Сборник драблов

Яркий свет ударил по глазам. На долю секунды включилось сознание — ровно на тот миг, чтобы бросить пару матерных и укусить за член своего насильника — и вновь провал в беспросветную, глубокую, черноту. По голове съездили чем-то тяжёлым. А потом его снова взяли сзади. Жёстко и больно. А в рот засунули ещё один мерзкий ствол. Отвратно. И так продолжалось долго. Часа три — не меньше. Брезгливо ткнув носком ботинка в неподвижное тело, Ушиджима сплюнул на пол. Достав из пачки очередную сигарету, он громко щёлкнул зажигалкой и с жадностью, глубоко, как заставлял брать в рот свой член Тоору, затянулся. Зажав фильтр зубами, застегнул пряжку ремня и неспешно поправил рубашку. — Какая шлюха научила тебя, Ойкава, тому, что ты умеешь? — Твоя матушка, Ушивака-чан… Похабные, мерзкие смешки послышались в ответ. Со всех сторон и едва ли не со звоном отдающиеся в голове несчастного. — А он ещё огрызается! Вакатоши-кун, плохо ты его поимел! После нескольких часов издевательств, сознание наконец сжалилось над измученным и отключилось окончательно. Тоору уснул. Или упал в обморок — не так важно. И снилось ему то, что происходило в течение последних трёх часов — бесконечное насилие, боль, твёрдая плоть внутри. О том, что долги бывший капитан Шираторидзавы возвращает с лихвой Ойкава знал. Как и знал о том, что одному в поздний час шататься не стоит. Надо было попросить Иву-чана проводить. Надо было! Но он не стал. На вчерашнем суде Тоору выступал против Вакатоши. Защищал того, кто пострадал при распаде небольшого страхового подразделения компании Ушиджимы. Мужчину обобрали до нитки — он подал в суд. И Ойкава взялся за это дело. От подкупа — отказался и своему клиенту наказал денег не брать; нарытые факты о преступной деятельности Ушиваки хранил при себе… В результате — бизнесмен разорён. И он сразу же изъявил своё желание отомстить. И когда его в подворотне схватили за грудки и потащили к вонючему подвалу одной из многочисленных многоэтажек, Ойкава понял — кусать локти и молить о пощаде уже поздно. Но, вероятно, в душе ещё оставалась надежда на сугубый и редкий «авось». Да, Ушиджима и Сатори повеселились. А Ойкава сдох со стыда. Морально. И, вероятно, как очнётся — наложит на себя руки. Слишком позорно, слишком мерзко, слишком. Просто слишком. Всё это — слишком!

***

Когда Матсукава выходит из его комнаты, у Хаджиме всё внутри просто переворачивается. Снимая перчатки, Иссей хмурит брови и хмуро усаживается рядом, просит угостить сигареткой. Пять минут они просто молчат, пуская серый дым изо рта и пяляться друг на друга. — Ива, всё плохо. — Белый окурок Матсуна угрюмо тушиться в пепельнице, и он смотрит на припьянелого от дерьмового пойла друга снисходительно, как мать на провинившегося ребёнка. — Нет, блять, хорошо! Я что, идиот? Не понимаю, думаешь?! — фыркает Иваизуми, отправляя свою догорающую никотиновую палочку на пол и с усилием втаптывает её в кафель. Врач смотрит на бывшего одноклассника косо и с осуждением. — Рассказывай. — Его порвали. Задний проход к ебеням, горло воспалено, будто простуда поимела, уголки рта так же… Реакция на свет буйная и истеричная. Визжит, как сучка, даже под наркозом! Матерился Матсукава редко, но весьма эмоционально и не без толики своего шарма. Он был зол. Ровным счётом, как и Иваизуми, обнаруживший друга в бессознательном состоянии по весьма и весьма недвусмысленному намёку Сатори. Хаджиме ринулся уже было начистить морду тем уродам, что так обошлись с Тоору, но вовремя передумал. Набрал номер Матсуна, притащил несчастного к себе. У него мерзко тянуло под горлом, сводило губы. Хотелось одновременно кричать и плакать навзрыд. И это при условии, что не его отымели, как шлюху, а лежащего в бессознательном состоянии Ойкаву. Матсукава понимающе толкает друга в бок. — Не переживай. — Ты, блять, издеваешься? Иссей кусает губы и выпивает залпом третью свою первую рюмку водки. Они сидят так ещё полчаса. Аккурат до тех пор, пока Матсукаве не надо идти на работу. Ночная смена у врачей всегда начинается в два. Он на прощанье обнимает Иваизуми, ещё раз смотрит на ворочающегося Тоору и уходит. Представить, что чувствовал на данный момент Ойкава — просто невозможно. Наверное, Маки бы понял… И от того ещё больнее. И потому Хаджиме в очередной раз порывается пойти и надрать зад Ушиджиме. И желательно на камеру, чтоб этого ублюдка потом в лицо все гопники узнавали, как визжащую шлюху. НО пока уходить нельзя. Просто потому, что Ойкава, очнувшись, легко может наложить на себя руки. А этого допустить никак нельзя. Хаджиме не намерен терять ещё кого-то. На полке стоит его фотография с Ханамаки. Они счастливы. Целуются. Только фотография в чёрной рамке.