В тысячный раз прости. ©Ромео
***
— Мы правда хотели уберечь тебя, Тайлер. — я, Фрэнк и Дженна сидели на кухне Брендона вместе с её владельцем. 12 ночи, а мы бодрые сидим за столом. Честно говоря, мне немного стыдно за то, что я разбудил их, но и им должно быть стыдно за то, что врали! — И чего вы добились? Уберегли? — ладно, сидели все, кроме меня. Я носился по кухне, периодически взмахивая руками и ругая этих обормотов, которые постоянно пялились в стол. — Тайлер, не кричи, пожалуйста. — пробормотала Дженна себе под нос, не поднимая на меня глаз. Я наконец сдался и сел. — Хорошо, что вы скажете в своё оправдание? — я обвёл взглядом друзей, которые соизволили на меня посмотреть. — Пусть Дженна рассказывает. — подал голос Брендон, который до этого молча стоял у барной стойки. — Она эту историю знает лучше всех. Я перевёл взгляд на Дженну, давая понять, что жду объяснений. — Это началось давно. — плохое начало рассказа. — Твои родители они… Они были не самыми честными людьми. В то время, как другие работали, тем самым зарабатывая себе на жизнь, их такие способы не устраивали. Оба они выросли в не самых благополучных семьях. Келли — твоя мать — с подросткового возраста узнала, что такое комната милиции. А отец — Крис — что такое наркотическая зависимость. Ты родился, когда им обоим было по двадцать. Тогда всё и началось. Всё, что у них было, это школьное образование и умение воровать. По началу это были мелкие, но искусные кражи. Им всегда удавалось уйти от правосудия, а иногда даже сделать так, что подозрения падали на совсем другого человека. Но долго это не продержалось, и мелкие кражи стали перетекать в глобальные нападения, обворовывания банков, а иногда даже убийства ради денег. Всё бы ничего, но когда тебе исполнилось 6 они стали обучать всему этому и тебя. Ты помогал им отвлекать охранников, а когда стал старше, даже воровать. Они любили тебя, и это правда. Но никакая любовь не отменяла их воровской натуры. Конечно, ничего в этом мире не остаётся безнаказанным. Поэтому, когда тебе было 13, твоих родителей задержали в подозрение на сотни краж и десятки убийств. Ты так же был в подозреваемых. Но в суде тебя оправдали, учитывая то, что ты делал это против воли и ещё не достиг возраста ответственности. Поэтому твои родители отвечали и за тебя, и за себя. Их срок заключения оказался пожизненным. Дженна закончила, и в комнате повисла гнетущая тишина. Я не мог понять ничего. Выходит, в тех видениях правда были мои родители. Неужели это правда. Неужели эти люди сейчас сидят за решёткой, в том числе и за мои поступки. Дженна сказала, что они любили меня. Но разве можно любить и подталкивать на совершение таких вещей? Разве это не против человеческих эмоций? — Выходит, в 13 лет я остался один? — Мои родители забрали тебя и стали твоими опекунами. — Дженна снова заговорила, не смотря на меня. — Но когда тебе исполнилось 18 ты отказался от их опекунства, и переехал в дом, предоставленный тебе государством как ребёнку, чьи родители находятся в тюрьме. Собственно, там ты сейчас и живёшь. А в институт ты поступил благодаря алиментам, которые каждый месяц приходят тебе на карточку. Так вот! Вот за что я жил всё это время! Алименты! Я думал, что в прошлом имел работу, зарплата с которой осталась на карте или типа того. — Но почему вы не рассказали раньше? И почему я ехал домой от родителей в день аварии? — Мы хотели защитить тебя. — теперь ответил Фрэнк. — Ты много времени уделял им, ездил в тюрьму каждый день. Ты фактически жил мечтой освободить их. Всё то время ты думал, что они были не виновны. Но это не так. Всё было законно. А в день аварии ты и ехал из тюрьмы, которая находится в трёх километрах от города. Снова молчание. Сейчас оно даже помогало мне. Когда вокруг тишина всегда легче думать. Думать преимущественно о себе. Что я мог натворить тогда? Ведь одно, или даже несколько убийств, совершённых мной, могли списать на моих родителей. Ведь кто знает, что я мог там натворить. Никто не может быть уверенным в том, что я делал всё насильно. Да, мне было всего 13. Да, я был ребёнком. Но если мои родители столкнулись с комнатой милиции и наркотиками в моём возрасте добровольно, то почему этого не мог сделать я? Я под их влиянием был способен на что угодно! Так почему сейчас мои родители сидят в тюрьме, а я тут прохлаждаюсь? Родители. А могу ли я назвать их так после того, во что они меня втянули? Наверное, они всё же любили меня. Я помню мамины глаза там, в зале суда. Они светились такой неподдельной любовью. И улыбку отца. Он улыбался мне так, будто всё хорошо, и его не ведут сейчас в наручниках по коридору. Они желали мне счастья. А я оставил их там. Видимо, Фрэнк прав. На счёт желания вытащить их. Оно разгорается во мне и сейчас. Но они были виновны, а значит всё честно. От правосудия не уйдёшь. Разве что на тот свет.***
Брендон любезно предоставил всем кровати, говоря, что домой добираться опасно в такое время суток. Я лежал на диване на первом этаже. Рядом, в разложенном кресле, сопел Фрэнк. Я не мог заснуть. Слишком много событий, слишком много эмоций, слишком много мыслей. Вернее не так, слишком мало эмоций. А то есть ни одной. Только мысли. Ещё никогда я не ощущал такого опустошения. Меня будто лишили эмоций. Не было сил ни плакать, ни смеяться. Сейчас в моей голове происходил примитивный анализ событий. Мою жизнь за эти три недели нельзя назвать беззаботной. Но если сравнить с тем, как я буду жить после этого дня, моя жизнь была мёдом. Такое чувство, будто я спал, а книга вернула меня в суровую реальность. За эти три недели мне не рассказывали о моих родных. И я должен быть рад, что узнал о родителях. Но во мне нет радости. Но я и не могу сказать, что разочарован. Это было для меня просто как факт. Как ещё один кусочек пазла. Но этот кусочек был не последним. В моём пазле чего-то не хватало. Какой-то важной части. У меня был дом, друзья, родители, собака, но не было ещё чего-то. И это что-то я никак не мог найти. Родители хоть и были для меня сейчас чем-то образным, силуэтным, но я уже будто привязался к ним. Должно быть они скучают. Если я навещал их ежедневно, и меня нет уже три недели, то у них есть поводы для волнения. Я должен навестить их, во чтобы то ни стало. Да, решено. Я должен быть у них завтра.***
— С ума сошёл? Нет, посмотрите, он просто сошёл с ума! — Дженна бегала по гостиной и орала о том, что я сумасшедший уже порядком десяти минут. Всё дело в том, что сегодня я рассказал ребятам о том, что хочу навестить родителей. Конечно, вы скажете, что я мог сделать это без их ведома. Но если бы я знал, где конкретно мои родители, я бы так и сделал. Но увы, нет. — Дженн, по-моему, он имеет на это право. — я не знаю, в какой раз Брендон говорит это. — Тем более мы сами всё рассказали. Пусть едет. Всё это время я молча наблюдал за их словесной перепалкой. — Тайлер, давай я отвезу тебя? Дорогу я знаю, отделение тоже. — подал голос Фрэнк. — Да вы совсем меня не слушаете! — снова вскипела Дженна и побежала на кухню. Обиделась. — Ничего, остынет. Ну что, едешь? — Ладно, поехали. — Удачи, ребят. — Брендон пожал нам руки и закрыл за нами дверь.***
Учитывая мою амнезию, можно сказать, что тюрьму я увидел впервые. И моё первое впечатление об этом месте было не лучшим. Сначала мы оказались в холле. Довольно светлая и просторная комната, с диванчиками и цветами в углах. Увидев это место, я решил, что тюрьма — это не так уж и страшно. Но не тут то было. После того, как я предъявил паспорт женщине в камуфляжной форме, нас провели чуть дальше по коридору, в конце которого была массивная дверь. Такими обычно сейфы в банках закрывают. Мужчина в форме повернул вентиль и мы прошли в тёмный коридор, из каждого угла которого пахло сыростью. Вот тут то все прелести холла и заканчиваются. Комната, в которую меня завели, была узкой, но длинной. От одной стены к другой было протянуто стекло, разделённой на части фанерными досками. На стульях у таких частей сидело несколько посетителей с одной стороны, и несколько заключённых с другой. Мужчина, что сопровождал меня, усадил меня на стул и сказал немного подождать. Через пару минут дверь за стеклом открылась. В неё зашёл охранник и встал в паре шагов. Затем ещё двое охранников завели в помещение женщину в оранжевой тюремной форме. Её голова была опущена и на глаза спадали русые коротко стриженные волосы. Женщина села на стул и охранники удалились, оставив лишь одного. Наконец она подняла голову. Я узнал в ней женщину из воспоминаний. Голубые, иногда отливающие серым глаза, пухловатые губы нежно-розового оттенка, впалые щёки и ярко выраженные скулы. Она смотрела на меня взглядом полным любви и тепла. Так на меня ещё не смотрел никто. Она сняла трубку, прикреплённую к стеклу, и приложила её к уху. — Привет, сынок.