Сборник драблов

Окита болен. Туберкулёз с каждым днём всё сильнее разрушает его. Поэтому он делает всё, что в его силах — не тратит время зря. Старается этого не делать. Ну, или думает, что старается. Сайто вот считает, что он безрассуден, безбашен! И эти его старания — и не старания вовсе, а отчаянные попытки выделиться хоть чем-то, сделать хоть что-то в своей никчёмной скоротечной жизни. Хаджиме фыркал каждый раз, стоило ему заметить бегающего с детьми Окиту и отводил взгляд. Вот оно — его безрассудство. На улице не жара, а он бегает в распахнутом летнем хаори, смеётся, вдыхает ртом холодный воздух. Ну не глупец ли?.. А ведь тогда Хаджиме и понятия о туберкулёзе не имел — тогда, когда про себя называл его глупцом. А стоило узнать, он понимает — поздно. Не в смысле, чтобы вылечить, о чём сетовал Ямадзки, да и Кондо, а чтобы боятся — слишком дорог стал этот человек. Слишком глубоко в душу запало его безрассудство. Слишком поздно, чтобы сторониться его, опасаясь заразы, но в самый раз, чтобы пытаться быть ближе, начать оберегать. А ещё — поздно менять своё мнение. Окита Соджи окончательно закрепился его подсознании как «дурак». Но любимый… Настолько, что отпускать его было больно, хотелось навеки приковать к себе… Этого идиота, что так отчаянно рискует жизнью!.. Он и так всегда ходил рядом, подставляя плечо, а теперь и вовсе почти не отходил от улыбчивого придурка с воспалёнными, заполненными кровью, лёгкими. Просто представить себе не мог, что справа во время патруля будет пусто и холодно. Соджи долго не замечал косых взглядов и рваных огорчённых вздохов. Зато замечал нежность во взгляде, немую поддержку. Он слишком часто благодарил Сайто — за всё и без разбору, просто потому что хотелось. Хотелось и всё. Просто потому что это действительно было ему важно. Важно, что от него не отвернулись. Важно, что фиолетовые — аметистовые — глаза не смотрели с опаской и недоверием. Они оба — идиоты. Полоумные кретины!.. Хаджиме — потому что перестаёт скрывать обожание во всегда холодном взгляде и полу-охи полу-стоны от его прикосновений. Любых, даже случайных. Окита — потому что намеренно, замечая, стал его провоцировать. Потому что, не разобравшись должным образом в чувствах, они прижимаются друг к другу. Тянутся за поцелуями. Впиваются в чужие губы так, будто в последний раз, будто пытаясь съесть друг друга живьём. Потому что проводят ночь за ночью вместе, возбуждаясь, но не смея зайти дальше. Потому что им это нравится. Безумно, горячо и желанно. Они просто не в состоянии прекратить. Не могут и всё. А ещё, они безумны потому, что преступив грань однажды, понимают, что им мало. Хочется. Хочется чувствовать себя единым целым с любимым. — Я люблю тебя, Хаджиме… — шепчет в порыве страсти Окита, лишь на второй раз, легко касаясь фарфорового, бледного, тела сильной рукой. Сайто выдыхает, одним взглядом давая понять — это чувство взаимно. И Соджи больше не сдерживается, чуть ли не выбивая стоны из распластавшегося на футоне, будто на кресте распятья, Хаджиме. Тот рвано дышит, тяжело хватает губами воздух. — Ты слишком соблазнителен. — Молчи! Не останавливайся!.. — чуть ли не скулит капитан третьего подразделения, впиваясь короткими ногтями в широкие плечи любовника. Или, правильнее сказать, любимого?..

***

Он знает многое: болевые точки, смертельные приёмы. Знает о красоте снежной ночи и аметистов. А ещё он знает — поле боя, это не место для романтики. А ещё сердце воина — не святыня любви. Но не думать о ней кажется преступлением. И Соджи думает. Думает, как сильно любит Хаджиме, как тот будет грустить после его смерти. Из горла рвётся кровавый ком, а привязанный к руке меч пронзает очередного противника. Осталось совсем немного — и жизненных сил, и противников, и любви. Её всё сильнее затупляет боль. И когда он, бездыханный, падает на землю, удерживаясь лишь благодаря воткнутой в землю катане, последним его желанием становится увидеть лицо любимого. В последний раз. И оно исполняется. Чёрт возьми, неужели видение?.. Или сон? Может, Сайто — это тот самый свет в конце тоннеля? Или просто бог есть в этом пропахшем тухлятиной и кровью мире? Сайто, вырвавшийся вперёд зам командира, казалось, летел. Бежал так быстро, что под его ногами не было видно земли. И когда Окита падает — он рядом. И Соджи падает в объятия дрожащего всем телом Хаджиме, словно в объятия смерти, с улыбкой на лице, и тихо говорит. Говорит обо всём, несмотря на просьбы помолчать, несмотря на солёные слёзы. — А помнишь, я всегда пересаливал еду?.. — спрашивает он, чуть щекоча шею парня дыханием. Говорит хрипло и тяжело. Сайто пытается поднять его на руки, потому что идти сам мужчина не сможет и едва сдерживает всхлипы. Ему чертовски плохо. Настолько, что, кажется, ещё немного и он умрёт. И Окита ведь тоже. — Это я, просто, влюблён был. В тебя. Всегда, Хаджиме… — Молчи, прошу, молчи… Соджи гладит парня по голове и просит прощения. За то, что уходит; за то, что не признался раньше той, второй, ночи — за всё, что сделал не так. А Сайто кричит почти навзрыд, что извиняться Оките рано, что он не проповедник и что всё ещё можно исправить, хотя сам в это верит слабо. Почти не верит. И спустя секунду после «Люблю тебя» слышится шорох и Соджи целует Сайто в последний раз. Хаджиме чувствует, как ладони любимого рассасываются в мелкий песок, но не способен что-либо изменить. Он раскусывает свои губы в кровь, но это не помогает — кровь не помогает. Кровь не спасает утратившего жизненные силы расецу. И спустя минуту он чувствует во рту привкус песка. Солёного песка. Словно застывшие слёзы — горечи и сожаления — песчинки царапают горло, оседают дымкой на раскусаные губы. На глаза накатывают слёзы. Рвано дыша, он прижимает к груди одежду умершего, ничего кроме неё и не замечая. Ни испуганного крика Чизуру, ни просьб Хиджикаты. Ничего. Внутри осело нечто пепельно-серое, тлеющее и болящее. Вот оно, вот оно — смерти подобное чувство сожаления. Или же это тот самый песок?.. То, что осталось от только чуть рассыпавшегося в прах командира первого отряда?.. Отчаянье, боль, страдания — вот что он оставил после себя? Действительно, не идиот ли? Самый настоящий. И спустя неделю это нечто не исчезает. Хаджиме смеётся, понимая, что его кашель — не простуда. И он тоже умрёт. Скоро. Скоро они опять увидятся. Эта болезнь — дар бога. Эта болезнь — то, что связывает их и по сей день, когда один — мёртв, а второй рвётся в бой безрассудней обычного. Хиджиката хмурит брови и говорит, что так нельзя, но Сайто грубо, но спокойно его прерывает. Из раза в раз одна и та же фраза. «Соджи всегда так вёл себя на поле брани. И всегда выходил победителем…» Тошидзо замолкает и стыдливо тупит взгляд. Хаджиме хочет сказать, что это не его вина, но молчит, потому что от части винит в смерти любимого именно зам командующего. Дьявольский и строгий, он не сумел убедить Окиту отказаться от Шинсенгуми и позаботиться о здоровье. Не сумел защитить дорогого ему Кондо-сана — Хаджиме помнит ту боль, что читалась в глазах любимого. А ещё — не смог спасти его, беззащитного, влюблённого дурня, от боли потерь. Навеное, Окита сейчас смеётся там, в загробном мире, шутливо отдавая честь такому же счастливому Исами. А потом грустит. Как грустил всегда, оставаясь один. Как грустил всегда, когда не был рядом с Хаджиме. Но ничего, скоро всё закончится. Скоро они вновь будут вместе. И эта болезнь — тому доказательство. Сплёвывая кровь, Сайто улыбается сквозь тонкую пелену слёз. Ведь туберкулёз был и есть — Окиты, а значит частичка его всё ещё жива. Внутри самого Сайто. Жива и всё так же треплет его сердце, всё так же оседает на дне рассудка, всё так же заставляет дыхание сбиваться, а глаза наполняться слезами. — Люблю тебя… — надрывно шепчет Сайто, чувствуя, как те песчинки, что остались от любимого, всё ещё щекочут его изнутри. Да. Это было полным безумием с самого начала. И останется таковым навсегда. И они скоро снова увидятся. И снова окунуться в омут безумной суеты.