легион черных душ

Каждую ночь Эва теряет себя. Тьма тягучей патокой заволакивает сознание, оплетает сердце своими лозами, окрашивая кровь в благородный ониксовый; кровь жжется, бурлит — вот-вот вскипит прямо в венах и выльется вниз, скользя ручьями по загорелым запястьям. Эва вскидывает руки к небу — оно тоже черное. Кругом бездна, удушающая и терпкая; Эва тонет. Захлебывается ею с головой, барахтается руками на поверхности; ладони вязнут в смолянистой тьме, она густая и тягучая. Она липнет-липнет к шее, плечам, груди — душит, жжется. Мун кричит; тьма сочится внутрь, потоком скользит по горлу; шепчет, приказывает, вынуждает. Эва у-ми-ра-ет. И просыпается; на языке чувствуется вкус пепла. * Курить не хочется. Эва включает чайник, пихая замороженную лазанью в микроволновку. В районе груди неумолимо болит, руки мелко потряхивает — Эва заставляет себя выбросить упаковку седативных; тревога крадется медленно, оставляет рваное дыхание где-то возле шеи. Мун умывает лицо холодной водой, медленно выдыхая; сердце загнанной птицей колотится о ребра — Эва вспоминает восьмидесятый сонет Шекспира. Распахивает окна, впуская холодный осенний воздух внутрь; спокойствие медленно кладет свои руки на плечи, обнимая со спины — на губах Мун расцветает улыбка — но не боюсь и смерть в любви найти.* Эва пьет кофе, когда Нура, холодными ветрами Антарктиды — что греют жарче всех ветров пустыни — влетает в дом. У нее запах пончиков и красная помада, клеймом горящая на бледном лице; она светится изнутри, когда дарит очередную улыбку. Эва знает это сияние, поэтому душит зависть на корню. — У Вильяма сегодня что-то вроде закрытой вечеринки, — Нура снимает с шеи шарф, замолкая, — мы идем, отказы не принимаю. Мун фыркает; идти куда-либо не хочется совсем, все снова упирается в одного человека — Кристофера. После их разговора Эва чувствовала себя разбитой, медленно крошащейся на осколки; он не молил о прощении и не втаптывал в грязь — его голос, с плохо скрываемой дрожащей яростью, — просил о понимании. Кристофер не был идеальным; он был настоящим, со своими прекрасными изъянами и трещинами. Его гнев — его катализатор, был тем, что Эва ненавидела и любила одновременно; Шистад был неукротимым зверем в моменты ярости, глаза — метали сгустки молний, вена на шее опасно набухала, артерии гоняли разгоряченную кровь по организму. Эва чувствовала страх, вперемешку с удовлетворением; его природная дикость, что отражалась во всех его движениях, доставляла ей неземное удовольствие. На него хотелось смотреть, его хотелось потрогать, его хотелось ощутить. Мун была змеей; она плевалась ядом и желчью, оставляя ожоги на чужой коже. Не кричала — угрожающе шипела, говорила медленно и плавно; затянутые дымкой глаза блестели, пугали своей черно-зеленой мглой. Кристофер был охотником, смерчем и вихрем, хищником и зверем. Эва любила ярость и исступление, потому хотела подчинить его; получилось лишь покориться. — Ладно, — воспоминания пятнами покрывают кожу, Эва хочет стереть их, соскрести ногтями, — я приду. Нура довольно хлопает в ладони, поднимаясь из-за стола: — Я помогу тебе что-нибудь подобрать, — она улыбается чему-то своему, — где у тебя зеленый чай? Эва указывает рукой на полку, дергаясь, когда на телефон приходит уведомление. «Кажется, я умер сегодня ночью». Мун чувствует себя опустошенно и легко. «Кажется, я тоже». * Эва кривится; вечеринка началась полчаса назад, но весь воздух уже пропитан запахом алкоголя. Сладковатый запах полусладких вин, хмельной и неприятный пива, терпкий и древесный виски — Эва задыхается; она в футболке, но кажется, что вокруг шеи затянута невидимая удавка. Мун подкуривает прямо на кухне; никотин змеей скользит по легким, апельсиновый сок приятно щиплет язык. В гостиной слышится гул голосов; людей не много, человек двадцать или тридцать — Эва должна быть там, должна быть прежней Мун; менять бокалы с вином один за одним, ярким солнцем выделяться среди танцующей толпы, искрясь весельем. Она вернула свой образ, но не может вернуть себя. — Странно видеть тебя здесь, — Шистад подкрадывается незаметно; в его руке бутылка пива — Мун вглядывается — безалкогольного, как у нее дома. — одну. Эва пожимает плечами; пепел сигареты летит на джинсы — рядом с ним она теряет себя. — Видеть тебя, пытающегося подкатить к одинокой девушке — не странно, — он подходит ближе, отрезая путь к отступлению, — привычно. Кристофер смеется. Эва готова положить голову на плаху; она дико скучала по этому смеху. — Я не пытаюсь подкатить к тебе, Эва. — Шистад делает еще шаг, внимательно следя за ее бегающими глазами. — У меня с собой нет ни одного французского или английского сборника стихотворений. Мун усмехается, она помнит. Он был ее Макбетом, а она — его леди Макбет. Крис читал Шекспировские строки, когда они занимались любовью, а Эва, балансируя между реальностью и удовольствием, отвечала ему с безумным исступлением; это была их пьеса, где они — главные герои. — Ты мне нравился и без него. — Эва осекается. Шистад окончательного загоняет Мун в угол, отрезая все пути отступления. — Нравился? — он ухмыляется, а потом вовсе теряет всякую усмешку, — я знаю, что у нас в прошлом было много взлетов и еще больше падений, но я не готов отказаться от тебя; и я знаю, что ты тоже. Эва чувствует настойчивое чувство дежавю, маячащее где-то на фоне; что-то внутри снова начинает рваться и ломаться — Мун позорно отводит взгляд. У нее в голове тысячи «а что, если» рушатся о скалы прошлого, тысячи «не получится» ломаются под тяжестью чувств, что медленно возрождаются внутри; все тело сковывает тревога. Руки начинают дрожать; Крис забирает сигарету из не слушающихся пальцев, бросая в стакан с соком. Эва встречается с ним взглядом, когда он делает шаг и обнимает ее; прижимает к своему телу, плотных кольцом смыкая руки на спине. Мун задыхается; противоречия сплетаются в единый вихрь, захлестывают с головой, позволяя раствориться. У нее миллионы невысказанных слов, тысячи необдуманных мыслей, сотни невыполненных дел; и одна маленькая смерть. Эва обнимает его в ответ; ладони находят на родной коже что-то шершавое. Никотиновый пластырь. Она смеется.