Связующий браслет

…Телларская лихорадка крайне заразна, и, несмотря на все предосторожности, через полторы недели после объявления карантина на станции главный врач здравпункта для баджорских рабочих заболевает сама. Два дня она лежит в палате, то приходя в себя, то вновь проваливаясь в жар беспамятства, пока её помощники не определяют наконец: в злокачественную форму болезнь не перейдёт, иммунная система справляется с вирусом. Всё, что нужно – своевременный приём лекарств и покой. Уцепившись за эту фразу, главный врач здравпункта требует немедленно выписать её домой. В своей каюте ей будет намного спокойней и приятней, а уж вкалывать себе гипоспреи она не забудет. Старший медбрат Лаан долго колеблется, ходит по палате взад-вперёд и наконец решает послушаться начальства. По особому разрешению главного инженера больную транспортируют прямо из палаты. Где на станции её каюта и кто отдал главному инженеру приказ – Лаан об этом даже не хочет задумываться. Чем меньше знаешь, тем меньше у тебя шансов угодить в трудовой лагерь. …В каюте тихо, лампы под потолком едва испускают слабое золотистое свечение. На тумбочке возле кровати – гипошприцы и таймер. Он заводит негромкую мелодию, когда приходит время, и Напрем неохотно открывает глаза, приподнимается на локте. Непослушные, словно налившиеся свинцом пальцы с трудом отворачивают ворот халата. Слабое шипение, укус боли над ключицей – и можно снова откинуться на подушки, проваливаясь в вязкую, тягучую дрёму. Эти бесформенные текучие дни она почти не помнит – до того самого момента, как начинает поправляться. Её уже не тянет постоянно в сон, хотя она ещё слишком слаба, чтобы вставать. Оптимистичные показания трикодеров уверяют, что она больше не распространитель инфекции, но пускать к себе Зиял она боится и говорит с ней лишь по коммуникатору. Говорит подолгу, называя её всеми ласковыми баджорскими и кардассианскими именами – и отключается, когда чувствует, что голос вздрагивает и она вот-вот расплачется. Ничего не поделаешь: истощение нервной системы – одно из неизбежных последствий лихорадки. Дни напролёт она валяется в постели с паддом. Чтение хоть немного спасает от скуки. Но ни во что серьёзное она сейчас вникнуть не в состоянии: голова словно набита ватой, как у тряпичной деревенской куклы. Нужно что-то увлекательное, но простое… а что может быть проще любовного романа? Напрем глотает их подряд, без разбора. Разные расы, писатели, совершенно непохожие друг на друга – и в тоже время поразительно одинаковые. Родные, баджорские истории: плавное, неспешное повествование, язык, богатый эмоциональными оттенками. Описания заката на реке, шёлкового платья героини, пронзительных синих глаз героя – на три страницы каждое. Юноша и девушка из разных д’джарр влюблены друг в друга, жестокие родители разлучают их. Страстный поцелуй через ограду, побег, сострадательный ведек с мудрым взглядом, соединяющий одинокие па, рвущиеся друг к другу. Хрустальная Сфера, залитая светом, и родители, смиренно склоняющиеся перед волей Пророков, благословляющие счастливых чад. Кардассианские повести, полные витиеватых метафор, постоянных возвратов от конца к началу. Сцены страсти, облечённые в столь замысловатые сравнения, что их едва можно отличить от описания дебатов в суде. Храбрый глинн, встретивший юную диссидентку. Обречённое чувство. Встречи украдкой, под покровом ночной темноты. Ему приказано арестовать её – и он выполняет свой долг перед Государством, хоть его сердце кровоточит. Прощальный взгляд из-за силового поля. Но нет, она не враг, она всё это время выполняла задание Обсидианового ордена! И глинну наградой за верность долгу будет её любовь. Клингонского она не знает, читать может только в переводе – но даже этого, кажется, достаточно, чтобы получить представление о романтике этой расы. Дзинг! Клинг! Бух! Звон мет’лехов, нецензурные ругательства, драка не на жизнь, а на смерть, невесть каким образом переходящая в страстные объятия. Свадебный пир, бладвейн течёт рекой. И снова драка. Роман ференги она открыла лишь один. И тут же закрыла. Нет, умокс описан очень даже мило… но всё-таки мужчина должен в любви признаваться женщине, а никак не латине. Впереди ещё столько всего неисследованного: вулканцы, ромуланцы, андорианцы… триллы, быть может… но из комцентра возвращается Дукат. Его она тоже успела предупредить, что не вполне доверяет трикодерам, но Дукат никогда не слушает разумных советов. Он ложится рядом с ней, гребни на подбородке щекотно трутся о её плечо. Прохладные ладони стягивают с неё халат, скользят по всё ещё горячей, ноющей коже – и это настоящее блаженство. Хоть ненадолго унять жар лихорадки. Хоть на несколько минут почувствовать, что ты не одна. - Зиял тебе салат приготовила. Моба со сливками – объедение. Принести? - Да… только подожди, - шепчет она, крепче обнимая его. – Не уходи пока что. Он послушно кладёт голову на подушку, чёрная прядь скользит по его щеке, и Напрем осторожно заправляет её за ухо. Пересохшие губы касаются его рта, и Дукат прижимает её к себе. - Что делала без меня? - Читала, - хихикает Напрем. – Ты, между прочим, оторвал меня от напряжённой сцены: Сардек, сын старейшины, как раз размышлял, логично ли будет совокупиться с прекрасной Т’Лин. В серых глазах вспыхивают искорки весёлого изумления: - Да ну? И к какому же выводу он пришёл? - Не знаю, не дочитала ещё, - она сладко потягивается, опираясь ладонью о его локоть. – Да и, честно говоря, надоели они мне все со своей любовью. Пойдём лучше за салатом. Дукат придерживает её за плечи, осторожно укладывает на подушки. - Лежи, лежи, я сам принесу. Он выходит за дверь, и она провожает его взглядом. Улыбка не сходит с её губ. Нет, она мало похожа на ослепительных романных красавиц – с какой бы расой ни сравнить. Дукат тоже едва ли напоминает благородного героя. И слава Пророкам.