Связующий браслет

Массивная фигура кардассианца в тёмном комбинезоне пошатнулась, канар из открытой бутыли едва не выплеснулся Напрем на колени. Она поспешно отодвинулась на своём стуле, с тревогой и досадой глядя на кардассианца, тяжело опершегося ладонью о её столик. Несколько секунд он пытался выпрямиться, найти равновесие, но наконец его ноги подогнулись, и он грузно опустился на стул рядом с ней. Бутылка слабо стукнула о стол. — Кого-то ждёте? — мутный взгляд кардассианца скользнул по лицу Напрем, по волосам, заплетённым в тугую косу, по вороту медицинского комбинезона. — Я вам не мешаю? Напрем беззвучно вздохнула, взглянула на время на своём наручном коммуникаторе. Рун освободится ещё только минут через пятнадцать, если ей не придётся задержаться, принимая больных. — Я могу уйти, — сухо сказала она кардассианцу. Уйти — а куда? Свободных столиков нет, бар полон, хотя, пожалуй, если она попросит Кварка, он что-нибудь найдёт специально для неё. Они с Рун так давно хотели вместе выбраться в Кваркс, и вот сегодня, кажется, наконец нашли время — будет очень обидно, если этот подвыпивший кард всё испортит. На нём не было ни брони, ни военных знаков различия, но одежда была похожа на офицерскую форму, и что-то в его глазах, в манере держаться наводило на мысль о том, что этот гость Кварка — не гражданский и что ему привычно отдавать приказы. — Зачем уходить? — он подпёр подбородок ладонью, заглядывая ей в лицо. — Хотите? Плывущий взгляд тёмно-карих глаз — она редко видела такие у кардассианцев, чаще радужка у них была голубой или серой — указал на бутылку, и Напрем подавила усмешку: — Нет, благодарю. Кардассианец ухмыльнулся в ответ, обнажив белые крепкие зубы: — Конечно. Вы, баджорки, не любите канар, — он глотнул из горлышка, снова отставил бутылку. — Меле даже весеннее вино пьёт мелкими глотками. «Ох, у меня сейчас закружится голова!» — передразнил он кого-то высоким дрожащим голосом. — Вы не знакомы с Ори Меле? — Не припомню, — Напрем пожала плечами. — На приём ко мне такая, кажется, не приходила. Тяжёлые веки кардассианца опустились, он легонько постучал указательным пальцем по столу, словно что-то вспоминая. — Она голодала, когда я её нашёл, — протяжно, задумчиво произнёс он. — Той осенью, конечно, в Дахкуре ещё можно было жить, неурожай случился только через два года… Вы слышали про голод в Дахкуре? — Разумеется, — сухо сказала Напрем. Перед глазами всплыли белые лица с запавшими скулами, рёбра, проступающие сквозь кожу — тех, кого вывезли на Терок Нор, кого она пыталась вернуть к жизни. — У неё были огромные глаза. Чёрные. Я отдал ей половину своего пайка, я увёз её с собой, — серые губы тронула усмешка. — Она даже там, в пыли, в сером платье, бледная, была хороша. Здесь, на Терок Нор, она стала настоящей красавицей. Я шёл с ней под руку по Променаду и был уверен, что мне завидует префект, — он коротко хохотнул. — Она любила меня целовать. У неё очень горячие, терпкие губы, и, когда она прижималась ко мне… Он бросил взгляд на Напрем, осклабился: — Я, должно быть, оскорбляю вашу скромность. — Я врач, — Напрем пожала плечами, — мою скромность трудно оскорбить. Другой вопрос — зачем вам делиться со мной подробностями вашей частной жизни. — Врач? — он опустил взгляд, с интересом рассматривая её ладони. — Да, руки у вас… У Меле были очень нежные, белые руки. Я заботился о ней. Я хотел, чтобы она ни в чём не знала нужды. Иногда, обнимая меня, она вдруг как-то так тихонько вздохнёт, отстранится, и глаза у неё заблестят, как будто она сейчас расплачется. «Ты ведь кардассианец, офицер, а я всего лишь баджорка… Кто я для тебя — наложница, игрушка?» И я утешал её, успокаивал, я дарил ей украшения, я заказывал для неё платья на Кардассии… Но её слова в меня прямо-таки ввинчивались, не давали мне покоя. Резким жестом поднеся ко рту бутылку, он сделал большой глоток. — И вот я решил: хватит. Я её люблю, она любит меня, ни к чему мучить друг друга. Вчера я пришёл к ней и сказал, что хочу увезти её далеко от Кардассианского Союза, где мы сможем заключить брак и жить спокойно. Сможем даже завести детей. Я наймусь пилотом или механиком в космопорт, она тоже сможет найти дело по душе. Он легонько пристукнул бутылкой по своему колену. — Меле уговаривала меня не разрушать мою карьеру, сказала, что любит меня таким, какой я есть, и не хочет от меня жертв. Мне так хорошо стало, тепло до кончиков пальцев, и мурашки покалывали — как будто я самого изысканного канара глотнул, — губы растянулись в болезненной улыбке. — Я уже подал в отставку. Я так и сказал ей. Она стиснула мою руку, мне даже больно стало. Она твердила, что любит меня, что отдала бы за меня жизнь. Как вы думаете, — острый, на мгновение прояснившийся взгляд встретился со взглядом Напрем, — что было дальше? Она пожала плечами, и, не дожидаясь её ответа, он усмехнулся: — Она исчезла на первой же космической станции, где мы остановились. Это была станция федератов, и она сказала, что хочет попробовать кухню в местном реплимате, а мне нужно было проверить системы корабля. Я ждал её два часа. Потом стал искать. Ни в одном списке пассажиров её не оказалось, — он развёл руками, — на станции её словно бы никто не заметил. Потянувшись за бутылкой, он одним глотком осушил едва ли не треть. — Надо отдать Меле должное, — хмыкнул он, — она не заставила меня долго беспокоиться за её жизнь и здоровье. Мне пришло видео, в котором она весьма недвусмысленно охарактеризовала своё отношение к «ложкоголовым» — я в первый раз слышал от неё это словно. И, уж конечно, она дала мне понять, насколько рада избавиться от моего общества. Она улыбалась, — он покачал головой. — Как она улыбалась! Напрем помолчала, глядя на него. Слишком много мыслей пронеслись в голове одновременно: о черноглазой девушке, которая решилась сыграть в опасную игру и выиграла свободу, о кардассианце, привыкшем к собственной неуязвимости, о том, каково это — узнать, что тебя обманывали и насмехались над тобой… — Мне жаль, — наконец сказала она. Кардассианец вздрогнул, канар всё-таки пролился ему на брюки. — Вам жаль? Все вы, баджорки, щебечете сладким голосом. И личико нежное такое, беззащитное, пальчики тонкие… Он глухо рассмеялся. — Что же вы на меня смотрите так сердито? Разве я не прав? Вот вы такая розовая, чистая, в медицинской форме, а у вас наверняка тоже есть кто-то… кого вы целуете в гребни, а про себя думаете: «Ложкоголовый дурак!» — Послушайте, — Напрем повысила голос, — мне кажется, я не позволяла вам… — Тора! Напрем обернулась — Рун махала ей рукой у барной стойки. — В вас столько яда, — выдохнул кардассианец, — обовьёте, отравите… Вы смотрите на нас, как на врагов. А ведь я вовсе не хотел быть врагом. — Я понимаю вашу боль, — Напрем поднялась из-за столика. — Вот только осуждать девушку за обман я тоже не могу. Поколебавшись, она шагнула в сторону: — Я прошу вас меня извинить, мне нужно идти… — А ведь она поторопилась, — он тоже поднялся, и стул со скрипом поехал по полу. — Пусть я разрушил свою карьеру, у меня всё ещё есть и друзья, и латина. Разыскать беженку с Баджора - вполне посильная задача, особенно у федератов с их открытыми базами данных. Кардассианец с силой сжал пальцы в кулак, и они хрустнули. — Если я её найду… Когда я её найду, я её… она у меня… вы все у меня… Закашлявшись, он снова сел, прижал руку ко лбу. Широкие плечи вздрогнули. Напрем смотрела на него, ей было и тоскливо, и тревожно. Хотелось что-то сказать — а что? Какие слова тут помогут? Напрем отошла от столика, шагнула к Рун. Рун направилась к ней с улыбкой на лице, и Напрем заставила себя улыбнуться в ответ.