***
Молоток успешно был закопан, и наши дела с Савадой пошли хорошо. Не в том смысле, что мы резко ударились в серийные убийства или что-то вроде того. Совсем нет, ни намёка на них. Просто отношения между нами перешли на более тёплый уровень: от приятных обнимашек до совместных ночёвок. И если первого у нас и так хватало, то второе стало невероятным открытием для меня. Это было круто. Но данные милости никак не мешали мне замечать заскоки молодого неадеквата. Как бы мило мы с ним не попивали какао, как бы не играли в настольные игры по вечерам, он оставался всё тем же непонятным для меня человеком. Человеком, чей карамельный взор иногда был столь пугающим, что хотелось в этот же момент свалить в закат, подальше от всего с ним связанного. Или же попридержать его демонов в узде. - …увижу, что ты вообще смотришь в нашу сторону… - ядовитый шёпот прямо в уши Фудзивары. А дальше неслышные мне едкие высказывания. Фудзивара – парнишка, который на два года старше Савады Тсунаёши. Фудзивара – мальчишка, который в два раза больше по комплекции того самого Савады Тсунаёши. И, наконец, это – ребенок, который трясётся сейчас перед Тсуной, как осиновый лист на ветру. Жалкий и никчёмный, зарёванный и напуганный до смерти. - Понял? – сурово спрашивает Савада, за ворот рубашки придерживая паренька. То, что он был ниже Фудзивары, не мешало ему смотреть на местного великана свысока. И держать его на весу, так как свои же ноги Фудзивару уже не держали. - Д-д-да, - выговаривает с трудом парень и тут же падает на колени. Этому мальцу, замечу, скоро в начальную школу идти. А началось всё как? С невинных колкостей дворовых ребят на публике в сторону будущего Десятого и меня. С обидных насмешек, которые кто-то даже поддержал громким издевательским хохотом. Неприятно, конечно же, и это явно задело гордость Савады. Но, когда дети оскалили зубы в нашу сторону, он просто посмотрел и даже нежно улыбнулся уголками губ. Что стало поводом для очередного всплеска хохота и улюлюканья. Но мы то не все, не незнающие. Мы уже в этом деле просвещённые и видим сквозь всю фальшь: молча схватили Тсуну за руку и увели подальше, от беды. А после крепко приобняли и погладили по напряжённой спине, заметили сжавшиеся в ярости кулаки. Шепнув пару нежных слов и поцеловав в янтарную макушку, в обязательном порядке сказали парню не принимать всё это близко к сердцу. Он и не принял. В своём духе. Когда обидчики – хорошо нам всем знакомые парни – вдруг резко стали заикаться и вести себя в духе пациентов психиатрических больниц (разве что слюну не пускали), неладное не заподозрил бы только слепой. На вопрос в сторону Савады, чего это они такие морально отбитые, получила не менее загадочный ответ: «Новая техника промывания мозгов». При которой я и присутствовала на данный момент. Ничего противозаконного или же чего-то в духе дерзких босодзоку, но это реально было действенным. Без использования кулаков и бит, без какого-либо другого насильственного натиска и даже медицинских препаратов Тсуна профессионально превращал здоровых парней в чудесные овощи. И развёл здесь Савада целый, мать его, огород. Как я поняла, он отлавливал каждого из обидчиков того злосчастного дня, выждав момент, когда они вдруг резко оставались одни. И плевать он хотел на то, что те были необычайно сильны и вооружены чем-то вроде заточек, детских петард или ещё чего. На кой чёрт вообще об этом париться? Вон, схвати за ворот парня и подойди ближе, чем на полметра, – большего не надо. Это достаточное условие для того, чтобы прошептать ключевые слова. - Что ты ему такого нашептал? – спрашиваю я у Тсуны, вглядываясь в сверкающие где-то вдалеке пятки Фудзивары. В пятки моего «сюрприза», как сказал Савада. Со всей своей преданностью нашей «чистой и светлой» дружбе Тсунаёши оставил последнего обидчика в качестве сюрприза, позволив увидеть всё своё мастерство вживую. И видела я лишь то, как мальчишка склонился к шкафоподобному Фудзиваре и зашептал чуть ли не на парселтанге. А иначе как объяснить увиденные мной метаморфозы? - О! Сейчас скажу, наклонись, – вдохновлённо начинает Тсуна, приближаясь ко мне. Я же с готовностью склоняю свою голову ближе к нему, такая вся наивная и доверчивая. Но: - Ай! Ты чего? – хватаюсь за пострадавшее ухо, которое мне так нагло куснули. А в ответ: - В неведении – блаженство… - Савада, - прерываю я его, - ты… ты… Слов просто нет. - Я тебя тоже люблю, милая Миэ. Вот и поговорили. Вот и хорошо.***
Я, конечно, понимаю, что воспитание в Японии – крутое, невероятное и ещё куча других бесполезных прилагательных. Но я считаю, что воспитатели нашего садика взялись воспитывать не того ребёнка, вы так не думаете? И почему, блин, в конце концов, это оказываюсь я? - Миэ-тян, красавица, - начало разговора мне как-то сразу не понравилось, - отойдём с тобой в сторонку? Воспитательница таким фальшиво-доверчивым выражением приглашала меня к приватной беседе где-то в чулане под широкой лестницей или ещё хуже. Наивная. Она действительно думает, что я пойду в указанное место? - Роурика-сан, у меня на плите пирожки горят, - наглая и несусветная ложь. Детсад же. - О твоих пирожках может позаботиться Ватануки-тян, - окрик в сторону вышеупомянутой, которая, открутив в очередной раз голову своей кукле, побежала подпаливать мои воображаемые пирожки. Смотря на это, подумала, что Роурика-сан понапрасну заставила оторваться эту дивную девчушку от увлекательного занятия. Ранее, на вопрос в сторону милой Ватануки-тян об её кукле и игре, в которую она с ней играет, я получила очень крутой ответ. И находилась под впечатлением ещё долгое время от этой малышки с чудными хвостиками. «Это – Франция, Миэ-тян. Восемнадцатый век! – её палец указывает на потолок в таком воинственном жесте, что это «ух» как хорошо смотрелось. – Моя Мария-Антуанетта жаждет встречи с… гильотиной. А я – её Шарль Анри Сансон». Я спросила тогда, откуда она знает такие подробности из жизни королевы Франции и её публичной казни. Видела, что она не имеет никакого представления о том, что такое «гильотина» и кто такой Шарль Анри Сансон. Но куклу от головы избавляет прекрасно, в духе того же Шарля. Неужели, это её сказка на ночь от родителей? «Мне Тсуна-кун рассказал», - смущённо прошептала Ватануки. Моим взглядом в сторону Савады можно было пробивать титановые стены. Но всё же вернёмся к баранам… - Роурика-сан… Женщине надоело слушать все мои нелепые попытки от неё отвязаться, и она нагло схватила меня за запястье. Как назло, Савада Тсунаёши пару минут назад побежал за очередной ерундой, которую «тебе, Миэ, нужно обязательно увидеть». Спасибо, очень вовремя. - Роурика-сан, что вы делаете? Мне больно, - жалостливо заголосила я. Хотела хныкнуть ещё в тему, но неудачно подавилась воздухом, а момент был уже упущен. - Я понимаю, Миэ-тян, потерпи немножко. Но мне нужно с тобой поговорить кое о чём важном. Наверное, никто этой женщине не посчитал нужным сообщить, что с детьми так никто не разговаривает. Будь на моём месте та же Ватануки, девчонку хватил бы сердечный приступ от ужаса. Я же пыталась выпутаться из болезненного захвата и придумывала, как можно привлечь внимание остальных взрослых, которые только что повели детей на обед в другое крыло здания. Поэтому ситуация была щекотливая: от Роурики-сан меня никто не мог спасти. Чувствовала: для такого хрупкого детского тела, что было у меня сейчас, хватка была чрезвычайно сильна. Внезапный же гнев заставил мою кровь быстрее бежать по венам. - Роурика-сан, - заплакала я, когда женщина в очередной раз свернула за угол, уводя меня ещё дальше от воспитателей и детей. Надеялась, что сейчас-то она точно меня отпустит - старалась выдавить из себя слёзы, не особо прикладывая к этому усилия (от захвата действительно было больно, что указывало на определённого рода травму – растяжение). Но никогда не бывает так, как мы того хотим. Мы остановились, но пальцы женщины намертво вцепились уже в мои предплечья: - Ты в опасности, Миэ-тян. «Из-за вас?» - не терпелось прорычать мне, но ситуация не располагала. Да и хотелось услышать, что всё же скажет эта сумасшедшая. - Всё из-за Савады Тсунаёши… Я говорила им, что такой нежной девочке, как ты, нужно рассказать, но… Он – зло воплоти, Миэ-тян. Да вы что?! А запястье мне кто растянул, овца? - Роурика-сан, мне можно теперь идти? – хныкнула я, но, то ли женщина непроходимо тупа, то ли ещё что, отпускать меня явно не собирались. Я же уже заколебалась обращаться к ней «Роурика-сан», а боль в руке мешала сосредоточиться на собственных мыслях. - Послушай! - встряхнула она меня. Отчётливо было слышно, как клацнули мои зубы, чуть не прикусив язык. Твою мать, а. Ещё зубов лишиться не хватало, пусть и молочных. - Этот ребёнок – чудовище, которое чуть не… Что там «чуть не» дальше, продолжения не последовало, так как раздался чистый и красивый голос: - Рот закройте, Роурика-сан. Воспитательница задохнулась от возмущения и даже – слава тебе, Тсуна – разжала свои пальцы. Встала, выпятив перед собой немалый бюст, и воззрилась на Саваду, словно на грязь под собственными ногтями. Маленькие чёрные глаза многообещающе сверкнули в сторону мальчишки: - Я сделаю так, что ты уберёшься отсюда, Савада. Туда, где тебе и надлежит быть. И ты не сможешь больше использовать доверчивость этой маленькой девочки себе во благо! - Умоляю вас, оставьте это, - скучающе закатил тот глаза. - Дьявольское отродье, - выругалась японка. Я просто офигела, удерживая у груди другой рукой пострадавшее запястье. Картина была потрясающая: гневная и тупая женщина стояла напротив спокойного Савады, уже закипающего от её последних слов. Карамельные глаза опасно сузились, а губы растянулись в злобной улыбке: - Вам ли мне это говорить, kosho benjo? - спросил Тсуна. Хоть я и не знала, что он сейчас сказал (к моей радости, родители не ругаются как портовые грузчики), эффект был мгновенный. Женщина со страшным воплем сорвалась с места и с ходу отвесила ему с руки хороший удар. Даже не ладонью, нет, кулаком. Тсуна упал спиной на землю, а его щека моментально покраснела на месте удара, из уголка рта скатилась капелька крови. - Тсунаёши! – воскликнула в ужасе, не понимая, почему злой триумф застилает его взор, когда у самого едва не сломалась из-за буйной женщины шея. Я рванула вперёд, к пострадавшему мальчишке, здоровой рукой отпихнув женщину в сторону. Какой же он безумец, раз так радуется полученной боли! Но, когда секунду спустя раздался грозный окрик Хоримии-сан – второго нашего воспитателя, всё стало на свои места. Савада Тсунаёши специально подставился под удар женщины. Пришедшая же тётка сосредоточила всё своё внимание на бессовестном лице Роурики-сан. - Да вы совсем из ума выжили, Роурика-сан! Что вы сделали с бедными детьми?! Не смейте двигаться с места, я вызываю полицию! И как бы молодая женщина ни сожалела о своём порыве, как бы её лицо ни говорило о самой великой ошибке в жизни, щека Тсуны и моё пострадавшее запястье были неоспоримыми доказательствами её вины.***
Харука битый час хлопотала надо мной и Савадой, оказывая необходимую нам первую медицинскую помощь. И, впервые за мою короткую память, ругалась вслух как тот же портовый грузчик. Отец, который подпирал косяк в моей комнате, в ярости сжимал зубы – он, услышав об инциденте в садике, сорвался с работы и с первым такси был уже тут как тут. - Швабра! Уж я-то всё на суде выскажу, - грозилась моя мать, когда прикладывала завёрнутый в простынь лёд к огромному синяку Савады. А тот и рад был такой заботе. Моя же рука красовалась в тугой повязке из эластичного бинта – ничего серьёзного, лёгкое растяжение, как сказала мне мать. На вопрос, приедет ли доктор, мои родители скривились. Хочу заметить, что даже если ты умираешь и едва можешь дотянуться до стакана воды, – вызов скорой не лучший вариант. Здесь работает принцип: если ты не на последнем издыхании, не стоит набирать её номер; врачи сначала постараются убедиться в том, что ты действительно труп, а после окажут тебе необходимую помощь. Уже ненужную. Это – крутой Намимори, понимаете? - Тсунаёши-кун, а как позвонить Нане-сан? – спрашивает между тем Исин, приготовившись набирать номер мобильного телефона женщины, которая своевременно умотала в магазин. Савада быстренько проговаривает нужный номер и смотрит пристальным карамельным взором на моего отца. Когда мать Тсуны удосуживается ответить на звонок, все находящиеся в комнате могут услышать разговор моего отца и Наны. На заднем фоне у Наны-сан гудит рой людских голосов. - Савада-сан, вас беспокоит Синохара-сан. Вам случайно не звонили по поводу произошедшего в детском садике? – серьёзно спрашивает отец. - Синохара-сан, здравствуйте, - щебечет радостно женщина. – Да, звонили, но ничего же серьёзного не произошло? Мой отец просто подвис, а Харука подавилась собственным воздухом. Я же не могла понять: прикол это такой или нет? Исин в это время пытался обнаружить, где там скрытая камера, записывающая эту новую шутку: - Савада-сан, у вашего сына одна половина лица – сплошной синяк, понимаете? И Харука-сан оказывает ему необходимую помощь. Роурику-сан, которая и нанесла вашему сыну синяк, будут судить, и… - Это не нужно, - ровно проговаривает женщина. - Простите? Мне не послышалось? - Никак нет, Исин-сан. Можно же вас так называть? Ну, так вот, я считаю, что это не нужно, - короткая пауза. – Мой сын ведь жив? Жив. Я проблем никаких не вижу. - Вы… Мой отец откашливается, прежде чем продолжить: - Ваш сын пострадал. - Я знаю. Наш разговор, конечно, очень занимателен, Исин-сан, но я стою в очереди, - торопливо проговаривает женщина. – Вы можете перезвонить по этому поводу позже, это ведь не проблема? Как она беспечно отмахнулась от собственного сына: «Это ведь не проблема?» Поворачиваю голову в сторону Тсуны, который слушал весь этот разговор с самого начала. Его лицо – сплошная бесстрастная маска, но на дне карамели я вижу дикую боль от поведения собственной матери. Синохара Исин, не зная, как поступить с матерью Тсуны, поворачивается за ответом к нему. Глаза отца чрезвычайно темны – он в бешенстве. - Синохара-сан, - почти что не слышно проговаривает Тсуна, но, не находя дальше подходящих слов, просто взмахивает собственной рукой. Мой отец легко и просто заканчивает этот фарс: - До скорого, Савада-сан. Когда он нажимает кнопку сброса вызова, то некоторое время просто смотрит на экран своего телефона. Потом, будто опомнившись, глядит то на необычайно молчаливую жену, то на меня. В комнате сгущается напряжение. - Милая, - обращается отец непосредственно к Харуке, - детям необходимо отдохнуть. А мы, пожалуй, заварим себе чаю? Женщина кивает головой и, взглянув каким-то растерянным взглядом на Тсуну, помогает ему и мне улечься на одной детской кроватке. Поправляет вокруг нас одеяло и нежно целует каждого из нас в лобик. - Спите, зайки. И уходит. Могу дословно пересказать суть будущей беседы своих родителей за чашкой чая, как и Тсуна, в принципе. И пойдёт она явно не только о Роурике-сан. Но сразу же мы спать с ним, конечно, не легли. Спустя пару минут после того, как дверь в мою комнату прикрылась, Тсуна пытается сказать мне своим надломленным голосом: - Твои родители такие… И замолкает, устало глядя на белый потолок в моей комнате. Я пододвигаюсь ближе к нему под бок и обхватываю руками его худое тело: слова здесь кажутся такими бессмысленными и пустыми. Но я всё время забываю, что он просто маленький мальчик, поэтому, когда мне на щеку падает капля, а за ней другая… Я просто теряюсь. - Тсуна… - приподнимаюсь над парнишкой с помощью здоровой руки. Глаза его, такие потерянные и красные от непролитых слёз, тут же встречаются с моими. Моментально стираю скатившуюся по его щеке одинокую слезу. Каково это: смотреть на моих родителей и понимать, что у самого себя такого никогда не будет? Не будет счастливых воспоминаний, ярких фото в семейном альбоме? Невыносимо больно. Тяжело не наблюдать целыми месяцами своего отца, а при его приезде огорчаться тому, что он предпочитает собственному сыну бутылку хорошего алкоголя. А что остаётся чувствовать, когда наблюдаешь такое вот поведение матери? Не потому ли мальчишка всё больше ожесточается, но в то же время продолжает быть таким же потерянным? - Тсунаёши, - ласково шепчу, когда он обхватывает моё тело своими руками и утыкается лицом в живот. Его тело дрожит. Моя рука, не замотанная в бинт, опускается на лохматую макушку, зарывается пальцами в мягкие янтарные пряди. Не оставляю без внимания и пострадавшую щеку. Я не могу понять его боль, но я могу её уменьшить. Наклоняюсь к нему и проговариваю так, чтобы он мог меня услышать: - У тебя всегда буду я, Тсунаёши, что бы ты там ни думал. - Правда? – глухо спрашивает он, постепенно переставая вздрагивать. Однако не разжимая до сих пор объятий. - Правда. - Правда-правда? - Да. - Пра… - Ещё раз повторишь, и я тебя точно тресну, - отвечаю я, поняв, что мальчишка понапрасну сотрясает воздух. И в наглую валяется на моих коленях, уже успокоившись. - Вот всё тебе вечно надо испортить, Миэ. Такой момент пропал, как в твоих любимых мелодрамах, могла бы и насладиться этим. - Ну, раз так… Спихиваю Тсуну со своих колен, от чего он переворачивается на спину. Смешок срывается с губ, а карамельные омуты полны привычной мне теплоты. Он пристально смотрит в мои глаза и не по-детски серьёзен, пусть губы и хранят приятную улыбку. Чтобы он не сказал мне сейчас, это скажет не ребёнок в нём, а взрослый. - Знаешь, мне кажется не честным по отношению к тебе, что ты даёшь мне обещания, а я – нет. Тогда, что же мне пообещать тебе, Миэ? Что? Он задумчиво водит указательным пальцем по своему подбородку, не ожидая от меня ответа. Да он ему и не нужен, когда я вижу решительность в тёмно-карамельных глазах. Ту пресловутую Волю, о которой говорили на протяжении всего аниме. - Я пообещаю тебе, Миэ, что никогда и никому не дам тебя в обиду. Детское обещание казалось мне прекрасным в своей простоте, пока Савада не закончил полным внутреннего холода фактом: - И убью каждого твоего обидчика собственными руками. Ласковая улыбка от моего персонального солнышка. И от будущего серийного убийцы, как я погляжу.