A Hard Day's Night / Вечер трудного дня

В первый день пятилетней миссии на корабле неуютно и страшно было вовсе не Боунсу. То есть, ему, конечно, тоже, — Джим был в этом уверен, — но не так как самому Джиму. Казалось бы, исполнилась его мечта, сбылось то, о чем он буквально грезил наяву, но ощущение покоя, удовлетворения и дома не приходило. Он не чувствовал себя защищенным, не чувствовал себя в безопасности. Холодная обезличенная капитанская каюта вносила раздор и сумятицу в чувства Джима, никак не способствуя умиротворению, наоборот вызывала беспричинное беспокойство и ощущение бесприютности, которого он давно уже не испытывал. Потом, уже забираясь под одеяло в такой же холодной и обезличенной, как и его собственная, — но вот сейчас Джима это абсолютно не смущало, — каюте, он тихо беззлобно посмеивался над собой. И как это он не понял сразу? Боунс. Рядом не было Боунса, и весь мир сразу казался ему злым и бесприютным. Таящим опасности. Прячущим нож за спиной и камень за пазухой. Поэтому было абсолютно естественно, что Джим прямиком отправился в каюту, выделенную судовому врачу. А под одеяло забрался — ну, потому что глупо ведь было бы дожидаться его просто так? Когда можно было провести время с пользой и немного выспаться. Денек выдался не из легких. Джим придремал и сначала даже не понял, почему его выгоняют из теплой, уже ставшей ему почти родной постели. Боунс кипятился и ерепенился. Джим настаивал, что в своей каюте он ночевать никак не может — ему там неуютно. И нет, искусственная терморегуляция и чтение не помогают. И вообще он так привык делить комнату с лучшим другом. А еще у него буквально за стенкой, — ну, хорошо, за двумя стенками, через ванную комнату, — старпом. Пугающий остроухий вулканский старпом. Ну, окей, полувулканский, и не столько пугающий, сколько смущающий и оттого волнующий и нервирующий своим присутствием. В процессе предъявления всех этих, несомненно, в высшей степени убедительных доводов Боунс, привычно ворча и возмущаясь, закатился к нему под бочок, прижался крепче и размеренно задышал в шею. Джим зевнул и погладил мирно спящего друга по плечу. Голова Боунса отдавливала руку («Умный», — улыбнулся Джим), рука поперек груди мешала дышать, а джимова шея и волосы за ухом уже взмокли от жаркого сопения. Засыпать так было не очень комфортно, но Джим привычно мирился с недостатками совместного сна, потому что это было знакомое родное и успокаивающее чувство. И потому что это Боунс. И может, — только может быть, — совсем немного капельку потому, что вот так, здесь и сейчас, Джим почти не ощущал того смутного беспокойства из-за своего остроухого старпома. Во сне Джима у Боунса вырастали очень длинные острые уши, из-за чего голова друга становилась еще тяжелее и все сильнее отдавливала джимово плечо.