Разноцветная книга

- Ох, ну разве ты не прелестно выглядишь? Вздрогнув от неожиданности, я оборачиваюсь и мысленно делаю пометку на будущее – закрывать дверь в свою комнату. - Мне Эммет этот свитер на день рождения подарил. Сказал, он идет к моим глазам. - И он прав. Она подходит ближе и разводит какую-то канитель с моим воротником – разглаживает его, что ли. Потом одергивает рукава, чтобы свитер на мне лучше сидел. Мне хочется рявкнуть, чтобы она оставила меня в покое, прекратила трогать. Да блин, это всего лишь свитер! Но ее, кажется, уже унесло в дальние дали. Ах, как ее маленький сыночек вырос, каким взрослым он кажется в этом унылом синем свитере. Как там Эммет называл этот цвет? Барвинок? Вот интересно, почему это слово ассоциируется у меня со сморщенным членом? - Знаешь, я ведь привезла тебя домой в одеяле точно такого же оттенка, - улыбается она. Ну все, поехали. Вернее, поплыли по волнам ее памяти. Сейчас начнет рассказывать, каким я был крошечным, и как она сразу же меня полюбила, как только узнала, что беременна, и что неважно, сколько мне стукнет, для нее я навсегда останусь ее маленьким сыночком. Я эту историю уже шесть триллионов раз слышал, но не мешаю ей рассказывать ее снова, снова и снова, потому что ей это вроде как доставляет удовольствие. - И ты до смерти боялась, что придушишь меня или уронишь, - подхватываю я, натужно улыбаясь. Она вскидывает на меня глаза, удивляясь, что я, оказывается, могу пересказать весь этот захватывающий сюжет слово в слово. И тут я вижу, что с ней что-то не так. Она поднимает руку, гладит меня по щеке, и вид у нее при этом какой-то печальный. - Мне кажется, барвинок – твой цвет. Знаешь, ведь этот цветок - вечнозеленый, он круглый год цветет. Прямо как ты**. Я киваю и отворачиваюсь, потому что, блин, ни хрена не понимаю, что это она такое имела в виду. А она, похоже, вкладывала в свои слова какой-то смысл. - Что бы ни случилось, ты всегда остаешься таким... Ох, ну вот она, снова. Знаю я этот тоскливый голос и натянутую улыбку. И лицо такое, будто она вот-вот расплачется. То же самое было, когда она пришла рассказать мне, что Леопольд – моя черепашка – умер. Все темнила, и мялась, и толковала что-то о бесконечном круге жизни, и любви, и небесах. Бла-бла-бла. А я думал только об одном: как же нам его похоронить, если в канализацию его не смоешь – панцирь в слив не пролезет. Она так меня ни о чем и не спросила, и мне не пришлось ей объяснять, как так вышло, что Леопольд на фоне абсолютного здоровья вдруг взял, да и умер. Я просто хотел узнать, умеет ли он плавать. Это была моя ошибка, очень-очень большая ошибка. Но что я тогда понимал? Мне всего восемь было. В то время я вечно творил всякие глупости. Исследовал возможности вещей. И людей. Проверял границы. Искушал судьбу – так она это называла. Так вот, в тот день лицо у нее было точно такое же несчастное. Будто бы она собирается сделать мне больно – но ради моего же блага. Так что взгляд этот мне хорошо знаком. - Так значит, у вас с Итаном большие планы на сегодняшний вечер? - Просто идем в кино. Она тянется ко мне, но я выскальзываю из-под ее руки и поворачиваюсь спиной. Не хочу я с ней об этом разговаривать. А в этой комнате и не скрыться никуда, шаг влево – упрешься в стенку, шаг вправо – в кровать. Как зверь в клетке, честное слово. - И согласился я только потому, что главный герой в этом фильме клевый. Сам не знаю, зачем я так ее обламываю. Просто, по-моему, она слишком много лишнего напридумывала про это «свидание». Сразу стала вся такая счастливая! - Я просто радуюсь, что ты, наконец-то, решился выйти из дома и немного повеселиться. - С Итаном, - добавляю я за нее, чтобы сэкономить время. Это он позвал меня в кино, но согласился я только потому, что видел уже «Талантливого мистера Рипли» и решил, что, наверное, и французская его версия – как ее там? «На грязном донце»? «На ярком солнце»***? – меня не слишком напряжет. Он же в ответ заржал и сказал, что я пропустил в жизни самое интересное. Например, никогда два часа кряду не пялился на Алена Делона. А меж тем, скорее всего, мне бы он понравился больше, чем кому бы то ни было. Я ни хрена не понял, что он имел в виду. Господи, он с таким благоговением произносил его имя, что мне казалось, он сейчас весь кислород в комнате выхлебает – Алеееен Делооон, Алееен Делооон. Ну, видишь ли, Итан, я не такой умный, как ты. Да, я тупица, и мне пришлось этого Алена в гугл забить, чтобы понять, с чего столько шуму-то. О'кей, признаю, он крут. Очень-очень крут. И если уж кому и носить барвинковые свитера, так это ему – с такими-то глазами. Ладно, может, синий не такой уж и унылый цвет в итоге. - Наверное, тебе и правда нравится этот Итан, - продолжает допытываться она. - Он хороший парень. Этот Брайан. Вот кого она раньше так называла. - Расскажи мне о нем! Ну и кто теперь искушает судьбу? - Мам, мы просто идем в кино. По-моему, свитер мне мал, в этой тесной комнате и так дышать нечем, а в нем и подавно. - Ничего не могу с собой поделать, я просто счастлива, что тебе уже лучше, что ты собираешься пойти куда-то с мальчиком своего возраста. Что ты занимаешься тем, чем и положено заниматься в девятнадцать, - ходишь на свидания, веселишься... - Ну скажи уже, мам, ты просто счастлива, что я больше не с Брайаном. Хватит уже ходить вокруг да около, и так мы эту тему целую неделю замалчиваем. Вот интересно, если она полагает, что это я так веселюсь, как же, по ее мнению, должен выглядеть человек, который грустит? - Не стану отрицать, Джастин, я счастлива, что ты познаешь жизнь. Каждый мальчик твоего возраста имеет на это полное право. И мне очень жаль, что у тебя сердце разбито, но, поверь мне, скоро все пройдет. И земля не остановится, продолжит вращаться вокруг своей оси. И в твоей жизни будет еще сотня Итанов, и ты еще научишься снова смеяться. Вот увидишь! - Не нужно мне сотни Итанов, - я с силой отдираю от шеи душащий меня барвинковый воротник. На хуй кино, мне бы хоть на улицу вырваться, на холод, глотнуть свежего воздуха. Господи, почему все не могут просто от меня отъебаться? - И что бы ты там ни думал, я не ненавижу Брайана. На самом деле я ему очень благодарна - за то, что он так тебя поддерживал, пусть и на расстоянии. Думаю, тебя это стимулирует... вернее, стимулировало, на каком-то подсознательном уровне. И тут она резко замолкает, видимо, осознав, что наговорила лишнего. - Это еще что значит? Ничего не могу с собой поделать, каждый раз, как кто-то упоминает Брайана, любовь и заботу в одном предложении, я чувствую себя, как умирающий от жажды человек, который ждет, что вот-вот свершится чудо и с небес на него прольется ливень. И я очень, очень стараюсь не жаждать этого так отчаянно. - Я просто хотела сказать, - она смотрит то в пол, то в окно, то на стену, куда угодно, лишь бы не мне в глаза. – Что, наверное, если человек трое суток просидел в больничном коридоре, чтобы узнать, выживешь ты или нет, а потом в течение шести недель каждую ночь незаметно приходил на тебя посмотреть, в каком-то смысле ты был ему небезразличен. - Что?.. В голове у меня вместо мозга, кажется, плещется морская вода, я буквально захлебываюсь вопросами. Ворот свитера душит, врезается в кожу. По-моему, у меня в этой комнате начинается клаустрофобия. - Почему ты мне не сказала? Лицо у нее теперь усталое, видимо, это мои вечные драмы ее утомили. И мне уже хочется сказать ей – да ладно, не объясняй ничего, пойду-ка я, пожалуй, познавать жизнь, встречаться с сотней Итанов и веселиться до упаду, только не переживай так. - Потому что, если бы он хотел, чтобы ты узнал, он бы сам тебе сказал. Или просто зашел бы к тебе в палату. Но по какой-то причине он решил, что лучше ему будет держаться на расстоянии. Однако это не значит, что ты был ему безразличен. Нелепость какая-то! Я невольно начинаю хихикать. Ну прямо как с этим «вечнозеленым барвинком» - почему-то по умолчанию считается, что я должен знать, что она имеет в виду. Должен понимать, почему меня может заинтересовать какой-то древний французский актер, который, наверное, помер давным-давно. По какой-то причине все считают, что я тут же разгадаю все эти их загадочные замечания. Ну, видимо, по их мнению, я охуеть, какой гений, чужие мысли могу читать! А еще я, вероятно, должен был знать, что ему не все равно, просто вот знать это - и все, пусть даже он никогда мне об этом не говорил. Просто вот принимать то, что он предлагал, и знать, что ему не насрать, – знаете, просто вот догадаться, что он за дверью больничной палаты стоит. Почему-то мне полагается разгребать всю эту херню самому, радостно разгадывать все эти шарады, которые мне предлагают в качестве объяснений, и принимать правильные решения, и говорить правильные вещи. А еще – срочно прекратить переживать, широко улыбнуться и отправиться познавать жизнь и трахаться с сотней Итанов, чтобы все сразу стали счастливы и довольны. А он, значит, пусть трагически любит меня издали, поддерживает на расстоянии, потому что он чертов трус и просто войти в палату ему не по силам. Ну знаете что? Вот ни хуя! Я направляюсь к двери. Мне срочно нужен воздух. А еще мне нужно стащить с себя этот сраный свитер. По-моему, он размера на два мне мал, не знаю, о чем Эммет думал, когда его покупал. - Джастин, подожди. Остановись, пожалуйста! Голос у нее совсем убитый, и я оборачиваюсь. Потому что она – моя мать, и такой голос у нее – из-за меня. - Милый, я не хотела тебя расстраивать. Я просто пыталась объяснить тебе, что не ненавижу Брайана. Что радуюсь тому, что у тебя появилась собственная жизнь, а не тому, что ты больше не с ним, - звучит почти искренне. По крайней мере, она пытается произнести это искренне. - Я радуюсь тому, что ты жив и здоров, на что еще год назад я не могла рассчитывать. И тому, что ты можешь носиться повсюду и делать глупости, и влюбляться в каждого встречного, и по десять раз в неделю страдать от неразделенной любви. И что однажды ты вырастешь в прекрасного мужчину с распахнутым сердцем, и человек, которому оно достанется, станет счастливейшим из смертных, даже если поначалу не будет знать, что с ним делать. Я радуюсь тому, что у тебя впереди еще много времени, чтобы понять, чего ты хочешь от жизни, что тебе не нужно пока остепеняться, вот и все. Честное слово, только это я и имела в виду, - и тут она закрывает глаза, видимо, чтобы не заплакать, и добавляет. - Вот почему я хочу, чтобы ты от меня съехал. Ох, ну что ж, по крайней мере, на этот раз обошлось без черепашьих небес. - Чего ты от меня хочешь? - Хочу, чтобы ты переехал и зажил самостоятельной жизнью. Здесь у тебя это не получится, потому что Молли все еще нужны твердые правила, и нельзя, чтобы ты у нее на глазах уходил и приходил, когда вздумается. К тому же я знаю, что тебе здесь плохо, что ты не хочешь снова жить в одном доме с матерью, - произнося это, она рассеянно поглаживает мой свитер, и с каждым словом как будто набирается решимости. - Куда же мне, по-твоему, переехать? Я пока на съем собственной квартиры не заработал. Откуда вообще взялась эта дикая мысль? - Я говорила с твоим отцом... - О, я понял, - перебиваю я, дальше объяснять уже не нужно. – Он не желает, чтобы педовый сын дурно влиял на его маленькую дочурку. - Джастин! – моя мать никогда и пальцем меня не трогала, ей всегда достаточно было просто повысить голос. – Дело совсем не в этом. Он, так же, как и я, считает, что тебе пора стать самостоятельным. И да, как мне ни грустно тебе это сообщать, он рад, что ты порвал с Брайаном. - Конечно, рад. Мне теперь осталось только подцепить какую-нибудь девчонку и жениться на ней для его полного счастья. - Джастин, ты должен дать ему шанс. Он хочет помочь тебе, готов даже доплачивать недостающую сумму за аренду квартиры. Мы вместе поищем подходящий для тебя вариант, уверена, у меня что-нибудь найдется. Это один из плюсов работы риэлтором. Как это она так лихо все разложила по полочкам? И почему я эту способность от нее на генном уровне не унаследовал? Вот интересно, что бы отец обо мне подумал, если бы увидел меня в этом узеньком свитерочке цвета барвинка? - То есть ты хочешь сказать, что теперь, когда Брайан исчез из поля зрения, он готов снова со мной общаться? И за обучение заплатит, что ли? Почему-то у меня появляется ощущение, что цена на мое чувство собственного достоинства упала вдвое. И тут она бледнеет. Нет, ну с ней точно что-то не так. Может, нездоровится? - Нет, он все еще твердо убежден, что ты выбрал не тот ВУЗ, и за обучение в нем платить не хочет. - Погоди минутку, то есть на отдельное жилье он мне денег дать готов, а на учебу – нет? Знаешь что? Ну на фиг, не хочу я ничего у него брать. Почему так все время происходит? Почему я каждый раз загораюсь надеждой и на секунду начинаю верить, что случится то, чего в принципе быть не может, а потом шваркаюсь мордой об стол? Она прижимает пальцы к виску. Всегда так делает, когда у нее начинается мигрень. Вот, наверное, почему она так побледнела. - Он пока не готов восстановить ваши прежние отношения в полном объеме, но он идет к этому. Правда, черепашьим шагом. Кто знает, может быть, в следующий раз он наберется смелости встретиться с тобой лично. И, знаешь, я даже не буду против, если ты просто воспользуешься его деньгами, а сам станешь смеяться у него за спиной, если решишь, что это отличный способ его наебать. Но я хочу, чтобы ты взял их, Джастин – не ради него, ради себя. - Мам! – некоторые слова мне совсем необязательно от нее слышать. - Ну а тебе-то зачем нужно, чтобы я принял эти деньги? - Дело не во мне, дело в тебе. Возьми их ради себя - вот и все, что я пытаюсь до тебя донести, - она в последний раз разглаживает на мне свитер, а затем рукой приподнимает мое лицо за подбородок. – Иди, Джастин! Будь юным, будь свободным. Будь живым и счастливым! Я оборачиваюсь на пороге, и, прежде чем закрыть за мной дверь, она несколько секунд пристально вглядывается в мое лицо. Так, будто старается запомнить его на случай, если мы никогда больше не увидимся. И что-то подсказывает мне, что не важно, как я выгляжу сейчас и каким стану через десять лет, не важно, грустным я буду или веселым, несчастным или счастливым, для нее я навсегда останусь малышом, которого она принесла домой в одеяле цвета барвинка и боялась придушить по неосторожности. Зато теперь в ее глазах я, наверное, стану свободным. Вечнозеленым!