       Чёрт бы его…       А потом раздаются ещё четыре мощных взрыва, слышится звон вылетающего из оконных рам стекла и то, как врезаются острые лезвия ножей в стену. И в целом понятно, что мой друг как раз находится там, где и Хаято – наш с виду обычный иностранец. Всё же внешность бывает очень и очень обманчива – во всяком случае, швырнул он динамит в сторону Тсуны быстро.       Прятаться за углом здания не лучшая идея, так как не ровен час, да переберутся эти двое со своими разборками к этой, дальней, части склада. А, пока есть возможность, стоит убраться в более безопасное место.       Сгибаю ноги, приготовившись к рывку и уже заприметив место, которое выглядит вполне сносно сейчас, чтобы… чтобы остаться вот так, пригнувшись и пальцами вцепившись в траву. Из дыма вырисовывается силуэт Гокудеры, который стоит в опасной близости от моего предполагаемого укрытия и опасливо оглядывается.       Прижимаюсь чуть ли не щекой к стене, когда его взгляд направляется в мою сторону, и маленькими шагами пячусь назад, не дыша. Но…       Понимаю, что меня вроде как заметили, когда вижу перед собой плавное приземление динамитной шашки.       - Вот же ж…       Делаю рывок назад и бегу, что есть мочи, подальше. Нет, мыслей о том, чтобы голыми руками схватится за динамит и отправить его в обратный полёт, не было – должным отсутствием инстинкта самосохранения я похвастаться не могу.       Когда меня хватают за руку и тянут в сторону, я просто следую за ходом движения, потому как это не может быть Гокудера - тот остался далеко позади. Впрочем, с Тсуной мы очень даже синхронно падаем на землю от взрыва, а сверху нас хорошо присыпает землёй.       Времени на разговоры нет, и остаётся только что убраться подальше от подрывника, чтобы не нарваться на очередной его дружелюбный «жест». Выяснение отношений на словах – это так неинтересно, а постигать азы дипломатии тут точно никто не собирается.       Меня буквально тащат за собой на буксире, не замечая то, что я даже полностью не поднялась, но я не возмущаюсь. Я даже спокойно отмечаю то, что меня грубо толкают в очередное место укрытия и резко присаживаются рядом, хватая за плечи и отчитывая с негодованием:       - Ты почему ещё не убралась отсюда?       Рукой скидываю ладонь Тсуны с плеча и прямо гляжу в его глаза:       - А мне это кто-то позволит? Хочу заметить, что я пыталась перебраться чуть в сторону, но бросать тебя и в мыслях не было, если честно.       - Прекрасно, просто дикий восторг, - язвит на это мой сосед. И не понятно даже, чего больше у него в голосе: радости, что не бросила, или недовольства, что осталась.       - Вот и я о том же.       Вздох с его стороны. Ну, а ты что думал, язвить будешь один?       - Ладно, сейчас разберёмся, только, я тебя прошу, Миэ, осторожней. Держись меня.       - Куда я денусь, собственно? - отряхиваю испачканную до невозможности одежду и требовательно смотрю на Саваду. Раз ему так хочется побыть главным, то ради Бога – флаг в руки.       Я почти что с непониманием смотрю на то, как парень, передав в мои ладони несколько ножей, запускает руку в портфель, который до этого был у него на спине. Из недр потрёпанной вещи он вытаскивает гранаты, что не вносит и капли понятливости в сложившуюся ситуацию. Не собирается же он…       - Отвлекающий манёвр, - резко поясняет на мой недоумевающий взгляд, выдёргивая кольцо и швыряя взрывчатый боеприпас в предполагаемое местонахождение Гокудеры.       С моих губ успевает сорваться только тихий свист.       Потом мы рывком поднимаемся и в очередной раз срываемся на бег, подгоняемые взрывом и громогласными фразами итальянца, который, то ли к счастью, то ли к досаде, жив. Это говорит пока о том, что наши игры продолжаются.       - Пора заканчивать, - заявляет мой друг. – Меня эта беготня вокруг склада задрала.       Мы останавливаемся около эпично разваленной стены с кусками кирпича у подножия фундамента вперемешку с битым стеклом и обгоревшей травой, и я хочу дать другу понять, что стоять здесь, когда мы как на открытой ладони, не лучшая идея. Но ему это не нужно: он протягивает мне требовательно портфель и взглядом упрашивает…       Что?       - Ты это серьёзно?! – хочу убедится в его адекватности.       Которой, видимо, не наблюдается.       - Ты просто отойди чуть подальше, а там всё будет нормально – я постараюсь сделать это быстро, - нет, он совершенно, до неприличия и до безобразия, серьёзен.       - Что «это»? Там вообще-то ходит парень с динамитом, а ты даёшь мне всё своё оружие, - тихо проговариваю я, пытаясь образумить.       - Хочу заметить, у него в руках только динамит, а времени не так много.       - Но…       - Ох, пора.       Вот же гад.       Тем не менее, я повинуюсь: чтобы он там не задумал, будет шанс, что это выйдет как надо, если я всё же тихо отойду в сторону. Сжимаю обеими руками портфель, аккуратно отходя назад и смотря во все глаза на то, как бесшумно парень идёт к стене и замирает, прислушиваясь. К моему глубокому сожалению и некой тревоге я совершенно ничего не слышала.       Мне было страшно за Тсуну: всё же идти на Гокудеру с голыми руками было дурной идеей, которую, возможно, не стоило одобрять. Однако в данный момент ничего не придумаешь лучше – времени совершенно ни на что не хватало.       Но вот в какой-то миг Тсуна бросается за угол, руками выбивая динамит из ладоней только что появившегося подрывника. Также стремительно хватает за воротник рубашки одной рукой и тянет на себя, впечатывая в лицо седовласого кулак второй. И всё это за считанные секунды.       Всего лишь на одной внезапности Тсуна успевает ошарашить противника и обернуть всю ситуацию в свою пользу.       - Не стоит так сильно полагаться на один динамит, - говорит с упрёком, прежде чем опрокинуть Гокудеру на землю и обрушить на него удары кулаков.       К моему восхищению Гокудера не вырубается на первых ударах, а пытается их блокировать, попутно пытаясь задеть Саваду. Пусть и был мой сосед довольно резким, и некоторое время его действия были похожи на избиение младенца, всё довольно быстро перестало это напоминать. В очередной замах кулака Тсуны седовласый быстро приподнялся и огрел моего соседа в рёбра головой, на что у того резко сперло воздух. Также резко Хаято схватил Тсуну за шею в попытке опрокинуть его наземь и удушить, на что он вполне закономерно отхватил удары в голову и в солнечное сплетение.       На зелёную траву, кое-где обгоревшую в ходе швыряния динамита, брызнула кровь.       На белоснежный воротник пепельноволосого, который был уже испачкан в земле, набежала кровь из рассечённой брови и из разбитого носа, и в целом его лицо меньше всего сейчас было тем, которое так и привлекает девчонок. В свою очередь у Тсуны была уже разбита губа.       Сейчас драка двух парней принимала совсем небезобидный оборот: их не было кому расцепить, а в действиях так и стали прослеживаться жажда убийства, желание причинить как можно больше боли друг другу. Когда Гокудера умудряется подхватить с земли кирпич, я не замечаю, зато очень ясно наблюдаю то, как стремительно он опускает его на голову шатена. Тсуна мимолётно клонится в сторону под ударом и от боли кривит лицо, но не теряет сознание, а с большим пылом продолжает наносить удары, выбивая из рук врага кирпич, пытаясь-таки приблизить седовласого к бессознательному состоянию.       И ему это удаётся, когда Хаято неудачно поворачивает голову прямо под удар, – кулак обрушивается в опасной близости от виска иностранца, а сознание тот теряет от этого очень быстро. Зелёные глаза закатываются от боли, а напряжённое тело грузно валится на землю и больше не двигается.       Когда я вижу, что Гокудера без сознания, а Тсуна готов обрушить очередной удар на его голову, кричу:       - Хватит! Он уже без сознания.       Тут же радостно вздыхаю, когда Савада останавливается.       Срываюсь с места, опуская на землю перед этим портфель, и бегу в сторону парней. Подбежав, мимолётно касаюсь ладонью подбородка шатена, поворачивая голову и осматривая повреждения, отмечая довольно большой участок волос, испачканный в крови. Лицо также в ссадинах и кровавых пятнах, а костяшки рук совершенно разбиты. Одежда в некоторых местах разорвана в клочья и просто не пригодна для восстановления.       Но Тсуна со всеми повреждениями жить будет. Чего, возможно, не скажешь о Хаято.       Отметив вполне нормальное состояние соседа, больно падаю на колени, протягивая руку к горлу подрывника и пытаясь прощупать пульс. Под всей набежавшей на его горло кровью ощущается ровный и сильный ритм.       - Больные люди, - проговариваю, опуская дрожащие руки на колени.       Я, может быть с удивлением, смотрю на то, как поднимается на ноги Тсуна, совершенно ровно держась на ногах и с беспокойством поглядывая на жертву-почти-убийства:       - Он там живой?       - Без сознания, но пульс хороший.       - Идиот, - говорит в сторону Гокудеры.       - Ты тоже хорош. Два сапога – пара.       Он мотает своей каштановой шевелюрой в разные стороны и морщится от боли в затылке, но не возражает против моих слов, молча признавая, что немного переборщил. Поэтому я спрашиваю следующее более мягким голосом:       - Что делать будем?       И понимаю, что зря я так сбавила серьёзный тон, потому как мне в ответ звучит следующее:       - Домой пойдём.       - Так его и бросим? В своём уме?       - А что ты мне тогда предлагаешь? – скрещивает руки на груди Тсуна. - В скорую не позвонить, сама понимаешь, а домой к себе его тащить не вариант. Поваляется тут пару часов да очнётся, подумает об ошибках молодости и свалит в Италию.       - Ты так думаешь? – недоверчиво спрашиваю.       - Почти уверен – после такого поражения точно свалит. Как же, «Десятый Босс» да проиграл.       - Тогда ладно, - проговариваю, поднимаясь с колен.       А потом долго пытаюсь убедить себя в том, что в деревьях я не видела силуэта Реборна в его шляпе с ярко-апельсиновой лентой: да и с чего ему там быть?       - Что такое? – спрашивает обеспокоенно Савада, стирая с собственного подбородка рукавом кровь.       - Ничего, показалось. Идём?       И неспешным шагом мы направились в сторону моего дома, надеясь, что Гокудера Хаято очнётся довольно скоро: мало ли кого мог привлечь весь этот шум от взрывов.       Но вот каков был шок Тсуны, когда его интуиция в первый раз в жизни потерпела полное и безоговорочное фиаско, а перед нашими глазами на следующий день в школе предстал Гокудера Хаято с ярким лиловым синяком под глазом. Тем не менее, сияющий как начищенный медяк. Мой друг чуть ли не хрипел от недоверия на улыбчиво-побитую физиономию итальянца и его радостное:       - Я знал, что вы будете прекрасны в роли будущего Десятого: милосердный и тут же суровый…       В шоке почти что кашляла я, когда от этого иностранного чуда доносилось в мою (?!) сторону:       - …с такой-то прекрасной и заботливой будущей невестой.       И уже вместе, я и Тсуна, чуть позже бились едва ли не в истерике на его ответ после вопроса от Кёи: что за твари раздолбали склад, который стоял уже как десять лет и простоял бы ещё столько же.       - Откуда мы можем знать, когда я устраивал дальнейшую жизнь Савады Тсунаёши и Синохары Миэ?       Стоит ли говорить, что Хибари Кёя отнёсся к этому с большим скепсисом (он как бы не был слепцом, чтобы не заметить побитые физиономии Савады и Гокудеры), выразительно поглядев на итальянца. Наверняка мысленно поставив напротив его фамилии пометку – страдает редким скудоумием.       Ах, глава Комитета на следующей перемене почти что недоверчиво глядел, подобно мне и Саваде, на пепельноволосую макушку в дверях кабинета, стоило нам только приступить к своей работе. Как же…       - Вам ведь нужны трудолюбивые люди?       М-да, этого парня из Дисциплинарного Комитета мы выпихнуть так и не смогли.