Разноцветная книга

- Поверить не могу, что ты собираешься проспать весь свой двадцать первый день рождения. - Я не сплю, я мечтаю. Просто глаза закрыл. - Ну и о чем мечтаешь? – шепчу я ему в ухо, рухнув сверху и безжалостно вдавив его в диван. - О том, как прекрасно было бы снова получить возможность дышать. Он ерзает подо мной, но отпихнуть не пытается, только перебирается поближе к спинке дивана. Он любит такое, дай ему волю, мы бы все ночи так проводили – ничего не делали, просто лежали друг на друге, чувствуя, как ходят от дыхания наши грудные клетки. Вообще-то в этом действительно есть что-то расслабляющее – ощущать, как чье-то дыхание входит в ритм с твоим. Еще он любит класть ладонь мне на живот, чтобы чувствовать, как он поднимается и опускается. Так радуется каждый раз, будто до последнего не верил, что я снова разрешу ему это сделать. На самом деле вся эта его любимая хрень не так уж и страшна: сделаешь один раз, а в следующий уже проще. Но я никогда ему об этом не скажу, не то он еще крепче ухватит меня за яйца. Вот поэтому я обычно ворчу и отбиваюсь, и временами он сдается, а временами я ему уступаю. На самом деле его совсем не сложно порадовать, и мне это нравится. Он заметно упрощает мне жизнь. Конечно, не тогда, когда докапывается до меня и давит слишком сильно – что происходит примерно в половине случаев. В такие моменты я начинаю задаваться вопросом – чего ради я вообще все это терплю. Стоит ли игра свеч? И тогда он обычно делает что-нибудь дурацкое, чтобы растопить лед. Например, смотрит на меня этим своим взглядом – «зачем мы вообще спорим, когда давно уже могли бы трахаться?» И я не нахожусь, что ответить, и забываю, чем это он меня выбесил, и мы переходим к самому главному, а все остальное откладываем до следующего раза. Он готов мириться с моим характером – до определенного предела, и я благодарен ему за это куда больше, чем он думает. Я же, в свою очередь, готов прощать ему его заскоки до тех пор, пока он продолжает пытаться со мной ужиться и заставляет меня уживаться с ним. - Брайан? – сдавленно бормочет он куда-то мне в шею. - Отвяжись, я мечтаю. - О ком это, интересно? Надеюсь, этот кто-то силен, как бык, и член у него не меньше девяти дюймов. - Я кстати никогда не трахался с матадором. Круто должно быть. Конечно, если он при этом не будет одет в болеро.** - Неужели в этом мире остались еще люди, с которыми ты не трахался? Чудеса да и только! - С другой стороны, может, если я на него понесусь, он тут же рванет в противоположном направлении. А с сопляками я дел не имею. - А я как же? - Да из тебя и бычок-то никакой, ты вол скорее – такой же упрямый. - Вот спасибо! Как приятно узнать, что я у тебя ассоциируюсь с кастрированным животным. - Всегда пожалуйста. Вот теперь совсем скоро, в любую секунду... - Брайан? И все, его больше нет. Есть только арена, и ряды зрителей, и алый плащ полощется на ветру... Но что-то мешает, слепит глаза. Ах, точно, это же солнце... И вот все уже кончено, и матадор победно поднимается с земли, взмахивает золотистой шпагой, и у зрителей вырывается восторженный вопль, а бедный бычок замолкает навечно. - Брайан! Брайан, земля вызывает. Золотистая шпага тускнеет на глазах. - Да, Джастин? - А если бы ты на самом деле решил помечтать, о чем бы ты думал? Я знаю ответ, знаю, что он хочет услышать – о тебе, Джастин, только о тебе и ни о ком больше. Вот уж на хуй! Положим, мне нельзя трахаться с другими в его присутствии, но в мыслях своих я пока еще не ограничен и – хотя бы для порядка - могу воображать себе, кого вздумается, как бы близко ко мне он в этот момент ни находился. Я, должно быть, был не в себе, когда согласился на эти условия. Ну или он так призывно помахивал передо мной своим золотистым шпажником, что мне от возбуждения мозги отшибло, и я сам не понимал, что говорю. Что, конечно же, нисколько не объясняет, почему я до сих пор продолжаю придерживаться этого идиотского порядка, и зачем намеренно заставляю себя думать о других мужчинах, лишь бы не признавать, что он прав. Прав, черт возьми. Если бы я решил помечтать, я думал бы о нем и только о нем. Да с чего бы мне тратить время на мечты о каких-то посторонних членах? Я их и так в любой момент заполучить могу. - О шпажнике золотистом. Золотистом от макушки до тонких волосков на пальцах ног. - Это еще что за хрень? Грааль святого хуя? Он хохочет мне в шею, и смех его волной пробегается по телу аж до моего собственного шпажника. Щекотное ощущение. Вот так же бывает, когда он всю ночь проваляется у меня на руке, и ее всю потом как иголками колет. Мне нравится. - Кто из нас тут художник? Это цветок такой – шпажник золотистый. Так еще один из оттенков желтого называют. Он опускает подбородок мне на плечо. Мне даже смотреть не нужно, я и так отлично знаю, с каким сосредоточенным выражением он сейчас обдумывает мой ответ. - С чего бы тебе о нем мечтать? - А с чего бы тебе задавать столько вопросов? Увиливай, увиливай, увиливай. - Потому что это единственный способ получить ответ. Так что не отвечай вопросом на вопрос, и мне не придется спрашивать еще раз. Дави, дави, дави. Он пихает меня локтем в солнечное сплетение, а я перехватываю его руку, он пытается вырваться, а я не даю. И вот мы уже вовсю боремся, и ему удается опрокинуть меня на спину, ну теперь зато он оказывается зажат между мной и спинкой дивана, и пока я не сдвинусь с места, ему не выбраться. Неудачник! И все же он получил, что хотел, теперь мы лежим лицом друг к другу, а значит, ему больше не придется разговаривать с моим затылком. А значит, он сможет внимательно изучать мое лицо, пока я ему отвечаю, и мысленно пополнять собственноручно составленный список моих уязвимых мест. Всегда он в итоге получает то, что хотел. Должно быть, его шпажник золотистый обладает какой-то магической силой. - Ну потому что этот цвет напоминает мне о лучах восходящего солнца. Успокаивающая такая картинка получается. Можно даже сказать, умиротворяющая. Он закрывает глаза, и мне прямо сквозь веки видно, как крутятся сейчас колесики у него в мозгу, как он пытается представить себе меня, мечтающего о лучах восходящего солнца. Он и понятия не имеет, чем я обычно занимаюсь, когда просыпаюсь на рассвете. И слава богу – он и без того уже слишком много знает. - Мне гораздо больше нравятся честные ответы, - сообщает он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Не стал бы ты мечтать о каких-то там цветах. Ну разве что эти золотистые шпажники крепились бы к каким-нибудь золотистым волам. И тут он ухмыляется, очень довольный собой. Довольный тем, что обратил меня обратно в того Брайана, который хорошо ему знаком, с которым он умеет управляться. Того, кто вечно рыщет в поисках хорошего траха, того, кому никогда не бывает достаточно. Того, кто в жизни не стал бы просыпаться в 5.30 утра и смотреть, как он безмятежно спит в солнечных лучах, позабыв обо всем на свете. Таким я никогда для него не буду, и мне так намного проще. Раз он не ждет от меня ничего подобного, значит, и разочаровать его я не могу. А если просто облажаюсь – это терпимо. Лучше уж так. - Мы вроде уже выяснили, что у волов нет яиц. Так зачем же мне о них мечтать? Его рука медленно, осторожно ползет куда-то в район моего ремня. - Ладно, Брайан, к черту животных. Закрой глаза и мечтай о цветочках. О шпажнике там каком-нибудь. И я слушаюсь, и закрываю глаза, и под мои сомкнутые веки пробираются рассеянные солнечные лучи цвета шпажника золотистого. И он лежит рядом и тоже, наверное, о чем-то мечтает, забыв обо всем на свете. Но потом его рука доползает до моего живота, и дыхание мое замедляется, и я, конечно, тут же, стряхиваю сонную одурь. - О чьем шпажнике, твоем или моем? – а ничего другого он от меня и не ждет. И вот он касается губами моего подбородка и заправляет мне за ухо прядь волос. - Тебе никто не говорил, что ты слишком много болтаешь? И я смеюсь против воли, и он тоже смеется – я кожей чувствую, как растягиваются его губы. И что-то жжется – это солнечные лучи пробиваются у меня изнутри. И он наверняка тоже чувствует их жар, но не обращает внимания, продолжает целовать меня и гладить, и взбирается верхом и, ласкаясь, старается заставить меня покориться. А стараться, в общем, не нужно, это давно уже произошло. И я беру его голову в ладони, отрываю ее от себя, распахиваю глаза и долго изучаю его лицо. Шпажник золотистый начинает и выигрывает. Впрочем, как и всегда.