Счастливые начала

После изматывающих визитов в клинику и лавку антиквара Реджина едет в кафе. Они отмечают «У Бабушки», как и три года назад. Забавно, что Реджина почти не помнит прошлые два Дня благодарения, но тот, трехлетней давности, день помнит почти по минутам. Как и вечер, что был накануне. Робин был в отъезде, и они допоздна засиделись со Свон в особняке. После гибели Крюка прошло уже больше года; Эмма только недавно снова научилась улыбаться. Каждая такая улыбка была как дорогой подарок для всех, кто любил Спасителя. И сердце Реджины каждый раз замирало, а потом учащенно билось, когда она видела застенчивую улыбку на этом красивом лице. В тот вечер они вооружились стаканчиками сидра и устроили вечер воспоминаний: говорили о том времени, когда Свон только появилась в Сторибруке, и в их жизни не было еще ни Крюка, ни Робина, а только вражда и противостояние в беспощадной борьбе за сына. — По-настоящему сожалеть об отсутствии магии ты меня заставила, когда явилась с бензопилой, — призналась со смущенной улыбкой Реджина. — Я была так зла на тебя тогда, — ухмыльнулась Эмма, — что готова была не то что яблоню, а и тебя перепилить пополам! — Похоже, в тот раз мне удалось вызвать в тебе по-настоящему сильные эмоции! — гордо выпятила грудь Реджина. — Удалось, — согласилась Эмма и уставилась в привлекательное декольте, — и… удается. — Но теперь-то, надеюсь, не настолько кровожадные, — игриво сказала Реджина. — Как знать, — в тон ей заметила Свон. Флирт. Он был между ними всегда, а в последнее время его стало еще больше: Реджина сознательно шла на это, замечая его благотворное действие на сломленную, потерянную после гибели Крюка Эмму. Они постоянно подкалывали друг друга и флиртовали, оставаясь вдвоем, а иногда даже и при Робине, который только попивал портер и незло посмеивался над их «трогательной дружбой двух принцессочек», на что Реджина каждый раз обиженно замечала, что для нее это не комплимент, а понижение в титуле. Эмма частенько оставалась ночевать в особняке, особенно когда Робин уезжал из города, и вечерами они с Реджиной смотрели фильмы, болтали, а однажды, непрерывно хихикая в процессе, заплели друг другу волосы и потом гонялись по всему дому за Генри, шпионски заснявшим на телефон этот милый ритуал лучших подружек. Как-то сама собой сложилась традиция, что если Эмма оставалась на ночь, то Реджина не уходила в хозяйскую спальню, а оставалась в гостевой со Свон; в первые два раза это вышло, скорее, случайно, когда они заговорились глубоко за полночь и уснули рядом, а потом уже и речи не шло, чтобы ложиться врозь: обеим слишком нравились эти ночные разговоры на грани яви и сна, когда они оставляли приглушенный свет и делились друг с другом тайнами, надеждами и страхами. В тот год Реджина очень сомневалась в себе и часто приходила в состояние паники из-за стремительного развития отношений с Робином, и много часов их ночных разговоров ушло у Эммы на убеждение бывшей Злой Королевы, что она действительно заслуживает счастья. Не меньше времени потратила и Реджина на мягкие уговоры подруги о том, что с потерей Крюка ее жизнь не закончена, что когда-нибудь Эмма снова будет счастлива. Но постепенно разговоры о Крюке и Робине отошли на второй план, и они все чаще говорили о далеком детстве или, наоборот, обменивались свежими впечатлениями от просмотренных фильмов или прочитанных книг. В канун Дня благодарения Реджина была не на шутку раздосадована, что на праздники Робин предпочел охоту ее обществу, и Эмма, как могла, утешала ее. — Реджина, он же герой английских легенд! Не находишь, что заставлять его отмечать праздник американских колонистов несколько… нелогично? — Ну, мы же отмечаем? — возмущалась Реджина. — Теперь у нас здесь родина, и неважно, что наши предки не прибыли на этот берег на «Мэйфлауэре», ведь мы все равно такие же американцы, как и все остальные! — Ну да, — ухмылялась Свон. — Ведь каждый среднестатистический американец запросто может переноситься, оставляя за собой шлейф фиолетового дыма. И после этого разговор свернул на воспоминания о первых впечатлениях Эммы от Сторибрука и свелся в итоге к невинному флирту. — А знаешь, даже хорошо, что Робина сегодня здесь нет, — ляпнула Реджина, когда они выпили по второму стаканчику. — Хм, — глубокомысленно заметила Эмма. Почему-то было трудно перестать глазеть в притягательное декольте мадам мэр. — Робин — счастливчик, — подумала она вслух. — Пойдем уже в кровать? — Так не терпится, дорогая? — усмехнулась Реджина. — О чем ты? — перевела, наконец, взгляд повыше Эмма. — О наших ночных разговорах, конечно! — Ах, да… Той ночью между ними так ничего и не произошло, хотя они ненадолго и обнялись в кровати, прежде чем погрузиться в сон, воспользовавшись каким-то надуманным предлогом вроде утешения. А завтра, ровно три года назад, был День благодарения, и они отмечали его с Генри, Чармингами, Голдом и Белль в кафе, и Эмма смотрела только на Реджину, а она — на Эмму, и они рано смылись и гуляли по набережной, болтая, как всегда, обо всем и ни о чем; когда вдруг посыпался снег с дождем, они взялись за руки и побежали, смеясь, в укрытие, но Свон споткнулась, и Реджина подхватила ее, чтобы та не упала, и Эмма не позволила ей разжать объятие, целуя глубоко и отчаянно, как в последний раз, и сладко застонала, почувствовав ответ, а потом они снова бежали, промокшие и совершенно счастливые, и Реджина не слышала больше ни шума поднимающихся волн, ни проливного дождя из-за грохота собственного пульса. Через два дня Спасителю пришлось уехать из Сторибрука. Реджина паркует автомобиль у кафе и делает несколько глубоких вдохов, прежде чем отвлечься от воспоминаний и войти. Самое трудное — не смотреть на Эмму, ведь это единственное, чего ей сейчас хочется. И вечер проходит нормально. Они едят индейку и по традиции спорят, чей рецепт клюквенного соуса лучше; Петерсоны легко вписываются в компанию, хотя миссис Петерсон в основном предпочитает доброжелательно помалкивать. Молчат и Эмма с Реджиной, старательно избегая взглядов друг друга. Мадам мэр не съедает ни крошки тыквенного пирога и уходит рано. Она не планировала сбегать вот так, но это оказалось тяжелее, чем она думала. — Реджина! — слышит она, когда до «мерседеса» остается пара шагов. — Эмма! — поворачивается сразу Реджина. Она оглядывается по сторонам и, никого больше не заметив, произносит: — Надо поговорить. — Надо, — мрачно подтверждает Свон. — Я приеду минут через двадцать. Реджина кивает, не в силах больше вымолвить ни слова. Свон приезжает ровно через двадцать минут, и лицо у нее усталое, как и у хозяйки особняка. — Эмма, у меня две важные новости, — тщетно пытаясь скрыть волнение, произносит Реджина, когда они устраиваются в кабинете. — А у меня всего один вопрос, — глухо говорит Эмма. Только сейчас рассмотрев, как жалко выглядит ее гостья, Реджина пугается. — Что-то случилось? — мягко спрашивает она. — О чем ты хочешь спросить? — Я хотела спросить, почему я ничего не помню, — нервно произносит Свон. — О чем ты? — пробует уточнить Реджина. Эмма встает с дивана и прислоняется к противоположной стене кабинета, скрещивая руки на груди. — О том, что было три года назад. Снежка все рассказала мне утром. Она пыталась вразумить меня не проводить так много времени с тобой, потому что ты снова разобьешь мне сердце, как и раньше. И когда я не поверила, она сказала, что видела, как мы целовались, еще три года назад, — Свон растерянно улыбнулась, — и я не поняла, о чем она, черт возьми, говорит… Реджина, почему я этого не помню? Ты… получается, ты использовала меня, как какого-то Джейка? Мы трахались еще тогда с тобой? — Чертова Снежка, — бормочет в негодовании Реджина и по потрясенному взгляду Свон понимает, что это была худшая реплика из всех возможных. — А я так не хотела верить, — с тоской произносит Эмма, и глаза ее становятся влажными и блестящими. — И каков был план? Ты хотела, чтобы я опять обо всем забыла? Поиграла бы еще со мной, а потом, когда надоест, напоила бы кофейком с зельем забвения? — Нет, Эмма, я… — теряется Реджина. — И мы тогда не спали! — Не ври мне! — перебивает ее Свон, и Реджина бессильно замолкает. Она пытается снова начать объяснение, но Эмма, видимо, утвердившись в худших подозрениях, уже не слушает ее и, словно про себя, бессвязно говорит: — Я должна была догадаться… Ты не хотела, чтобы кто-нибудь знал о нас. Ты с удовольствием принимала цветы от Джейка, но не хотела получать их от меня. Тебе вообще не нужна была никакая романтика с глупой привязчивой Эммой. Тебе… тебе просто был нужен кто-то, чтобы согреть твою постель? Кто-то, кто не свободен и не должен оказаться настолько безрассуден, чтобы влюбиться в тебя и бросить все к твоим ногам? Кто-то, кто будет покорно мириться с ролью тайного любовника и кого можно в любой момент превратить обратно в друга или вовсе в едва знакомого человека? — Хватит, — устало просит Реджина. В лице ее ни кровинки, когда она продолжает: — Эмма, я сегодня встречалась с Голдом. Он очень обеспокоен. Магическое равновесие снова нарушено. В городе появился новый Спаситель. Чтобы не повторился тот кошмар, в котором мы непрерывно жили раньше… в общем… тебе нужно уехать. — Это розыгрыш, да? — с надеждой спрашивает Свон, сильнее упираясь в стену. Но в словах Реджины нет фальши. Невольно Эмма припоминает тяжелый взгляд Голда на празднике и визгливо смеется: — Просто блеск! Какая элегантная развязка! Мне снова велят убраться из зачарованного городка! Реджина, а вам с Голдом не приходило в голову, что лучше попросить на выход этого второго, новоявленного Спасителя? — Голд, пока не знает, кто он, — тихо произносит Реджина, и, черт возьми, она снова не врет, хотя уж лучше бы она врала, а не велела ей убираться этим ровным спокойным тоном, потому что это что-то бы значило, а теперь у Эммы отняли последнюю надежду, и это делает ее ненормально спокойной тем тихим холодным отчаянием приговоренного, чей обвинительный приговор оставили в силе все судебные инстанции и на чьем прошении о помиловании наложена резолюция «отказать». Телефонный звонок вырывает ее из странного оцепенения: она равнодушно здоровается с Клер и, поморщившись, отводит подальше от уха телефон, когда ее неумеренно бодрый помощник рапортует звонким девичьим голоском: — Я забронировала вам авиабилет в Париж из Портленда, с пересадкой в Лондоне, миссис Свон! Это самая короткая стыковка, вы доберетесь менее, чем за одиннадцать часов! Вся информация в вашей электронной почте, миссис Свон. Вызвать вам на завтра такси до Портленда? — Спасибо, Клер, я разберусь сама, — благодарит неутомимого ассистента Эмма и завершает разговор. Свон смотрит на Реджину. Проклятая женщина. Она умудрилась прокрутить в мясорубке хваленое неуязвимое сердце Спасителя, даже не вынимая его из груди. Какого же рожна Эмма чувствует боль и вину сейчас, когда глядит в эти растерянные темные глаза? Какого черта она испытывает муку, замечая признаки страдания на ее бледном осунувшемся лице? — Реджина, — говорит она сиплым голосом и болезненно откашливается. — Реджина, я… — Думаю, вам пора, миссис Свон, — тихо произносит Реджина, и в голосе ее нет ни извинений, ни осуждения: он бесцветный и серый, как ноябрьский день. Эмма угрюмо кивает и бредет к двери, но, замерев на пороге, оборачивается: — А вторая новость? Ты сказала, их две. Что-то такое же малоприятное? — Да, — грустно улыбается Реджина. — Но та новость не так уж и важна, не бери в голову. Счастливого пути, миссис Свон. Это впервые, когда Реджина не выходит проводить гостью, и Эмма идет к входной двери, сгорбившись и не понимая, на что она надеялась, приехав в особняк. Все оказалось хуже ее самых мрачных ожиданий. «Проклятый праздник и проклятые индейцы, — думает Свон, усаживаясь в автомобиль, — они научили европейцев выращивать местные культуры, но скрыли секрет своей невозмутимости». Реджина долго еще сидит в кабинете, когда Эмма уходит. Хорошо, что на этот раз и все прекрасные, и все плохие воспоминания оказались сосредоточены в одной лишь комнате. Она попросит Генри помочь ей с выбором краски для стен, а диван заменит на два кресла. С этой мыслью она выходит из кабинета и закрывает дверь, оставляя за ней всю свою боль и все разочарование. Вспомнив советы доктора Мэнсона, Реджина выравнивает дыхание и идет на кухню перекусить и выпить воды. По крайней мере, она может позаботиться о маленьком Спасителе.